Было ли в нём нечто садистское, циничное?
Было. Однажды я сидел с ним и его супругой в ложе оперного театра. Он всегда внимательно рассматривал публику. Слышу, он говорит: «Нинка, глянь на того человека, разве не похож на Чхеидзе? Мы его расстреляли, а он оперу слушает».
Речь шла о расстрелянном директоре Тбилисского ипподрома Чхеидзе. Шутку о нём Берия произнёс со смехом. Разве это не цинизм? (Суть не в смехе, как таковом, а в личности репрессированного. Циничной шутка могла бы считаться, если касалась невинно пострадавшего. О садизме же здесь вообще говорить не приходится. – В.Г.)
Что ты знал об эротических похождениях Берия?
Ходит много сплетен. Трудно сказать, что было правдой, а что вымыслом. Не стоит забывать, что Берия был карьеристом и по возможности всячески берёг свою репутацию. Его жена Нина говорила, что женщины, с которыми Берия встречался, были агентами, и что тайные контакты с ними являлись частью его службы.
Высказывал ли Берия критику в адрес политики и решений Сталина?
Нет. Один случай, правда, запомнился. США напали на Северную Корею. Сталин позвонил Мао Цзэдуну и попросил помочь корейцам посылкой добровольцев.[167] Просьба была выполнена. Американцы, опасаясь столкновения с китайцами, приостановили наступление. Берия осмелился выразить своё недовольство, заявив: «Сталин никого не слушает. Позвонил Мао Цзэдуну и попросил направить войска для зашиты Кореи. Зачем нам портить отношения с американцами?»[168]
Подобное, вслух выраженное недовольство, я услышал с его стороны только один раз.
Когда и почему ты в последний раз встречался с Берия, как прошла та встреча?
В последний раз это было после смерти Сталина. Я уже работал в Москве. Меня назначили инспектором ЦК КПСС, и Маленков сказал мне, что этот вопрос был согласован со Сталиным. Я был зол на Мгеладзе, который вёл кампанию по моей дискредитации. А с Берия в тот период мне довелось пообщаться всего несколько раз по телефону.
Это, пока Сталин был ещё жив?
Да. Ещё при живом Сталине мне несколько раз позвонил Берия. К себе не приглашал. Советовал не обращать внимания на ругань и клевету, инспирированную Акакием Мгеладзе.
Как думаешь, почему не приглашал тебя?
Причина ясна. Он боялся, что Сталин, узнав о нашей встрече, подумает о наших возможных совместных кознях, хотя никакой почвы и желания для этого не было.
Сталина похоронили 9 марта 1953 года. Как сейчас помню, я позвонил Берия 19 марта и спросил: можно ли сейчас придти? «Да, конечно, приходи», – услышал я. Войдя в его кабинет, я поздоровался. Он кивнул в ответ, но из-за стола, как бывало раньше, навстречу не вышел. Я начал без обиняков:
– Вы отлично знаете, как и почему всё произошло. Поэтому сейчас всех арестованных по «Мегрельскому делу» надо освободить. Ведь люди невиновны. Меня Политбюро освободило от занимаемой должности за то, что я никого не арестовал. Если эти люди невиновны, а в этом никто не сомневается, значит, невиновен и я.
– Верно, – согласился Берия. – Но всё было сделано по личному указанию Сталина. Если сейчас всех оправдать, то, что подумает народ?
– Надо указать в решении, что Сталина ввели в заблуждение министерство госбезопасности и местные партийные организации – и народ поймёт.
Он что-то пометил на настольном календаре после моих слов. Пообещал подумать об освобождении арестованных. Обо мне – ни слова. Тогда я сказал, что не требую восстановления в прежней должности, но какой-то реабилитации всё-таки заслуживаю.
Но Берия вдруг заговорил о том, что Сталина возвеличивали незаслуженно, как будто сам не занимался этим. Он зубоскалил о том, что не было у Сталина никаких талантов, что никакую войну он не выигрывал, мы выиграли войну…
Мы? Кого он подразумевал?
Себя. Он долго поносил Сталина. В тот день я многое услышал из того, что потом исходило от Хрущёва. Смотрел я на этого человека и поражался его двуличию. Разумеется, руганью в адрес Сталина он пытался обезопасить свои тылы или прозондировать почву для продвижения вверх. В тот момент я подумал, что на этом пути всё может обернуться против него. Но ничего не сказал.
А его гневная речь продолжалась около трёх часов. Я тогда впервые услышал выражение «культ личности Сталина». Думаю, его автором был Меркулов.[169]
О моей реабилитации Берия так ничего и не сказал. Совершенно расстроенный, я вышел из здания. Было холодно, но я отпустил водителя и пешком отправился домой. (По поводу предположения К.Чарквиани о замысле Берия продвинуться наверх невольно встаёт вопрос: куда ещё выше было ему подниматься? Любое подобное предположение отдаёт абсурдом. Кресло Председателя Совета Министров занимал Г.М.Маленков – один из ближайших соратников Сталина, расценивавшийся многими как официальный преемник вождя ещё при жизни последнего. Берия был его первым замом, и нет никаких убедительных свидетельств, что собирался претендовать на пост главы правительства. Не говоря о том, что это было попросту невозможно, если не технически, то политически. Ведь свержение Маленкова было равнозначно попранию воли Сталина, чей авторитет оставался незыблемым и после смерти. На такое могли решиться только Хрущёв со своими подельниками. И то не сразу. Ну и наконец, трудно поверить, что можно было отделываться от Берия молчанием в течение трёх часов. – В.Г.)
