Анисим насупился:
– Вот значит ты как про солдатские комитеты. А что это приказ военного и морского министерства, это тебе что – баран начхал?
– Комитеты по воле образуются. А у нас на то воли нету.
– Да запугали вас тут насмерть! Очнитесь!
– Сам очнись, – буркнул ефрейтор и отвел глаза. Анисим вскипел:
– Ты чего?! Супротив власти?! Так я тебя мигом к порядку призову, – выкрикнул он, обнажая наган.
Тут сзади кто-то толкнул его в плечо. Он обернулся. Перед ним стоял человек в форме полковника и еще несколько вооруженных офицеров. Оценив силы и поняв, что обстановка накаляется, Анисим отступил. Полковник поспешил объяснить ему ситуацию:
– Видите ли господин… товарищ уполномоченный, ефрейтор только хотел сказать, что коль скоро образование комитетов дело добровольное, то личный состав фронта такой воли не изъявил ни в одной армии. Они действительно были раньше в Шестой и Седьмой армиях, но в настоящее время расформированы по инициативе солдатских съездов, у которых, как Вы наверное знаете, власти больше, чем у комитетов. При этом мы, офицеры и генералы, не оказывали и не могли оказывать на их проведение никакого воздействия сугубо ввиду нашей малочисленности. Сами посудите – что может горстка офицеров против целого фронта солдат?..
Анисим в глубине души согласился с полковником, но не показал виду – он демонстративно сплюнул себе под ноги, спрятал наган и не солоно хлебавши покинул бивак. Пока он шел вдоль колейки, его нагнал молоденький солдатик, проявлявший недюжинный интерес к его словам.
– Товарищ уполномоченный!
– Чего тебе?
– А Вы здорово все это говорите про солдатские комитеты. Нам-то старшие слухать и не разрешают, потому как сами хохлы и не любят этого дела. А я русский. И хочу знать о правах своих, что мне новая власть дает.
Анисим улыбнулся.
– А много ли вас тут русских?
– Четыре бригады!
– Так не собраться ль нам?
– Можно, Вы только прикажите.
– Ты это брось – у нас приказов нету. А сам собери людей нынче же ночью у вагонного депо, вон в том сарае. Я вам много интересного расскажу.
– Спасибо, товарищ уполномоченный.
– Ну, ступай…
Настроение Анисима несколько улучшилось – дело, кажется, шло на лад. Оставшийся вечер он провел, играя в карты с каким-то пьяным полковником, ушедшим в увольнительную, и потягивая с ним спирт. Стараясь сильно не напиваться и памятуя о деле, Анисим выиграл у него несколько сотенных купюр, но старыми деньгами, которые тут же были отданы им первому встреченному солдату – синие купюры с Катенькой с недавних пор были не в чести. Мысли же его целиком были сосредоточены на вечере…
– Так вот значится, братушки. Положение, в котором нашел я вас тут, ужасающее. Носитесь вы с этими хохлами и их идиотским шовинизмом как дурачки с писаной торбой, чесслово. Смотреть противно. Выслуживаетесь как при старом режиме, слова сказать невольно, – проповедовал он, как только ночь опустилась на бердичевский штаб. – А на что революцию мы делали? На что все ее завоевания? Коту под хвост?
– Дык мы бы рады по-другому, да маловато нас.
– А нас в Петрограде в феврале-месяце, думаешь, многовато было? Тут направитель нужен.
– Его-то и нет, товарищ уполномоченный.
– Теперича беды ваши кончились – по заданию самого военного и морского министра прибыл я к вам, чтобы комитеты начать организовывать.
– Ой, кажется, полковник идет…
Дверь в сарай была открыта, и вскоре в проеме показался тот самый полковник с военным патрулем, стычки с которым днем удалось избежать Анисиму.
– Что здесь происходит? – окидывая собравшихся грозным взглядом, спросил он. Тут уж Анисим, ощутив всю полноту предоставленной ему власти, выступил грудью вперед.
– Я как уполномоченный Временного правительства имею указание от военного и морского министра Гучкова провести среди солдат разъяснительную работу по порядку действий в условиях готовящегося наступления, причем делаю это в ночное время, когда ваша власть над ними кончилась. Так что прошу товарищ полковник… – он видел, как его собеседника буквально передернуло от поминания столь недружелюбного и панибратского к нему обращения, потому повторил еще раз по слогам: – товарищ полковник… моментально удалиться. Честь имею.
Этот кон Папахин выиграл – полковнику парировать было нечем. Солдаты с уважением стали смотреть на Папахина, отчего он зарделся пуще прежнего.
– Завтра и приступим. Перво-наперво общее собрание проведем – открыто, в условиях демократии, так сказать. Я лично убедиться хочу, что офицерье вам тут голову не закружило… Только обожди-ка… Ты сказывал, четыре бригады вас. Тут очевидно меньше.
– Товарищ уполномоченный, две бригады в Киеве дислоцируются, целиком русские.
– Завтра туда и пойдем.
– А командирам что скажем?
– Это уж мое дело. Политзанятия и баста!
С тех пор в голову этих солдат надолго и крепко вошло сие гнусное слово, которым они с тех пор будут называть любой бардак, ослушание или неповиновение в любом масштабе.
Тем самым утром следующего дня, когда Папахин во главе целой роты солдат отправился организованным наскоро поездом в Киев – хваленая Брусиловым дорожная часть работала бесперебойно, даже по требованию Анисима Прохоровича сооружая целые эшелоны, – Бубецкой получил из Петрограда телеграмму о том, что очередная петиция, подписанная Михновским о предоставлении автономии Украине отклонена Временным правительством. Петлюра же получил телеграмму от Михновского с изложением тех же фактов и просьбой срочно приехать в Киев для участия во всеукраинском военном съезде.
