Бубецкой стал читать:
«Приказ Верховного Главнокомандующего.
Я, Верховный Главнокомандующий, генерал Корнилов, объясняю всем вверенным мне армиям, в лице их командного состава, комиссаров и выборных организаций смысл происшедших событий.
Мне известно из фактических письменных данных, донесений контр-разведки, перехваченных телеграмм и личных наблюдений нижеследующее:
Контр-разведка из Голландии доносит:
а) на днях намечается одновременно удар на всём фронте, с целью заставить дрогнуть и бежать нашу развалившуюся Армию;
б) подготовить восстание в Финляндии;
в) предполагаются взрывы мостов на Днепре и Волге;
г) организуется восстание большевиков в Петрограде.
3 Августа в Зимнем дворце на заседании Совета Министров Керенский и Савинков лично просили меня быть осторожнее и не говорить всего, так как в числе министров есть люди ненадёжные и неверные.
Я имею основания также подозревать измену и предательство в составе различных безответственных организаций, работающих на немецкие деньги и влияющих на работу Правительства.
В связи с частью вышеизложенного и в полном согласии с управляющим Военным министерством Савинковым, был разработан и принят ряд мер для подавления большевистского движения в Петрограде.
Затем ко мне был прислан Министр, Председатель Думы Львов и имела место историческая провокация.
У меня не могло быть сомнения в том, что безответственное влияние взяло верх в Петрограде и Родина подведена к краю могилы.
В такие минуты не рассуждают, а действуют.
И я принял известное вам решение: спасти Отечество или умереть на своём посту.
Вам хорошо известна вся моя прошлая жизнь, и я заявляю, что ни прежде, ни ныне у меня нет личных желаний, ни личных целей и стремлений, а только одна задача, один подвиг жизни – спасти Родину, и этому я зову Вас всех; в обращении моём к Народу звал и Временное Правительство.
Пока я ответа не имею.
Должности Верховного Главнокомандующего я не сдал, да и некому её сдать, так как никто из генералов её не принимает; а поэтому приказываю всему составу Армии и Флота, от Главнокомандующего до последнего солдата, всем комиссарам, всем выборным организациям сплотиться в эти роковые минуты жизни Отечества воедино и все силы свои, без мысли о себе, отдать делу спасения родины, а для этого, в полном спокойствии, оставаться на фронте и грудью противостоять предстоящему натиску врага.
Честным словом офицера и солдата ещё раз заявляю, что я – генерал Корнилов, сын простого казак-крестьянина, всей жизнью своей, а не словами, доказал беззаветную преданность Родине и Свободе, что я чужд каких-либо контр-революционных замыслов и стою на страже завоеванных свобод, при едином условии дальнейшего существования независимого великого Народа Русского.
Верховный Главнокомандующий
Генерал КОРНИЛОВ».
– Что же, он и впрямь не сдал должности?
– Говорят Вам – никто ее не принимает.
– Генеральская солидарность?
– Ирония неуместна. Скорее, страх за будущее.
– Зачем Вы все это мне рассказали?
– Затем, чтобы Вы приняли для себя решение – на чьей Вы стороне? Вы за Родину или за революцию?
– Я всегда был и буду за революцию, потому что то, что Вы называете Родиной – полицейское и варварское государство.
– Вы так говорите, потому что отсидели 30 лет, Вас можно понять.
– Не только поэтому. А еще и потому, что человек тут не имел никакой ценности.
– Бросьте свою философию, он и сейчас ее не имеет.
– Это и печально. И тем не менее, это не повод примыкать к идеологически враждебному лагерю, который Вы и Корнилов для меня олицетворяете. Извините.
Бубецкой откланялся.
На улице стояла свежая, ветреная погода. Солнце светило ярко, но такой духоты, как в Москве, уже не было. Иван Андреевич расстегнул ворот френча и присел под деревом. Здесь стояла такая же спокойная и размеренная жизнь как тогда, когда он покидал Бердичев. Он смотрел на ходящих взад-вперед солдат и умилялся.
«Ну вот и все. Революция закончилась. Керенский оказался не более чем ищущим власти прохвостом. Без Корнилова боеспособной армии не быть, а вместе они сосуществовать не могут. Пока суть да дело, оборона будет сломлена, наступление уже провалено. Победителя в схватке нет, потому как нет поля боя – очень скоро Россия окажется во власти кого-то третьего, вернее всего, удобного немцам. Колонии из нее, конечно, сделать не удастся, но ослабить волю, надломить сознание, получилось. Жаль. Не за то мы боролись, совсем не за то… Ах, как это горько – понимать, что тридцать лет жизни потеряны впустую! Столько жертв – и ради чего?!»
Бубецкой тяжело опустил голову и закрыл глаза. Вдруг чья-то рука тронула его плечо – он посмотрел на гостя, им оказался Феликс.
– А, «Маленький», садись, отдохнем…
– Тебе телеграмма. Керенский объявил Корнилова мятежником по всей стране. Тебе приказано арестовать Деникина.
– Но как я это сделаю? Они меня на куски разорвут.
