3. Воевать в полном стратегическом и боевом единении с союзниками вплоть до достижения скорейшего мира. Никакие отказы от боевых операций на данном этапе развития страны недопустимы.
4. Создать боеспособную армию и не менее боеспособный тыл – без политики, вмешательства комитетов и комиссаров, правительства, с твердой внутренней дисциплиной, поддерживаемой железной рукой карательных мер и санкций.
5. Обеспечить жизнедеятельность страны и армии путем упорядочения транспорта и восстановления продуктивности работы фабрик и заводов; упорядочить продовольственное дело путем привлечения к нему кооперативов и торгового аппарата, деятельность которых будет регулироваться Правительством.
6. Отложить решение всех стратегических, политических, социальных и прочих вопросов впредь до проведения Учредительного собрания». Вот так, господа… Какие будут мнения?
– Однако. Да это целая программа, – протянул министр юстиции Малянтович.
– Это верно, – хмыкнул Керенский. – И размахнулся генерал, по-моему, чересчур.
– Однако же, поспорить с написанным будет трудно, – резюмировал Львов.
– Это еще почему?
– Генерал чересчур популярен. Войска как ветром облетел слух о нем как о единственном восстановителе порядка и борце за дисциплину. Офицерство, казачество, более или менее сознательные солдаты – все стоят за него, потому что в его линии видят будущее.
– Однако… Назначая его на должность командующего Юго-Западным фронтом, я никак не предполагал такого роста его популярности. Перед ним были поставлены определенные задачи касательно фронта, но чтобы распространять свое влияние на всю Россию, это слишком, знаете ли… – в голосе Керенского слышалось опасение.
– Полноте, Александр Федорович! – отвечал Львов. – Нам сейчас такой человек крайне необходим. У него реальные воззрения на будущее государственное устройство, на армию, на поддержание порядка в войсках и в стране в целом. В канун совещания эту телеграмму можно считать просто манной небесной. Уверяю Вас, поводов для опасения никаких…
– И все же? – вновь вступил Терещенко. – Мы так и не услышали Ваших конкретных предложений.
– Что ж, господа, будем откровенны. Генерал Брусилов уже стар и слишком идет на поводу у солдатских комитетов, а у них на уме одно – измена да дезертирство. Сейчас нам такой «престиж» не на руку. Полагаю возможным сменить его преемником.
Вопроса о кандидатуре не возникло ни у кого. Министры воодушевленно оживились, личность Корнилова всех вполне устраивала. Волнение читалось только на лице Керенского.
– Знаете, господа, – сказал он, – я ведь не просто так с ним вместе Савинкова отправил. Корнилов в глубине души монархист. Все, что он привносит в действующую армию, было перенято из армии царской. Потому и сейчас, когда вы все единодушно готовы его поддержать, мне все же кажется, что догляд за ним будет нелишним.
– А именно?
– Назначить Корнилова главковерхом я согласен. Но с условием назначения Савинкова моим заместителем в должности военного и морского министра по сношениям со ставкой.
– Господа, – протянул Львов. – Ну тут уж, я полагаю, никаких нареканий быть не может. Назначение товарищей министра – прерогатива министра, так что мы примем любое Ваше волеизъявление, Александр Федорович!
Львов возликовал пуще прежнего – его инициатива была принята. Керенский смотрел на собравшихся с недоверием.
Телеграмма о назначении Корнилова пришла одновременно с приказом генералу срочно выехать в Москву для участия Государственном совещании. Бросив распекать подчиненных за отсутствие собранности и мобилизованности, Корнилов, мысленно воспарив выше кремлевской колокольни, замкнулся ото всех и приступил к работе над своей речью. Глядя на него, Бубецкой хоть и видел серьезного военачальника и резкого человека, способного, по его глубокому убеждению, изменить ход ситуации в стране, но видел еще и непомерного властолюбца. Иван Андреевич понимал – попади к нему в руки власть, которую несколько месяцев назад он сам ему предрек, несдобровать ни Керенскому, ни Временному правительству. Но это ладно – лес рубят, щепки летят, Бубецкой не питал к Керенскому особой симпатии или любви. В сущности никакой разницы, будет ли он стоять у власти или кто другой. Хуже другое – приход в большую политику Корнилова негативно отразится на идеалах революции, он будет всячески проводить линию регресса и отката к старому режиму, чем несомненно вызовет в широких народных кругах недоверие, которое может перерасти в недоверие ко всему правительству. А в обстановке неподготовленности к проведению Учредительного собрания это гибельно! Царя уже нет, а собрания еще нет. Повторится, думал Иван Андреевич, смутное время, и на политической арене, как всегда в подобных случаях, окажется, в лучшем случае, самозванец.
Мог ли знать Иван Андреевич, что уже утром следующего дня в бердичевскую ставку придет телеграмма о том, что Корнилов вызывается в Москву не один, а вместе со всеми комиссарами и уполномоченными?..