– Что это значит? – спросил Бубецкой, когда все четверо – Иван Андреевич, Брусилов, Шептицкий и Петлюра завтракали в кабинете командующего фронтом.
– Это значит то, о чем я Вас вчера предупреждал. Не будучи услышанными в Петрограде, наши политические придурки сами хотят взять власть. А как это сделать, если не подчинить себе армию, состоящую из украинцев и расположенную на территории Украины?
– Но ведь это же сейчас будет гибельно для России!
– Я согласен с Вами и, разумеется, буду отстаивать эту позицию. Но я прошу Вас – поедемте со мной. Там должен присутствовать официальный представитель Петрограда. Для успокоения наэлектризованных масс, если хотите. Согласны?
– О чем разговор, когда едем?
– Да хоть сейчас.
Папахин прибыл в Киев на час раньше Бубецкого – и уже успел влипнуть в историю. На городском базаре привезенные им солдаты, для верности дела напоенные им в пути спиртом, запас коего был выдан ему по распоряжению Гучкова еще по убытии из Петрограда, встретили своих сослуживцев и предложили им немедленно организовать митинг, образовать солдатский комитет и в расположение армии не возвращаться. В бригаде, возглавляемой украинцем, начались разброд и шатание, и полковник велел задержать пьяных солдат. Папахин яростно воспротивился этому.
– Ах ты, сука старорежимная, будешь мне тут порядки устраивать?! Щас тебе не царское время, станового не позовешь! А вот я тебе вмиг правосудие устрою! – кричал во все горло пьяный Анисим, пугая прохожих. Приказ об аресте был бы уже отменен, объясни Папахин полковнику свой государственный статус, но его уже было не остановить. Он размахивал саблей в одной руке и пистолетом в другой и тем самым наводил ужас на тихий провинциальный Киев.
Проезжавшие мимо Петлюра и Бубецкой стали невольными свидетелями сцены. Бубецкой выскочил из машины как ошпаренный и бросился в гущу событий.
– Товарищи! – прокричал он. – Я комиссар Временного правительства Бубецкой! Приказываю всем немедленно разойтись, солдатам вернуться в расположение частей вместе с Папахиным, остальным – по своим делам!
С трудом уняв волнение, Бубецкой обратился к Папахину:
– Что все это значит, Анисим Прохорыч? Извольте объясниться.
– Да эти сволочи, – икая, сбивчиво отвечал Папахин, – не велят солдатские комитеты на Юго-Западном организовывать. Вот мы и решили прямо здесь, не сходя с места митинг провести…
– Кто Вас на это уполномочил?
– Как кто? А Вас кто? Он же и меня. Гучков.
– Но, насколько мне известно, он не разрешал устраивать беспорядки в городах, а велел лишь проводить работу на фронте, не так ли?
– Да, ведь, вашбродь…
– Так или не так?!
– Так.
– В таком случае возвращайтесь в Бердичев и исполняйте свои обязанности в соответствии с выданным Вам мандатом. Честь имею.
Папахина такой поворот событий просто не мог устроить. Он был в бешенстве. Конечно, от приказа комиссара деваться было некуда, но по дороге на вокзал он заглянул на телеграф и отправил в Петроград телеграмму следующего содержания: «ПРЕДСЕДАТЕЛЮ ПРАВИТЕЛЬСТВА ТОВ ЛЬВОВУ ТЧК РАБОТА НА ЮГО ЗАПАДНОМ ФРОНТЕ ПОКАЗАЛА ПОЛНУЮ НЕСОСТОЯТЕЛЬНОСТЬ РАБОТЫ ВОЕННОГО МОРСКОГО МИНИСТЕРСТВА ПО ЛИЧНОМУ СОСТАВУ ТЧК ПОЛАГАЮ ВОЗМОЖНЫМ ГУЧКОВА КАК НЕГРАМОТНОГО ВОЕННОГО РУКОВОДИТЕЛЯ НЕ ИМЕЮЩЕГО ДОСТАТОЧНЫХ ПОЗНАНИЙ ОБЛАСТИ РАБОТЫ СОЛДАТАМИ ЗАМЕНИТЬ БОЛЕЕ ЗНАЮЩИМ СПЕЦИАЛИСТОМ ТЧК ПРОШУ ОБСУДИТЬ ЗАСЕДАНИИ ПРАВИТЕЛЬСТВА ТЧК УПОЛНОМОЧЕННЫЙ ПО ЮГО ЗАПАДНОМУ ФРОНТУ ПАПАХИН».
В третьем часу пополудни Бубецкой и Петлюра вошли в здание Педагогического музея, где располагалась Центральная рада Украины – наскоро собравшийся представительный орган, хоть и поддерживавший Временное правительство, но то и дело взбудораживаемый приступами самостийности и автономизации. Съезд должен был проходить здесь. Войдя в роскошный особняк в старорусском стиле, посетители направились прямиком в кабинет председателя Рады Грушевского.
В кабинете находились трое – хозяин кабинета, высокий, грузный, седобородый Грушевский; астенический, истеричный усач-брюнет Михновский, главный зачинщик всех беспорядков; и наконец Винниченко – руководитель Украинской социал-демократической рабочей партии. Они жарко о чем-то дискутировали, но стоило Петлюре и Бубецкому появиться на пороге, как дискуссия прервалась.
– Панове, позвольте представить, – поздоровавшись с присутствующими, начал Петлюра. – Комиссар Временного правительства Иван Андреевич Бубецкой.