– Что ты понимаешь под этим словом? Большевики?
– Думаю, да. На сегодняшний день в политике Керенского все разочарованы. Слов сказано много, обещаний принято еще больше, а сделанного ничего. Откат к старому невозможен просто потому, что, как я уже говорил, Николай не простит такого вероломства в свой адрес. А впереди только одна, коммунистическая, альтернатива.
– Но она в сущности губительна… Губительна потому что невозможна. Ничего из того, о чем они говорят, не имеет отношения к реальной действительности да и не будет иметь никогда. Следование их принципам и идеалам чревато еще большим разочарованием, чем сейчас.
– Это понятно. Но наш народ всегда надеялся на чудо. Надеется и сейчас.
– Печально все, что ты говоришь… Тебе не идут такие монологи. Ты должен улыбаться и порхать, наслаждаться жизнью и проповедовать идеалы эпикурейства, – улыбаясь, глядя в красивые глаза Феликса, говорил Бубецкой.
– О, батенька, да ты пьян.
– Еще как. И поэтому предлагаю тост, – он поднял бокал над головой. – За тебя. И за Россию.
Выпили.
В этот момент двери ресторана распахнулись, и на пороге появилась шумная компания человек из пяти – двух женщин и трех мужчин. Все они были изрядно пьяны. Шум и хохот, веселье исходили от них, заставляя Бубецкого и Феликса на время забыть о том, что в стране царит революционный беспорядок.
– Как они веселы, – заметил Феликс. – Как в старые времена… Будто и не было никакого переворота…
– Перестань мечтать. Сам говоришь, это иллюзия, а в жизни нет ничего хуже, чем следование ей и принятие ее на веру. Все равно придется отрезветь… Смотри-ка! – вглядевшись в толпу, Бубецкой легко ударил ладонью по столу. – Это же Анисим с Варварой!
Через минуту Иван Андреевич и Феликс присоединились к вошедшим.
–..Так-то вот, Вашбродь, остался я значит в Петрограде. Тут такое было!.. Керенский кричит: «Мятеж, мятеж!», телеграммы летят от Корнилова, что, мол, дескать, ему не подчиняться. Я так про себя подумал, подумал – а кто мне Корнилов? Царский генерал, золотопогонник вшивый, тоже мне перст указующий нашелся. И вспомнил я, что в это самое время в ставке вместе с ним наш человек сидит, ну, помните, Вы меня еще с ним знакомили…
– Савинков?
– Точно. Я ему телеграфировать, мол, что делать прикажешь, Борис Викторыч? Он мне ответ – Корнилову не подчиняться, провокации его сторонников подавлять. Я в шестую армию, ну, к тем солдатикам, с которыми вместе ты генерала Деникина арестовывал, ну-ка, ребята, вышлите-ка мне пару взводов для обеспечения порядку. Ну прислали конечно, чего уж! Я – на трибуну. Как, мол, так? За что мы воевали? За что на баррикадах стояли? За то, чтоб царский генерал нами командовал да на смертушку нас посылал?! Э, нет, говорю, братцы, так дело не пойдет! Ну, схватились пару раз с корниловцами, побили их маленько, а там и поуспокоилось… Когда этих стервецов – генералов в Быховскую тюрьму позапихали, все как-то оглядываться стали, поумнели что ли. Оно ведь, понимаешь, дотоле правительство все с рук всем спускало, а тут зубы показало. Вот и присмирели. Так что власть-то наша, любушка!..
– А ты? Как ты восприняла все происходящее? – Бубецкой обернулся на Варвару. Она прятала глаза и куталась в широкие объятия Анисима, то и дело отправлявшего в рот один за другими фужеры с водкой.
– Да мне-то что… Моя реакция была молчаливой. Иное дело, что так продолжаться не может, и в Быховскую тюрьму весь Петроград не посадишь…
– Что ты имеешь в виду?
– Тебя тридцать лет в застенках продержали, а и дело твое живо, и сам ты запала не утратил. Лучше меня знаешь, что это не метод…
– Это я понял. Но чего, по твоему мнению, стоит ожидать в будущем?
– Второй революции.
– Конечно, большевистской?
– Конечно. А ты видишь в этом бардаке другую реальную политическую силу? – Варвара как будто оживилась и даже зарделась от его слов.
– Бог мой, что я вижу?! Никак ты стала большевичкой?
– Считай, что так. Я не могу безразлично и безучастно взирать как погибает Отечество, и конечно же не могу отказать в помощи тем, кто надеется его спасти, коли она в моих силах.
– На баррикады полезешь? – улыбнулся Иван Андреевич.
– Не язви. Каждый помогает чем может. Финансами, например…
При этом слове Анисим отвлекся от трапезы и подобострастно осклабился на Варвару. Она ответила ему скромной улыбкой столичной институтки. Он грубо, со слюнями, чавкая, поцеловал ее взасос. Бубецкого зрелище не прельстило, он отвернулся и залпом выпил бокал вина.
Пока Бубецкой беседовал со своими приятелями, Феликс окидывал взглядом пришедших с ними людей. Формально представления не было, но кое-кого из присутствующих Феликс узнал.
– Мария Федоровна? – робко спросил он высокую, статную рыжую красотку в летах, сидевшую напротив него и не сводившую глаз с Бубецкого.
– Да, это я. Мы знакомы?
– Я Феликс Юсупов.
