кую армию, которая должна будет подчиняться Центральной Раде и выполнять ее указания, игнорируя указания Временного правительства и фактически выйдя из его подчинения. Только эта сила способна обеспечить поддержание режима самостийности на территории Украины!
В зале вспыхнула овация с одной стороны и поднялось гиканье с другой. Производимый залом шум начисто лишал возможности соображать и отслеживать ситуацию, но, судя по тому, что Михновский твердо держался в седле, он все же пока выходил победителем из этой баталии. Грушевскому с трудом удалось унять разрастающийся беспорядок.
– Но кто этим будет заниматься? Кому мы поручим организацию украинских частей? – спрашивал он. – Ведь ни Вы, ни я не обладаем достаточным военным опытом, чтобы взять на себя столь ответственную функцию.
– Симону Васильевичу, конечно.
– Тогда давайте предоставим ему слово.
Грушевский пошел на хитрость – он знал, какой позиции будет придерживаться Петлюра, но отдал вожжи в руки Михновскому, чтобы его самого впоследствии не объявили упадником и либералом. Мол, сам зачинщик предложил его кандидатуру, к нему и все вопросы.
Петлюра под гром аплодисментов поднялся на трибуну съезда.
– Панове! Дякую за честь! Конечно, во многом я, как любой украинец, разделяю взгляды Миколы Ивановича. Конечно, прав он в вопросах автономизации и необходимости украинизации армии. Прав. Но есть у него один большой перегиб, который ставит под сомнение и угрозу провала все его планы… – Зал зашумел, но стоило выступающему поднять вверх руку, как он затих, не потребовалось даже вмешательство Грушевского. – Он отделяет судьбу России от судьбы Украины. Конечно, он прав в том, что веками принуждала Россия жить другие народы с ними под одной крышей, за одними границами, не имея на это ни малейшего исторического или политического права, по сути ломая судьбы этих народов в угоду своим интересам. Но с Украиной дело обстоит иначе – веками мы жили бок о бок безо всякого принуждения. Наша близость и я бы даже больше сказал – наш братство – основано на общности культурных и исторических ценностей, у нас очень много совместного, неразделимы наши исторические пути, не разделимы наши культурные ценности и наконец языки. И потому у меня вызывает обоснованные сомнения утверждение о том, что в отрыве от России, которой мой предшественник на этой трибуне предрек незавидную судьбу, Украина обретет наконец долгожданное счастье, оставшись в сердце Европы одна, без поддержки от дружественной и близкой ей нации. А главное – оставшись без ее защиты. Никто не станет спорить со мной в вопросе о том, что Россия есть сильнейшая держава, а Украине пока до этого статуса далеко. И потому нам нужна защита и протекция от такого государства. Кто еще нам ее окажет? Германия? Не думаю. Кто мы ей? В каком качестве она нас рассматривает? Колония в случае победы в войне? Нет уж, спасибо, времена Карла XII мы уде проходили. А Россия никогда не сделает из нас колонию.
– А гарантии? – выкрикнул кто-то из фракции Михновского.
– Еще одно требование автономии. Но не сразу. Я согласен с моим коллегой о том, что надо немедленно приступить к украинизации армии. И потому мной приготовлена соответствующая резолюция съезда. В ней я не просто предлагаю выделить украинские части в отдельные корпуса, но ввести там общение на украинском языке, перевести для этой цели на украинский язык воинские уставы и все военные училища, дислоцирующиеся на территории Украины перевести на мову. Также вести в качестве обязательных для преподавания дисциплин историю Украины и украинскую литературу и письменность. Но! Это немаловажно! Украинизация должна проходить с тем, чтобы это не дестабилизировало общефронтовую ситуацию. Ни о каком неподчинении правительству речи быть не может! Мы еще пока составляем российскую армию! Однако, новое направление, взятое на украинизацию, заставит правительство по-другому взглянуть на положение дел в нашей стране. Полагаю, что под угрозой создания самостоятельной украинской армии, правительство уже не решится в столь хамском тоне разговаривать с нашими представителями, толкующими о вопросах автономизации. Это заставит Керенского встряхнуться и одуматься. Кто за принятие резолюции, согласно которой вводится выделение украинских частей под моим командованием, вводится внутри них общение на мове, уставы переводятся на украинский язык и подвергается реформе военное образование?
Петлюра говорил уверенным и практическим языком. Речь его не была насыщена выспренними эпитетами и бодрыми лозунгами, которые, как народ уже понял, ни к чему не ведут. Он не обещал золотых гор, в отличие от Михновского, но предлагал реальные и действенные шаги, которые постепенно и планомерно вели бы народ к достижению тех целей, которые он сам перед собой видел. Потому он пользовался бешеной популярностью среди военных – Бубецкой мог видеть это и на фронте, и сейчас, когда после его вопроса лес рук поднялся в воздух.
