Первым подошел и пожал ему руку хозяин кабинета.
– Грушевский. А мы помнится, с Вашим батенькой были знакомы. Я тогда был в ссылке в Симбирске. Вы ведь оттуда родом?
– Так точно-с, – улыбнулся Иван Андреевич.
Затем отрекомендовались и остальные.
– А мы вот тут, – начал Михновский, – обсуждаем давешний от ворот поворот, предоставленный нам Вашими начальниками.
– Прошу заметить, Николай Иванович, – ощетинился Бубецкой, – что я не всегда разделяю взгляды и интересы Временного правительства. Если бы это было так, я бы, поверьте, не присутствовал сейчас здесь.
– Конечно, конечно, мы очень ценим Вашу дипломатичность, – поспешил сгладить острые углы Грушевский. – И призываем Вас понять нас. Мы уже в который раз начинаем диалог даже не о предоставлении полной независимости, хотя Николай Иванович и иже с ним категорически на этом настаивают и склоняют к этому Центральную Раду, а хотя бы об автономизации… Ну согласитесь сами, мы не можем быть всего лишь волостью или уездом России – слишком развита здесь инфраструктура, слишком она многогранна и объемна, чтоб взять и лишить нас права на самоопределение даже в самом зачаточном, эмбриональном состоянии…
– Я согласен с Вами, Михаил Сергеевич, но и правительство можно понять – оно опасается, что в случае предоставления вам автономии с широкими правами Украина с подачи военного руководства станет анклавом Германии.
– С чего они это взяли?!
– Я лично имел беседу с митрополитом Шептицким, и он разубедил меня в этом. Но на то, чтобы разубедить в этом правительство, нужно время. Уверяю Вас, по приезде я заострю внимание правительства на этом вопросе и не сойду со своего места, пока они не уступят вам.
– Времени у нас нет! – вскочил со своего места Михновский. – Вам известно, что Керенский готовит наступление на Юго-Западном фронте.
– Гучков…
– Уже Керенский! Сегодня утром он назначен военным и морским министром.
– Вы осведомлены лучше меня… Однако, должен Вам сказать, что это не прибавляет мне оптимизма. Гибкие взгляды Керенского для военного и морского министерства опаснее, чем консерватизм Гучкова. Керенский жаждет прекращения войны, и если он поддержит план наступления, ждите подвоха – что-то тут не так. Развал фронта, полная демобилизация и следующая за ней деморализация – вот конечные пункты его политической программы. Отсутствие в Петрограде сколько-нибудь весомого ему оппонента дает ему в руки бразды правления государством, что недопустимо….
– Замечательно, что Вы это понимаете, но от этого не легче. Понимаете, Керенский ведет к новым жертвам среди украинского населения и солдат. Вы правы, когда говорите о подвохе – он пытается за счет провального наступления истребить огромную часть населения страны и тем самым заставить ее замолчать. В таких условиях ожидать, когда у него там проснется совесть или разум, мы просто не можем, поймите нас. Мы приняли решение о созыве Первого всеукраинского военного съезда, который должен начать работу уже завтра. На его повестке априори будет стоять военный вопрос.
– Какова же реакция правительства?
– Пока не знаем, вот ждем ответа на посланную телеграмму…
– А я считаю, – начал Грушевский, – что такой с нашей стороны резкий оборот событий влечет революцию уже в самой Украине, что недопустимо. Путь ее развития всегда был и остается скорее эволюционным, демократическим и поступательным, нежели, чем революционным и разрушительным. Господа, ну посмотрите на опыт России. Вторая революция – и обе ведут непонятно к чему. Кругом разруха, ничего хорошего не светит, а они все бредят этой революцией как панацеей от собственной глупости. Зачем повторять чужие ошибки?
– Не согласен, – вступил Винниченко. – Все это ерунда. Этот мир был задолго до нас, и будет после нас. Читайте Маркса – у него все замечательно прописано по букве экономического закона. Экономика – вот основа жизни общества. А право, военная мощь и прочая – только лишь надстройки.
– И что это значит? – скептически взглянул в его сторону Михновский.
– А то, что сейчас вообще ни о какой армии речи быть не может. Необходимо, по Марксу, всеобщее вооружение народа. Народ сам должен отстаивать свои достояния, сам оберегать средства производства и сам заботиться об их воспроизведении. Вопросы самозащиты должны стоять в одном ряду с вопросами построения народного хозяйства. Народная власть от и до должна проявляться во всем.
– Народная армия? Что за бред? – вскинул брови Петлюра.
– Ничего не бред, – обиделся Винниченко. – Как во времена Великой Французской революции, народная милиция.
– Много воды с тех пор утекло, – поглаживая бороду, комментировал Грушевский. – Сложновато будет теперь тут в наших условиях взять и внедрить понятия революции 1789 года.
Раздался стук в дверь. Вошел почтальон с телеграммой. Михновский выхватил ее у него из рук, прочитал и передал Бубецкому.
– Вот, полюбуйтесь. Керенский под угрозой суда запретил проведение съезда.
