Между тем, пока Уолден и Алекс вели спор о том, каким образом России получить такие полномочия, Германия завершила работы по расширению Кильского канала – стратегически важный проект, позволявший их военно-морским судам беспрепятственно покидать театр военных действий в Северном море и укрываться в спокойных водах Балтийского. Кроме того, германский золотой запас продолжал увеличиваться за счет тех же самых финансовых операций, о которых Уолдену еще в мае поведал Черчилль. Германия была как никогда хорошо подготовлена к началу войны, и буквально с каждым днем необходимость заключения англо-русского договора становилась все более насущной. Но у Алекса оказались крепкие нервы, и он не торопился идти на уступки.
И по мере того как Уолден получал информацию о Германии – ее промышленности, правительстве, вооруженных силах, природных ресурсах, – его все больше волновало, что эта страна в перспективе вполне способна занять место Великобритании как наиболее могущественной державы. Правда, лично его мало беспокоило, какое место занимает Великобритания в мире: первое, второе или девятое. Важно было лишь сохранить независимость. Он любил свою страну и гордился ею. Английская промышленность давала рабочие места миллионам людей, английская демократия считалась образцом для подражания. Население становилось все более образованным, а в результате все большее число граждан получали право голоса. Даже женщины его рано или поздно получат, особенно если перестанут швырять камни в окна. Он любил английские поля и холмы, оперу и мюзик-холлы, хаотичный блеск столицы и замедленный, расслабленный ритм сельской жизни. Он гордился английскими изобретателями, драматургами, бизнесменами и ремесленниками. В целом Англия была чертовски хорошим местом для жизни, и никакому дубиноголовому пруссаку не позволят его изгадить. По крайней мере сам Уолден сделает для этого все от него зависящее.
Но в последнее время его все больше тревожила мысль, так ли много он может сделать, как ему представлялось прежде. Насколько хорошо понимает он современную Англию, в которой существовали теперь анархисты и суфражистки, которой управляли молодые нахалы вроде Черчилля и Ллойда Джорджа, священные основы которой расшатывали такие нарождавшиеся силы, как лейбористская партия и набиравшие на глазах влияние профсоюзы? Внешне тон вроде бы по-прежнему задавали такие, как Уолден – их жены считались сливками светского общества, а сами они опорой истеблишмента, – но страна все более уходила из-под контроля аристократии. И порой осознание этого вызывало у Уолдена приступы глубокой депрессии.
Вошла Шарлотта, своим появлением словно напоминая ему – политика не единственная сфера, где он утрачивал роль лидера. Она так и не сменила платье, в котором пила чай.
– Нам скоро пора ехать, – напомнил ей отец.
– Я, с твоего позволения, хотела бы остаться дома, – сказала она. – Что-то голова разболелась.
– Но ты останешься на ужин без горячего, если сейчас же не предупредишь повариху.
– Обойдусь. Мне принесут чего-нибудь перекусить прямо в спальню.
– Ты действительно бледненькая. Выпей глоток хереса. Он возбуждает аппетит.
– Пожалуй.
Она села, отец налил ей вино в бокал и подал со словами:
– Между прочим, у Энни теперь есть работа и жилье.
– Рада слышать, – холодно отреагировала дочь.
Он тяжело вздохнул и продолжил:
– Должен признать, что в том случае была большая доля моей вины.
– Правда? – Шарлотта казалась искренне изумленной.
«Неужели же я так редко признаю свою неправоту?» – поразился и он сам.
– Меня оправдывает лишь то, что я действительно не знал о… О том, что ее кавалер сбежал, а она постыдилась возвращаться к матери. Но следовало навести о ней справки. Как ты верно заметила, ответственность за нее лежала на мне.
Шарлотта промолчала, но, сидя рядом с ним на диване, взяла за руку. Это его растрогало.
– У тебя доброе сердце, – сказал он, – и я надеюсь, ты всегда останешься такой. Но все же выскажу просьбу, чтобы впредь ты научилась выражать свои самые лучшие помыслы в более корректной форме.
– Я постараюсь, папочка, – ответила она, подняв на него взгляд.
– В последнее время мне не дает покоя мысль, что мы ошибались, до такой степени оберегая тебя от информации об окружающем мире. Само собой, главные решения о твоем воспитании всегда принимала мама, но не стану отрицать, что я почти во всем был с ней согласен. Есть люди, полагающие, что детей вообще не следует изолировать от, скажем так, негативных сторон действительности. Но таких очень немного, и они, как правило, принадлежат к низшим слоям общества.
Они помолчали. По своему обыкновению, Лидия одевалась к ужину целую вечность. Уолдену еще многое хотелось сказать Шарлотте, но он не был уверен, хватит ли смелости. Мысленно он отрепетировал несколько вариантов вступления к такому разговору, но каждый из них в той или иной степени приводил его в смущение. Она же сидела в тишине и словно чего-то от него дожидалась. «Неужели знает, что у меня на уме?» – подумалось Уолдену.