После него была еще пара выступающих, но по сути после его слов съезд можно было считать закрытым. Бубецкой вдруг подумал, что хорошо, что есть такая уравновешивающая национализм сила, как Петлюра, его холодный разум и объективное видение действительности. Народу конечно сложно в условиях охватившего страну хаоса отказаться от иллюзий самостийности, в которые ввергают его михновские в угоду своей жажде власти, но именно присутствие Петлюры помогает здраво взглянуть на вещи. И тут же ужаснулся – ведь он по сути один. Один против всех. И что же будет, если завтра его не станет? Если не станет силы, сдерживающей бешеный порыв национализма, не оглядывающегося назад и не заглядывающего на один шаг вперед? Если замолчит голос разума и уступит место реву силы, против которой у оппонирующей стороны всегда есть другая сила, более жестокая и коварная, но о которой опьяненный националист не хочет слышать и, подставляя свой живот и животы своих товарищей под русскую бомбу, превращается сам в убийцу своего народа?..
Глава четырнадцатая. «Разные люди»
Легко быть святым, когда не хочешь быть человечным.
Проведение съезда произвело на Петроград эффект разорвавшейся бомбы. Пружина, которую, как они сами полагали, в течение длительного времени сдерживали Керенский и Гучков, наконец разогнулась и ударила по всем устоям, с трудом укрепленным Временным правительством, достаточно сильно. Однако, последующие несколько недель, как это часто бывает, показали, что опасения преждевременны. Малороссы пока только говорили о своей независимости куда больше, чем предпринимали реальных попыток ее взять. Умелая дипломатия Петлюры, выдержка Грушевского, политическая грамотность Винниченко сделали свое дело – и съезд, если и предпринял некоторые реальные шаги по украинизации армии, то дело создания армии отдельной от действующей пока было только словами. Разрешить украинцам говорить на своем языке еще не означало предоставить им свободу действий на фронте и во внутренней политике. Правда, понимали это немногие. В частности, понимали это в Петрограде. Но, не зная местных реалий, они списали случившееся на дипломатию Ивана Андреевича, и потому приказали ему остаться на фронте в качестве комиссара и впредь. Он же видел в этом только положительную сторону, поскольку справедливо полагал, что именно его участие и его авторитет способны удержать украинское воинство от решительных и непродуманных действий. Его кандидатура вполне устраивала Петлюру и отца Андрея, и потому в течение следующих двух месяцев, что Иван Андреевич с Варварой провели в ставке в Бердичеве, атмосфера здесь царила достаточно спокойная. И даже подготовка июньского наступления, с которым так ожесточенно боролись как солдатские комитеты, так и «политические придурки» Михновского, готовилось достаточно планомерно и без особых эксцессов.
В продолжение этих двух месяцев оставлен был при нем и Папахин. Он не безуспешно занимался организацией солдатских комитетов в русскоязычных частях фронта, и потому по большей части колесил по разным отдаленным его уголкам, не мозоля глаза Бубецкому и толпившимся вокруг него украинцам. Последние достаточно четко объяснили Анисиму свое нежелание организовывать комитеты, и все его телеграммы вновь назначенному военному министру Керенскому никакого действия не имели – Александр Федорович понимал, что преданная и боеспособная армия так или иначе ему нужна, а также, что комитеты есть не что иное, как разложение этой армии. И, коль скоро совсем их запретить нельзя, то и навязывать тоже нет никакой возможности – во всяком случае, это говорилось в приказе об их образовании. Недолго погоревав, Анисим отправился искать своих собратьев подальше от ставки главковерха.
Меж тем, долго так продолжаться не могло – слишком уж беспокойное было время для столь мирного и размеренного течения событий. Не было ни одной политической фигуры, которая смогла бы своим единоличным влиянием удержать обстановку в стране на нормальном уровне. Не были исключением ни Бубецкой, ни Керенский, ни Гучков, ни Львовы. И если здесь, вдалеке от столицы, обстановка была более или менее спокойной, то в Петрограде бушевали страсти.
Подверженный эмоциям и встряскам куда больше своего предшественника Гучкова Керенский не мог долго находиться в состоянии покоя. Безропотность Брусилова по отношению к украинцам время от времени пугала и настораживала его и его военных советников. Вокруг него то и дело находились люди, которые провокационными речами заставляли его выходить из равновесия и с нервическим страхом оценивать положение вещей на единственно боеспособном Юго-Западном фронте. Спокойный старичок Брусилов докладывал о нормальной обстановке – и это-то и казалось Керенскому самым ненормальным.
В итоге в один из майских дней, когда весна практически сдала свои права на смену приходящему лету, в ставку прибыл поезд из Петрограда. Из штабного вагона, встречать который поспешил сам Брусилов, вышли двое – невысокого роста лысый мужчина с усами в военном френче без погон и тоже невысокий, но куда более подтянутый, с военной выправкой и в полном обмундировании генерала от инфантерии рыжий вояка с эспаньолкой. Это был генерал Корнилов, в прошлом – командующий Петроградским военным округом, лично арестовавший царскую семью. Его спутник – эсер и террорист, писатель Борис Савинков.