– «Сладострастно медленно она опустилась так, чтобы его крепкий ствол полностью погрузился в нее, а потом принялась плавно, продлевая наслаждение, раскачиваться взад и вперед».
Шарлотта наморщила лоб и посмотрела на подругу.
– А это вообще чепуха какая-то! – сказала Белинда.
Максим Петровский ждал в вагоне отправления поезда от станции в Дувре. В купе было холодно, но он сидел совершенно неподвижно. Снаружи уже стемнело, и в стекле он мог видеть свое отражение: высокорослого мужчину с аккуратными усами, одетого в черное пальто и шляпу-котелок. Багажную полку над его головой занимал небольшой чемодан. Он вполне мог сойти за торгового представителя швейцарской часовой фирмы, но любой приглядевшийся внимательнее заметил бы, что пальто дешевое, чемодан картонный, а лицо явно не принадлежит человеку, продающему часы.
Думал он сейчас об Англии. Ему еще памятны были времена, когда по молодости лет он считал британскую конституционную монархию идеальной формой государственного устройства. Сейчас эта мысль позабавила его, и на плоском белом лице, отражавшемся в окне, появилась тень улыбки. С тех пор его взгляды на идеальный способ управления государством радикально изменились.
Поезд тронулся, и уже через несколько минут при свете восходящего солнца Максим любовался садами и полями хмеля в Кенте. Он все еще не переставал удивляться, как красива Европа. Впервые увидев ее, он испытал глубокое потрясение, поскольку, подобно любому русскому крестьянину, даже не представлял, что мир может выглядеть вот так. Он вспомнил, что тогда тоже ехал в поезде. Преодолев сотни миль по малонаселенным северо-западным губерниям России с их чахлой растительностью и нищими деревеньками, тонувшими в снегу зимой и утопавшими в непролазной грязи летом, он однажды утром проснулся уже в Германии. И глядя на покрытые ровной зеленью поля, мощеные дороги, аккуратные домики ухоженных деревень и цветочные клумбы на залитых солнцем станционных платформах, подумал, что попал в рай. Позже, уже в Швейцарии, он сидел на открытой веранде небольшого отеля под теплыми лучами солнца, наслаждаясь видами покрытых снегом горных вершин, пил кофе со свежими хрустящими булочками и не мог избавиться от мысли, как же счастливо здесь должны жить люди!
Вот и сейчас, наблюдая за оживающими ранним утром английскими фермами, он вспоминал свою родную деревню – серое, вечно клубящееся облаками небо, пронизывающий ветер, замерзшие болотистые луга с ледяными лужами и побитой морозами жесткой травой; а потом самого себя в изодранной полотняной рубахе, с замерзшими до онемения ногами в войлочных сапогах на деревянной подошве и идущего рядом отца в тонкой рясе нищего сельского попа, до хрипоты настаивавшего, что Бог милостив. Его отец любил русских людей, поскольку считал, что Бог любит их. А для Максима всегда было совершенно очевидно, что Бог людей ненавидит, иначе не обходился бы с ними так жестоко.
Именно со споров с отцом начался длинный путь, приведший Максима от христианства через социализм в ряды террористического крыла анархистов; а потом из Тамбовской губернии через Санкт-Петербург и Сибирь – в Женеву. А в Женеве им было принято решение, благодаря которому он и прибыл сейчас в Англию. Он хорошо помнил ту встречу. Хотя едва не пропустил ее…
Он едва не пропустил собрание, потому что ему пришлось добираться из Кракова, где он вел переговоры с польскими евреями, занимавшимися нелегальной доставкой в Центральную Россию журнала «Восстание». Поэтому в Женеву он приехал уже с наступлением темноты и прямиком отправился на окраину города, где располагалась крошечная типография Ульриха. Как раз заседал редакционный совет – четверо мужчин и две девушки, собравшиеся вокруг стола со свечой, стоявшего позади сверкавшего металлом печатного станка, дыша воздухом, пропитанным типографской краской и машинным маслом, обсуждали планы революции в России.
Ульрих быстро посвятил Максима в детали происходившего. Он встречался с Жозефом, платным агентом царской охранки в Швейцарии, который втайне симпатизировал революционерам и снабжал российские власти за их деньги совершенно ложной информацией. Порой для правдоподобия анархисты подкидывали ему реальные, но не имевшие особого значения сведения, а взамен Жозеф держал их в курсе действий охранного отделения.
На этот раз новости от Жозефа оказались действительно сенсационными.
– Царь стремится заключить военный союз с англичанами, – сказал Ульрих Максиму. – С этой целью он отправляет в Лондон князя Орлова. В охранке хорошо осведомлены обо всем, потому что им поручено обеспечить безопасный проезд князя через Европу к месту назначения.
Максим сдернул с головы шляпу и сел, размышляя, насколько достоверна может быть эта информация. Одна из девушек – русская с грустным лицом и в сильно поношенном платье – принесла ему стакан с чаем. Максим достал из кармана сероватый кусок сахара и стал пить чай в типичной для русских манере – вприкуску.