– Феликс Феликсович! – всплеснула руками его собеседница. – Вот уж никак не чаяла Вас здесь увидеть!
– Да и я, признаться, тоже, полагал, что идеалы большевизма от Вас далеки… Господа, мы сегодня в обществе великой русской актрисы Марии Андреевой! – громко объявил Юсупов. Присутствующие посмотрели на него и снова отвернулись – идеалы служения искусству у большевиков, как видно, были не в чести.
– Что же привело Вас на этот путь?
– Отчаяние. Разочарование во всех прочих фигурах, чью политическую несостоятельность мы могли лицезреть на протяжении всего 1917 года.
– Но кто Вам сказал, что большевики будут лучше этих прочих?
– Во всяком случае, их программа больше приближена к жизни, она больше дает каждой социальной прослойке…
– Кроме дворянской, разумеется.
Андреева улыбнулась:
– Не обессудьте, Феликс, прошло Ваше время.
– Это я давно понял. Вот только сомневаюсь, настанет ли Ваше.
– Ну не злитесь. В конце концов, возможность эмигрировать у Вас будет всегда.
– Это гарантия от Ленина? – улыбнулся Маленький.
– Больше, от ленинского идеолога. От Горького.
Она многозначительно посмотрела на Юсупова. Он знал, что актрису Андрееву и писателя Горького – идеолога большевизма – давно связывает роман, и ради нее он даже оставил жену и детей.
– А если я не захочу уезжать?
– Ничего страшного. Отрекитесь от прошлых убеждений, помогите большевикам – и они простят Вам старые грехи. И даже наградят за убийство Распутина.
– За сколько же они готовы на такую щедрость?
– А это уж от каждого по возможностям…
– Говорите словами Ленина?
– Горь-ко-го, – рассмеялась Мария Федоровна. – Если хотите стать участником истории, приходите нынче вечером в доходный дом Якушева, там будет большое собрание сочувствующих, послушаете, решите для себя, кто Вам ближе… И Ивана Андреевича с собой возьмите. Вам обоим будет там интересно.
– Ну как? Пойдем? – с улыбкой на устах спросил у своего визави Бубецкой.
– Разве, чтоб скуку убить, – с той же иронией ответил Юсупов.
Вечером в доходном доме Якушева на набережной Мойки состоялось то, что в прежние времена называлось «подписка». Множество разномастных штатских людей здесь собралось, чтобы приобрести несколько лотов из художественной коллекции Варвары и одного из ее приятелей, графа Строганова. Они выставлялись на продажу состоятельным горожанам с тем, чтобы вырученные деньги направить в кассу большевиков. Об источнике расходования средств не знал никто, кроме узкого круга избранных. Пока Варвара с Марией Федоровной устраивали торг, в соседней комнате уединились Феликс, Бубецкой и Папахин. Они выпивали крепкий ром и откровенничали о будущем России.
– Анисим, что же это, и ты полагаешь, что будущее за большевизмом?
– Да я ничего такого не думаю, Вашбродь. Я со всеми – куда все, туда и я.
Феликс вступил в беседу и привел афоризм Сенеки:
– «Судьба покорных ведет – непокорных тащит».
– Ты ведь кровь проливал не за большевиков? И не большевики тебе руки с комитетами развязывали? И не большевики назначения давали!
– К чему это Вы, Иван Андреич?
– А к тому, что новая власть, коль скоро она установится, не простит тебе прошлых «заслуг» на старой службе. Понимаешь ты это?
– Да чего тут не понять… – Анисим мялся.
– Ну а что тогда?
– Я вот смотрю на них. Это ж сколько денег им ежедневно в пожертвования вписывают! И Варвара, и Мария Федоровна, и Шаляпин, и сам Максим Горький сколько жертвуют! – Бубецкой обратил внимание на глаза собеседника. Они горели жадным, всепоглощающим огнем, как у преступника. Если бы Бубецкой не знал Анисима, то ему в эту минуту стало бы страшно. – И думаю, ну не может быть, чтобы столько денег да пользы не принесли! Обязательно что-то да будет, получать власть они. А там уж и мы притремся. Ну здорово не заругают, к стенке чай не поставят, я все-таки ихних товарищей не стрелял. А применение нам везде найдется, и при новой власти тоже…
– Вы о деньгах изволите? – уточнил Феликс. – Так ведь Ленин получает финансирование и из Берлина, причем очень давно. Понимаете, от Ваших врагов, из-за которых Вы были тяжело ранены на фронте и едва не погибли потом в госпитале…
– Ну так ведь не Ленин же меня травил да стрелял, в конце концов! А деньги… они ж не пахнут.
Бубецкой усмехнулся:
– Да, Анисим, с такой философией ты при новой власти далеко пойдешь.
Их беседу прервала Варвара. Она влетела в комнату, тяжело дыша и улыбаясь.
– Как идет обсуждение, голубчики?
Анисим обнял ее и с жаром поцеловал. Складывалось впечатление, что он делает это нарочито, чтобы окружающие видели его тягу к ней, становились свидетелями их чувства. Бубецкому многое уже было понятно относительно природы их отношений, и потому подобное лобызание могло его только раздражать. Варвара полагала, что он все еще ревнует, и потому отвечала на ухаживания Анисима взаимностью.
– Всем кости перемыли?
– Нет, только большевикам, – хохотнул Анисим.
– А меж тем напрасно. Скоро с такими деньгами они значительно пойдут в гору.