– Много собрали? – поинтересовался Бубецкой.
– Полтораста тысяч.
– Ого! Это сумма!
– А ты как думал? И потом это же не единственное мероприятие подобного рода!
Вслед за ней в комнату вошла Мария Андреева.
– Господа, поздравьте нас, торг окончился великолепно для партии большевиков!
– От всей души, Мария Федоровна, – подойдя к актрисе, поцеловал ее руку Феликс Юсупов.
– Как прикажете это понимать, Феликс Феликсович? Еще несколько часов назад Вы уже было крест на себе поставили, а сейчас…
– Пытаюсь исправить положение в соответствии с Вашим советом. Чувствую я, скоро Вы займете порядочный пост при большевиках, вот и пробиваю себе дорогу в будущее…
Иван Андреевич посмотрел на Феликса и улыбнулся.
Утром следующего дня Бубецкой прогуливался по Фонтанке и дышал летним воздухом, который был здесь куда прохладнее, чем где бы то ни было – питерская сырость не оставляла родной город даже летом. Ветер разносил ее запах, создавая ощущение нахождения в плохо проветриваемой квартире площадью в целый город. Бубецкой ловил себя на том, что все больше ненавидит этот город и жаждет покинуть его, выполняя новое правительственное задание.
– Иван Андреевич? – окликнул его мужской голос. Он обернулся. Перед ним в пальто и с тросточкой стоял Савинков.
– Однако, Вас не узнать! Ни дать ни взять старорежимный повеса, – усмехнулся Бубецкой, окидывая взглядом давешнего коллегу.
– Вот, глядя на Вас, решил в отпуск прогуляться.
– Что ж, замечательное дело… Ну, расскажите мне, как Вы оказались в ставке в дни корниловского мятежа? Я слышал, Вы находились в это время возле генерала?
– Конечно, я его и арестовал.
– Как водится, присматривали, присматривали и просмотрели?
– Ну почему же… Если бы не принятые нами вовремя меры, еще неизвестно, чем бы все закончилось.
– Бросьте, Вы не на трибуне. Давайте начистоту. Ведь он назначил Вас командующим Петроградским военным гарнизоном и военным губернатором Санкт-Петербурга. Чего же Вам еще надо было? Вы же понимаете, что при Керенском теперь не получите таких преференций? Наша Александра Федоровна не доверяет тем, кто единожды взглянул в сторону врага.
– Можно подумать, я просил его об этих назначениях, – Савинков разозлился и сплюнул себе под ноги.
– Значит, он сознательно сослужил Вам медвежью услугу… Так или иначе, Вы от них не отказались.
– Но и не принял. Что это значит? Ну побыл я три дня формально на этих постах, а однако же, ни одного распоряжения, ни одного приказания не отдал. Так что меня в эту бражку вмешивать не стоит.
– Не буду. Кругом все только и говорят, что о грядущей пролетарской революции. Что Вы думаете по этому поводу?
– Сложно сказать… Волнения в Петрограде поутихли, но это явление временное… Знаете, какую главную ошибку допустил Корнилов? Он зачем-то вписал в свою программу пункт об Учредительном собрании. Неизвестно, одобрило бы оно его действия или нет. Но ему все равно – он вояка, ему хоть сто плетей, а он знай свое – «Жизнь за царя» и все тут. А те, кто вокруг него? Взять хотя бы меня. Это собрание, если оно и состоится, что вряд ли – большевики на все пойдут, чтобы его не допустить – как Вы совершенно справедливо заметили, все нам припомнит. Мы здесь, на политическом олимпе, можем еще как-то закрыть глаза на недостатки друг друга, простить кое-какие оплошности и недогляд, а народу глаза не замажешь! Слишком они уже насмотрелись на наши художества, чтобы сознательно развязать вторую волну этого бардака принятием на Учредительном собрании тех резолюций, за которые ратует Керенский. Хотите правду? Если это собрание и состоится, то уж непременно его итоги будут не в пользу ни одной из революций. Это как пить дать. Так что надо нам с Вами держаться за тот строй, который нас призрел.
– Нам с Вами? Простите. Нам с Вами не по дороге хотя бы потому, что я за свои убеждения страдал, а Вы от них отрекались в своих книжках да эмиграциях. Я с царизмом боролся открыто, а Вы предпочитали загребать жар чужими руками. Я не скрывал недовольства правительством, но с честью выполнял все поручения, которые оно мне давало. Вы же при первом удобном случае переметнулись на сторону мятежника. Так что извините, Борис Викторович, но Ваших взглядов я разделить не могу. Честь имею.
– Постойте! Я хотел обсудить с Вами одну проблему.
– Мне теперь некогда, я очень спешу, извините.
– Где мне найти Вас?
– Я живу в доме Юсупова. Приходите, когда угодно.
Стремительными шагами Бубецкой удалялся от своего визави. Савинков смотрел ему вслед с надеждой – возможно, только этот человек сможет сыграть в его жизни спустя несколько дней роковую роль.
Влетев в гостиную, Бубецкой был вне себя.
– Представляешь, Савинкова встретил. Шельма, приходится – и воюет на два, три и больше фронтов. А еще о будущем рассуждает и меня записывает в свои ряды.
Феликс в домашнем халате пил кофе за столом.
– Помнится мне, когда ты знакомил нас на Юго-Западном, ты был о нем иного мнения.