Лидия могла спуститься в любой момент. Сейчас или никогда. Он откашлялся и начал:
– Однажды ты выйдешь замуж за хорошего мужчину и вместе с ним постигнешь все то, что сейчас тебе кажется тайной и, вероятно, вселяет некоторое беспокойство.
«Может, этим и ограничиться? – трусливо подумал он. – Еще есть возможность отступить и замять эту тему. Нет, надо набраться мужества!»
– Но есть кое-что, о чем тебе нужно знать заранее. На самом деле об этом тебе должна рассказать мама, но, поскольку она пока, кажется, не готова, я решил сделать это сам.
Он раскурил сигару просто потому, что надо было чем-то занять руки. Теперь давать задний ход поздно. Оставалась надежда, что появится Лидия и разговор придется прекратить. Но ее все не было.
– Как ты сказала, тебе известно, что делали Энни и тот садовник. Но они не были мужем и женой и только поэтому поступили плохо. А вот если ты замужем, это становится по-настоящему хорошо.
Он чувствовал, что краснеет. Ему бы не хотелось, чтобы дочь сейчас смотрела на него.
– Это, видишь ли, приятно даже чисто в физиологическом смысле, – вынужден был продолжать он. – Невозможно описать словами, трудно с чем-то сравнить… Это… это как жар от углей в камине… Но здесь гораздо важнее другое, чего ты пока себе не представляешь. В этом есть и чудесная сторона, возвышающая духовно. Именно через это передается вся привязанность, вся нежность и все уважение, которые ты ощущаешь к своему супругу, и… конечно же, в этом в огромной степени проявляется любовь мужчины к своей жене. Такие вещи трудно понять, пока ты еще столь молода. Девушкам особенно свойственно пугаться, так сказать, внешне непристойного аспекта… А ведь есть несчастные люди, которые до конца жизни так и не открывают для себя прекрасное в такого рода отношениях. Но если ты будешь стремиться к этому, если выберешь себе в мужья человека достойного, доброго и чувствительного, у тебя все получится прекрасно. Вот что мне хотелось тебе сказать. Надеюсь, я не слишком смутил твою стыдливость?
К его удивлению, она порывисто повернулась к нему и поцеловала в щеку.
– Смутил, но, по-моему, гораздо больше смутился сам.
Он облегченно рассмеялся.
В этот момент вошел Притчард.
– Карета подана, милорд, и ее светлость дожидаются вас в холле.
Уолден поднялся, прошептав:
– Маме пока ни слова о нашем разговоре.
– Я только сейчас начала по-настоящему понимать, почему все считают тебя таким прекрасным человеком, – призналась Шарлотта. – Доброго тебе вечера.
– До завтра, – сказал Уолден. Выходя в вестибюль к жене, он удовлетворенно подумал: «Все-таки хоть что-то мне удается сделать как нужно».
После такого разговора Шарлотта почти передумала идти на митинг суфражисток.
Ведь она была преисполнена бунтарского духа из-за инцидента с Энни, когда увидела самодельную афишу, приклеенную к витрине ювелирного магазина на Бонд-стрит. Крупно выведенные слова «ДАЙТЕ ЖЕНЩИНАМ ПРАВО ГОЛОСА!» привлекли ее внимание, а потом она обнаружила, что зал, в котором намечался митинг, расположен недалеко от ее дома. Списка выступающих не приводилось, но из газет Шарлотта знала, что именно на таких сходках любит появляться без предварительного уведомления знаменитая миссис Панкхерст. Шарлотта задержалась у витрины, чтобы полностью прочитать текст афиши, притворившись (ей нужно было обмануть бдительность сопровождавшей ее Марии), что любуется выставленными за стеклом браслетами. Тогда она и решила непременно пойти на митинг.
Но отец сумел поколебать ее решимость. Для нее оказалось откровением, что он мог не только признавать ошибки, но легко смущался и даже извинялся чуть ли не за каждое свое слово. Однако еще более сильным шоком было услышать, что он говорит о половых сношениях как о чем-то прекрасном. И она не могла больше злиться на него за то, что ее воспитали в полном невежестве по этому поводу. Теперь ей даже стало отчасти понятно, почему так случилось.
Впрочем, у нее по-прежнему оставалось слишком много пробелов в знании жизни, и она все равно не верила, что отец с матерью расскажут ей всю правду о таких вещах, как, например, движение суфражисток. «Я все-таки должна пойти туда», – подумала она.
Шарлотта колокольчиком вызвала Притчарда и попросила, чтобы ей принесли в спальню салат. Потом поднялась наверх. Одно из преимуществ женщины, уже знала она, заключалось в том, что никто не задавал лишних вопросов, если у тебя болела голова. Более того, женщинам как будто даже полагалось время от времени страдать мигренями.
Когда принесли поднос с едой, она немного поковыряла вилкой в тарелке, пока не пришла пора садиться за ужин слугам. Затем быстро надела плащ и шляпку и незаметно выскользнула из дома.
Вечер выдался теплый. Она быстрым шагом направилась в сторону Найтсбриджа. Ею овладело странное ощущение свободы, которому сразу же нашлось объяснение: никогда прежде не ходила о