В поезде Папахин, полностью выйдя из-под контроля отвлеченного новым назначением и подготовкой к выступлению Корнилова, продолжил виться вокруг Варвары. Вид некогда великосветской барышни, по ментальности, образу мыслей и чувств оставшейся глупой необразованной курсисткой в компании недалекого солдата вызывал отвращение у Ивана Андреевича, и потому он больше предпочитал общество Феликса, который теперь на правах друга всюду неотступно следовал за ним. Савинков же, алчущий власти, все больше был рядом с Корниловым, хотя тот почти ни с кем не общался.
После обеда в вагоне ресторане, когда до Москвы оставалось километров 200–300, Бубецкой с Феликсом вышли покурить в тамбур.
– Что же это?
– Ты о чем?
– Сами свергли царя, погрузили страну в пучину хаоса, а теперь открывают старому режиму заднюю дверь?
– Прежде, чем повергать страну в пучину хаоса, надо научиться этим хаосом управлять. А университеты наши новые сильные мира сего кончали, как видно, под порогом… Ты изволишь быть недовольным? По-моему, тебе как никому другому на руку возвращение прежних порядков?
– При условии возвращения монархии, да. Только ошибкой было бы думать, что Корнилов или кто-нибудь другой сможет или захочет сделать это.
– Отчего же? Корнилов – отъявленный монархист.
– Корнилов – отъявленный властолюбец. Когда власть берут, ее не отдают. Николай не простит Корнилову ареста, и он это прекрасно понимает, и потому собирается извлечь максимальную выгоду от своего нового назначения, не разделяя ее ни с кем из прежних друзей.
– А из новых?
– Полагаю, что новых у него нет.
– И чего же ждать от этого совещания, на твой взгляд?
– Керенскому явно ничего хорошего. Думается, это его закат. Корнилов возьмет всю власть в свои руки, и тогда пиши пропало. Солдаты и рабочие снова будут возмущаться, но на этот раз армия их не поддержит. И если не усмирят как в 1905-ом, то гражданской войны не миновать!..
«Маленький», как нежно звал его убитый им Распутин, был отчасти прав. Стоило поезду спустя шесть часов прибыть в Москву, глазам Бубецкого открылось зрелище, потрясшее его до глубины души. На перроне Корнилова встречали толпы народа – среди них были и гражданские, и военные. Он не смог даже сойти с вагона, как его подхватили на руки и стали качать – Львов не преувеличил, популярность генерала переходила все пределы. Пока Бубецкой и его свита устраивались в специально поданный автомобиль, протискиваясь сквозь плотные ряды поклонников Корнилова, последнего вдохновленная толпа донесла до Большого театра на руках.
Там уже вовсю шло совещание – министры сновали туда-сюда, солдаты, депутаты, дипломаты, простые люди. Выступали то Керенский, то Милюков, то Малянтович, но общее настроение толпы было явно не в их пользу. Все изменилось, стоило Корнилову занять трибуну. Народ стих в ожидании. Генерал выправился, отряхнул мундир, одернул его, окинул собравшихся взглядом. Тишина воцарилась такая, что Бубецкому казалось, будто он слышит свое дыхание.
– Господа! – подняв руку вверх, заговорил Корнилов. – Я простой казак и сын простого казака. С юношеских лет мне было внушено, что Родина наша – самое святое и дорогое, что есть у нас, и защищать мы ее должны всеми возможными средствами, коли она в этом нуждается. Всю свою жизнь я справлялся с этой задачей, даже если выполнение ее угрожало моему собственному существованию. Призываю всех понять и услышать меня – Россия в большой опасности, и только от нас с вами сейчас зависит, сможем ли мы ее защитить, сможем ли спасти, сможем ли помочь… Сразу хочу сказать Вам, что армии в том виде, в каком мы все привыкли о ней думать, нынче не существует. На фронтах царит разброд и безвластие, учиненное недальновидно введенными комитетами. Невозможно воевать, когда солдат обсуждает приказ командира и дезертирует с поля боя! Так что же?! Сдаться?! На милость победителя? Не будет от немца нам милости! И не ждите! А потому такой мир и такая капитуляция лично мне не к лицу!
Гром аплодисментов взорвал зал. Генерал снова вскинул руку и все снова замолчали. Он продолжал:
– Для того чтобы обеспечить защиту страны от решительного и агрессивного врага, нужно сразу же принять некоторые меры – меры, с которыми я уже ознакомил правительство и которые, я надеюсь, будут приняты незамедлительно. Среди них следующие: введение на всей территории России для тыловых войск и населения военно-революционных судов с правом применения смертной казни за ряд тягчайших преступлений, в том числе за измену, помощь врагу, организацию дезертирства. Что касается дисциплины в регулярных войсках – мы ее восстановим самостоятельно.
– Как Вы это сделаете? – выкрикнул кто-то из аудитории.
– Мы ограничим власть комитетов и съездов настолько, чтобы они не могли вмешиваться в ход боевых действий и в решение оперативных задач, стоящих перед армией и ее руководством. Усилим их ответственность настолько, что, если по их вине произойдет срыв даже мельчайшей военной операции, их должностные лица будут преданы суду и казнены как предатели и изменник