– К тебе выдвигается дивизия из Шестой армии – там, где Папахин организовал комитет, в помощь.
– Этого еще не хватало…
– О чем ты?
– Чтобы бороться с военными, Керенский вновь отыскивает недовольных и делает их своей движущей силой. Повторение февраля или чего хуже?
– Чего уж хуже?
– Гражданская война.
– Тсс… Не кричи. Могут услышать.
Бубецкой снова закрыл глаза. Страха не было – была обреченность. Единственное, о чем он почему-то не думал в эту минуту, так это о том, что боролся и проповедовал он во имя того, что породило всю эту смуту. Иное дело, что за флером цветов народной свободы не разглядел он ее же ягод, которые, как показывала ему жизнь, оказались очень горькими на вкус.
Конец третьей части
Часть четвертая. «Властители»
Глава восемнадцатая. «Государь»
Человеку разумному надлежит избирать пути, проложенные величайшими людьми, и подражать наидостойнешим, чтобы если не сравниться с ними в доблести, то хотя бы исполниться ее духа.
– Рад, рад Вас видеть, дорогой Иван Андреевич! – Керенский был заметно воодушевлен. Стоило Бубецкому показаться на пороге его кабинета, он подскочил со своего места и подбежал к комиссару, протягивая ему руку. – Сколько же испытаний выпало на нашу долю последние дни, – запричитал он, не дав посетителю опомниться и ответить на его приветствие. – Со сколькими же препятствиями сталкивается революция на пути к достижению поставленных целей! Ну да ничего, мятежники в тюрьме, обстановка в Петрограде успокоилась, Ленин из России уехал, так что… Можно смело готовиться к проведению Учредительного собрания!
– Поздравляю Вас, Александр Федорович, – сухо сказал Бубецкой. – Будут ли теперь ко мне какие-нибудь еще приказания?
– Честно говоря, есть одна мыслишка, но надо ее еще обсудить с другими членами правительства… Да и потом даже если ей суждено претвориться в жизнь, она потребует от Вас значительного участия и энергетических затрат. Так что, полагаю, после выполненной Вами на отлично миссии на Юго-Западном фронте, самое время Вам сходить в отпуск. Пройдитесь по родному городу, поосмотритесь, съездите куда-нибудь в конце концов. А через недельку приходите, поговорим.
– Этот город мне не родной, Вы знаете. Родина у нас с Вами одна и та же – Симбирск. А этот город я если когда-то и любил, то от былого чувства не осталось и следа – он отнял у меня молодость, любимого человека, похоронил все идеалы…
Керенский не слушал гостя; оттарабанив свой монолог, он погрузился в какие-то бумаги и отвел от него глаза.
– Ну тогда развейтесь. Одним словом, война войной, а обед по расписанию.
На улице Бубецкого ждал Феликс.
– Ну и что? Куда теперь?
– Никуда.
– Что ты имеешь в виду?
– Мне предоставлен отпуск длиной в неделю, можно тратить его по своему усмотрению.
– Это же великолепно, – улыбнулся Юсупов. – Поживешь в моем доме, отдохнешь. А начнем культурную программу с посещения ресторана. Так давно не был в приличном питейном заведении, а эти революционные забегаловки уже, признаться, порядком поднадоели.
– Что ж, посвящаю этот отпуск тебе.
Приятели задорно переглянулись и зашагали по гулкой набережной к ближайшему ресторану.
Расположившись внутри за уютным столиком, Бубецкой отметил про себя, что Керенский в какой-то мере был прав. Обстановка в Петрограде немного подуспокоилась, то ли народ устал от бесконечных шараханий вправо-влево от намеченного курса, то ли действительно правительство вело верную линию в руководстве страной, но таких беспорядков в столице, которые бросились ему в глаза в апреле и заставили убежать из Петрограда в Бердичев, очертя голову, уже не было. Публика в ресторане собралась относительно приличная, играла тихая музыка, официанты были так же вежливы и лениво-монотонны, как при царском режиме. Все это хоть и напоминало прежнюю жизнь, ярым борцом с которой считал себя Бубецкой, но все же сейчас производило на Ивана Андреевича умиротворяющее, успокоительное воздействие. Он устал так же, как и все вокруг, и сейчас жаждал только покоя.
– О чем ты думаешь сегодня весь вечер? Молчишь… – спросил Феликс, когда они закончили трапезу и потягивали из бокалов марочное вино, затягиваясь дорогими сигарами.
– Впервые за долгое время я хочу молчать. Тишины хочу.
– Я понимаю тебя, только… наверное, разочарую. Тишина эта временная и скорее эфемерная, чем действительная.
– Отчего? Мне кажется, все порядком устали…
– Именно устали. Всем нужно время, чтобы отдохнуть. Но, поверь мне, недолго. Отдохнут – и снова примутся за свое гнусное революционное дело. Запущена огромная машина, остановить которую под силу только бомбе навроде новой войны. А ее пока не предвидится – не знаю, к счастью или к сожалению. Так что это затишье перед бурей.