– Да уж, время вносит свои коррективы.
– Послушай, – меняя тему, вкрадчиво начал Феликс. – Я хочу попросить тебя кое о чем.
– ?
– Неизвестно, как все сложится дальше, возможно, эмиграция станет единственным выходом… Мне очень хотелось бы встретиться с одним человеком, причем встречу эту организовать можешь только ты.
– Почему только я?
– Потому что ты единственный из властной верхушки, с кем я столь близок.
– И что же это за человек?
– Государь. Он сейчас под домашним арестом в Царском Селе. А я, видишь ли, женат на его племяннице. Мне не хотелось бы покидать Родину, не повидавшись с ним напоследок.
– Ты уверен в том, что придется ее покидать?
– Нет, но повторяю, сегодня нельзя быть уверенным в завтрашнем дне.
– И ты поселил меня у себя и окружил всей этой роскошью, чтобы добиться встречи с арестованным?
– Послушай, твоя чепуха настолько низменна, что даже отвечать на нее не стану.
– А зачем тогда? Зачем тебе эта встреча? Что она тебе даст?
– Во-первых, не только мне. Нам. Думаю, тебе тоже будет полезно с ним побеседовать, чтобы сформировать свои представления о будущем. А во-вторых, ты знаешь, что такое для потомственного русского дворянина – конечно, если он не народоволец – царь. За них мои предки жизнь отдавали. Это как родным воздухом подышать, родную землю поцеловать, понимаешь? Важно. Прошу тебя. Я ведь ни о чем тебя раньше не просил. Да и время у тебя теперь есть, так что…
Дворянская кровь заиграла в Бубецком, он понял слова Юсупова. Его решение предугадать было несложно.
В царскосельском дворе царило натуральное хозяйство – царь рубил дрова, одетый в гимнастерку без погон, княжна Мария полола грядку, две ее сестры сидели за чтением в беседке. При виде Феликса девушки бросились к нему, стали его обнимать. Княжна Мария искоса поглядывала на появившегося в его компании Бубецкого. Чтобы снять все вопросы, он сразу подошел к хозяину дома.
– Ваше Величество, моя фамилия Бубецкой, я комиссар Временного правительства и по официальному мандату прибыл, чтобы встретиться с Вами.
Царь отложил топор, одернул гимнастерку, застегнул верхнюю пуговицу. Только теперь Иван Андреевич сумел его разглядеть – статный, хоть и невысокий, с окладистой рыжей бородой, он не производил впечатление великого человека, но изнутри источал какое-то неведомое тепло. Бубецкой вспомнил, как несколько месяцев назад в приходе Старого Мултана обдало его свежим, незнакомым доселе ощущением прилива энергии – так, будто стоишь рядом с разрывающимся от напряжения трансформатором. Вроде ничего не меняется, а от разреженного воздуха тебя буквально трясет изнутри. Сейчас это чувство вновь посетило его. Но если первый раз, тогда, в церкви, оно причинило князю дискомфорт, то сейчас напротив, расслабило и как-то даже успокоило.
К ним присоединился Феликс.
– Ваше Величество!
– Феликс, – царь не сдержал эмоций и обнял гостя. – Как ты здесь?
– Благодаря Ивану Андреевичу. Он собственно и приехал-то, чтобы меня сопроводить.
– А я полагал, у Вас какое-то дело, – смутился государь.
– Нет, ну что Вы! А где же царевич?
– Нездоровится. Отдыхает… Что ж, господа, прошу в дом…
– …Вы спрашиваете меня, почему я не предпринял никаких мер ни тогда, ни сейчас? Что ж, я отвечу. Многие годы мне внушали, что мы – посланники Божьи. Сомнения в этом закрались у меня еще в юношеском возрасте, когда на руках у меня умер мой дед. Как может Божий помазанник вызывать такой гнев своего же народа?.. И одно дело, что он осознанно предпринимает шаги, не прибавляющие ему популярности. Взять хотя бы моего отца. Он осознанно отправил Ваших товарищей на виселицу, а Вас – за решетку. Дед же никак не мог рассчитать такое движение народных масс против себя, принимая постановления о реформах 1861 года. Напротив, после эпохи Николая Палкина, он полагал, что послабления, которые дарует он народу, смогут облегчить участь нашей фамилии, запятнавшей себя рядом предшествующих антинародных выступлений. Конечно, были и промахи – были недальновидные и просто вредные министры, мракобесы, казнокрады, которые в конечном итоге эту его реформаторскую политику парализовали. Но ведь начинание-то было великое! И из его уроков каждое последующее поколение должно было сделать вывод. Мой отец его не сделал. Да и событий особо ярких, кроме несостоявшегося покушения 1887 года, на его долю не выпало. Со мной же такие события начали происходить со дня воцарения. Ходынка, это прозвище… Потом революция 1905 года, Цусима, война… Я понял, что Бог явно отвернулся от меня, что он не видит моего пребывания на престоле в качестве своего промысла. И руки мои опустились. Опустились они потому, что кроме Бога есть еще одна власть на земле, которая может вознести до небес, или забросить в самые глубокие недра – как уж сама захочет. Это народ. Я смотрел в его глаза и понимал, что он не поддерживает меня. Не осталось у меня опоры. А потому я самоустранился, предоставив этому народу возможность самому выбрать себе правителя и тот путь, следование которым сделает, на его взгляд, его счастливым. Что им и было сделано.