– Самое важное во всем этом, – продолжал говорить Ульрих, – состоит в том, что если Англия развяжет затем войну с Германией, они заставят Россию сражаться за их интересы.
Максим кивнул.
– И полягут на этой войне не князья и графы, – сердито сказала русская девушка, – а наши простые мужики.
«Она права, – подумал Максим. – Воевать пойдут крестьяне». Среди них он провел большую часть своей жизни. Это были в массе своей грубые, жесткие и достаточно узколобые люди, но свойственная им бездумная щедрость и порой неожиданные вспышки простоватого, но искреннего юмора показывали, каким этот народ мог бы стать при нормальном общественном устройстве. Их интересы сводились к погоде, уходу за домашним скотом, борьбе с болезнями, собственным детишкам да к способам обмануть землевладельца. Несколько лет, будучи еще молодыми, они оставались трудолюбивыми и честными, умели смеяться и даже флиртовать, но жизнь вскоре сгибала их спины, делала серыми, угрюмыми и медлительными во всем. А теперь князь Орлов собирался забрить самых молодых и полных сил в солдаты, чтобы отправить на фронт под вражеские пушки, которые разорвут их тела в клочья или изуродуют до конца жизни. И все это, несомненно, будет объяснено стремлением к высшему государственному благу и выполнению международных обязательств страны.
Именно такая политика российского руководства и привела Максима в лагерь анархистов.
– Как нам следует поступить в данных обстоятельствах? – обратился к присутствующим Ульрих.
– Необходимо, чтобы эта новость появилась на первой полосе «Восстания», – сказала неряшливо одетая девушка.
И они начали обсуждать наилучший способ публикации редакционной статьи. Максим слушал не слишком внимательно. Журналистика мало интересовала его, и хотя он принимал участие в распространении газеты и писал инструкции по изготовлению бомб, это никогда не приносило ему удовлетворения. Он стал замечать, что жизнь в Женеве и его сделала чересчур цивилизованным. Он пил пиво вместо водки, носил воротнички и галстуки, ходил слушать симфоническую музыку. У него даже была работа в книжном магазине. А тем временем Россия бурлила. Казаки только что подавили выступление нефтяников, российский парламент – Дума – оставался чисто номинальным органом власти, одновременно бастовали свыше миллиона рабочих. Царь Николай II проявил себя столь некомпетентным и авторитарным правителем, что его могла терпеть только развращенная и загнивающая аристократическая верхушка. Страна превратилась в настоящую пороховую бочку, способную взорваться от малейшей искры, и Максим мечтал стать как раз такой искрой. Но возвращаться на родину сейчас было смерти подобно. Сталин вернулся, но не успел ступить на родную землю, как его схватили и сослали в Сибирь. Тайная полиция, казалось, знала о революционерах в эмиграции больше, чем о тех, кто еще оставался в России. И Максима все сильнее выводили из себя жесткие воротнички, модные туфли, а главное – обстоятельства, в которых он оказался.
Он оглядел маленькую группу товарищей-анархистов. Печатник Ульрих – седовласый интеллектуал в вечно запятнанном краской фартуке, не только снабжавший Максима книгами Прудона и Кропоткина, но способный и к активным действиям, – однажды вместе с Максимом участвовал в налете на банк. Ольга – та самая девушка из России, – как ему казалось, начала в него влюбляться, пока не увидела своими глазами, как он сломал руку полицейскому, после чего он внушал ей скорее страх, чем нежность. Еще здесь были Вера – любвеобильная поэтесса; Евно – студент-философ, любивший рассуждать об очищающей волне крови и пламени; Ганс – часовщик, который разбирался в душах людей так, словно видел их под увеличительным стеклом, как механизмы часов; Петр – деклассированный граф, писавший блестящие статьи по экономике и вдохновенные передовицы с призывами к революции. Искренние, трудолюбивые и весьма умные люди. Максим понимал всю важность их работы, поскольку, бывая в России, наблюдал, с каким нетерпением ждали там их нелегальных изданий, как передавали номера газет и памфлеты из рук в руки, зачитывая буквально до дыр. И все же этого было недостаточно. Потому что экономические трактаты не защищали от пуль полиции, а самые пламенные воззвания не помогали пускать «красного петуха» по дворянским поместьям.
– Эта новость заслуживает значительно более широкого освещения, чем заголовок на первой полосе «Восстания», – говорил между тем Ульрих. – Нам необходимо до каждого простого мужика донести весть, что граф Орлов собирается отправить его на бессмысленную и кровавую бойню в чуждых ему интересах.
– Главное, чтобы нам поверили, – сказала Ольга.
– Главное, чтобы информация оказалась достоверной, – возразил Максим.
– У нас есть возможность ее проверить, – заверил Ульрих. – Наши товарищи в Лондоне могут узнать, действительно ли Орлов прибывает в Англию в указанные сроки и намечены ли у него встречи с людьми, уполномоченными вести переговоры.
– Но разоблачить этот план, предав огласке, слишком мало, – горячо вмешался в разговор Евно. – Нам надо помешать его осуществлению!