– И что же вы намерены делать?
– Проводить, – ответил Петлюра.
– Но…
– Поймите, Иван Андреевич, запрещение съезда вызовет неизбежную реакцию и посеет в массах недоверие к верховному командованию и снизит боевой дух украинцев. Мы не можем просто взять и отказаться от его проведения в условиях готовящегося наступления, Михаил Сергеевич прав. А вот Вам, я полагаю, лучше в нем не участвовать, боюсь, что Керенский не оценит этого должным образом.
– Коней на переправе не меняют, – бросил Бубецкой. – Если не удалось предотвратить проведение съезда, то отводить глаза перед смертью – последнее дело, Вы как военный человек меня понимаете.
Съезд начал работу на следующий день после обеда в здании Педагогического музея. Когда Бубецкой вошел в зал заседаний рады, его охватил ужас. Складывалось впечатление, что он находится в сумасшедшем доме – из трехсот присутствующих делегатов – солдат говорили и кричали все, за трибуну дрались, президиум безмолвствовал. Но напугало Ивана Андреевича больше всего то, что уж очень эта сцена была похожа на виденное им в день освобождения в Зимнем дворце, только масштабами явно превосходила заседание Временного правительства. То, что поначалу так воодушевило его здесь, на юге – отсутствие следов революции – рухнуло как карточный домик. На его глазах худшие из элементов государственного управления, этой революцией вызванные к жизни, и здесь показали свое лицо.
В результате потасовки возле трибуны она наконец была занята Михновским. Срывая голос, он начал кричать:
– Панове! Сегодня Временное правительство в очередной раз отказало нам в признании самостийности и предоставлении автономии даже на самых крошечных началах! Это означает, что правительство не рассматривает Украину как самостоятельное государство, оно по-прежнему находится в тисках монархических представлений о территориально-государственной целостности России в том виде, в каком она принудительно удерживалась царским режимом. Огромное количество территорий, совершенно различных по устоям, по языку, по национальности, ментальности, образу жизни веками принудительно сгонялись под одну крышу и принуждались к ведению общего хозяйства. Причем методы его ведения были самыми варварскими – превосходство над остальными имела одна нация, один народ, один язык. Все остальные словно бы стояли у него на службе, хотя равноправие было обещано всем в равной степени. Памятуя о трехсотлетнем пребывании под пятой татаро – монгольского ига, российское государство в качестве способа удержания территорий избрало власть силы, кнут, суровую религию издевательств и истязаний. Как правильно писал еще Герцен, в России главной задачей правительства во все времена является обеспечение того, чтобы все делалось из-под палки; ему не нравится, когда что-то делается добровольно. Да и можно ли дождаться изъявления доброй воли от людей, насильно, под ружьем, согнанных в российские границы? Конечно нет. И во многом именно потому, что не существует иных, кроме террористического, методов управления государством, занимающим чуть ли не половину земного шара и находящимся в самом сердце Европы, состоящего из представителей настолько разных народов и культур, само по себе управление им в начале века, в условиях войны стало невозможным. С одной стороны, царь оказался перед лицом необходимости противостоять внешнему врагу. С другой – вспыхнувшее в начале века революционное движение заставило его огромные силы бросить на поддержание внутреннего порядка. Здесь и революции, и стачки, и погромы. Вот и поползла эта огромная, неуправляемая и ничем не сдерживаемая химера, по швам! А сейчас Временное правительство, так ничего и не уяснив и не поняв, вновь пытается теми же средствами и методами обратно собрать территории в единое государство. Так спрашивается – чем же оно отличается от царского? Зачем нужна была революция, когда ничего из обещанного – ни конфискации помещичьих земель, ни прекращения боевых действий – не выполнено?! Мы узнаем о том, что Россия готовится к масштабному наступлению на Юго-Западном фронте. Да, да, на нашем фронте! Сотни наших солдат вновь будут отдавать свои жизни за идеи имперских амбиций и великодержавного шовинизма, исповедуемые Керенским! Мы становимся его вассалами, вынужденными за красивые глаза проливать свою кровь! Нужно ли нам это? Что ласт нам Временное правительство за такую слепую и ни к чему не ведущую в итоге жертвенность? Или оно рассматривает ее как нашу обязанность? Так нет у нас такой обязанности!
Михновский все более распалялся, говоря красивые, но пока ничего не значащие слова. Грушевский с председательского кресла над трибуной обратился к нему с просьбой:
– Николай Иванович, извините, много выступающих. Что конкретно Вы предлагаете?
– Если правительство не может дать нам автономию или не хочет, мы сами должны ее взять. Для этого в наших руках имеется колоссальный ресурс, взять управление которым – наша главная задача на сегодняшний день. Этот ресурс – армия. На 80 процентов Юго-Западный фронт состоит из украинцев, дислоцируется на территории Украины, исповедует украинскую национальную идею и униатское вероисповедание, а потому он априори ближе к нам, чем к Петрограду. Мы немедленно должны путем проведения работы в войсках вычленить украинцев их общего состава воюющих и сформировать из них свою собственную, украинс