Где находился кабинет Берия?
На Лубянке. Он сразу туда перешёл. (А куда же должен был перейти тот, на кого после смерти Сталина дополнительно взвалили обязанности министра внутренних дел? – В.Г.) Думал, Лубянка всегда будет ему защитой.
Домой я вернулся сильно замёрзшим. Тамару удивили мой вид, моё настроение. (Тамара Джаошвили – супруга К.Чарквиани. – В.Г.) Я обо всём подробно поделился с женой. Сказал, что попытки Берия взобраться выше, плохо закончатся.
Вот такой была моя последняя встреча с Берия.
Знаю, что Шария тебе что-то сообщил о той встрече.
Шария сказал мне, что связался с Берия и спросил, как быть с моим заявлением? Тот ответил: «Надо уничтожить». – «Что уничтожить – заявление?» – переспросил Шария. – «Его автора надо уничтожить», – уточнил Берия. (Учитывая многострадальную судьбу самого Шария, которую я вкратце описал в примечании, он и не такое мог поведать, когда вышел из тюрьмы. Вопрос о достоверности пересказов из вторых-третьих уст остаётся открытым. – В.Г.)
Прошло время. В ЦК КПСС подготовили новое Постановление по Грузии, но мне его не показывали.
Оно было секретным?
Все Постановления ЦК были секретными. (Далеко не все. – В.Г.) Но ведь я в то время являлся сотрудником аппарата и имел некоторые права… В конце концов, мне позволили ознакомиться с Постановлением. Мои слова о том, что Сталина ввели в заблуждение, были искажены. Обо мне и Мгеладзе было сказано, что вместо принятия мер по рассеиванию недоразумения и клеветы на мегрелов, мы способствовали этому. Отмечалось, что Мгеладзе лично принимал участие в репрессиях.
С Мгеладзе всё было понятно, но я-то при чём? Вот так несправедливо продолжали обходиться со мной. Представили человеком, который будто бы способствовал арестам невиновных.
Через пару дней меня пригласил Громов – был такой заведующий отделом в ЦК КПСС – и сказал: «Знаете, Вам нельзя работать в Москве. После всего, что произошло в Грузии, Вам работать в Москве, тем более в Центральном Комитете, нельзя».[170]
Я возразил: «Всё, что случилось в Грузии, случилось помимо моей воли. Я не считаю себя виноватым и удивлён тем, что мне почему-то нельзя работать в Москве».
Громов улыбнулся и пояснил: «Что я могу поделать. Мне поручено руководством известить Вас об этом».
«Чёрт с вашим руководством!» – сказал я в сердцах.
А Громов продолжал: «Подумайте, куда Вам ехать. Мы тоже поищем для Вас работу».
Мне подыскали должность директора какого-то завода в Новосибирске. Я отказался. Подумал: зачем мне везти семью в холодные края, лучше уж в Среднюю Азию.
А Грузию не предлагали?
Нет, Грузию и Москву исключили изначально. Нашлась вакансия в Ташкенте – начальника строительного треста. Оформили документы, выписали командировочные и отправили на новое место.
Вспоминается один факт. По-моему, примечательный. Некий охранник Берия доверительно шепнул Стажадзе, которого близко знал, что патрон, по привычке разглядывая прохожих из окошка своего служебного автомобиля, вдруг увидел меня.[171] И воскликнул: «Надо же, этот ещё ходит по Москве!»
Думаешь, он что-то замышлял против тебя?
Уверен. Но он не успел.
Перед отъездом я прошёл обследование в «Кремлёвке».[172] Врачи обнаружили аритмию сердца, другие болезни и категорически воспротивились моему переезду. Да кто их слушал!
Прибыв в Ташкент, явился в ЦК Компартии Узбекистана. Приняли меня тепло. Большое внимание проявил Мельников – второй секретарь.[173] Его, как и меня, в своё время тоже выпроводили из Москвы. Моё назначение утвердили. Прикрепили меня к столовой ЦК. В ту пору в стране всё ещё был дефицит продовольственных продуктов, хотя по ташкентскому базару этого нельзя было сказать.
Почему ты неожиданно вернулся в Москву?
Просматривая газеты, увидел снимок членов Политбюро, присутствовавших на опере Сергея Прокофьева. (Советский композитор, исполнитель и дирижёр. – В.Г.) На снимке были все, кроме Берия. Сразу подумал: для кого-то дело запахло керосином. Чужой беде нельзя радоваться, но этот человек причинил многим столько зла, что достоин был любой кары.
Полетел в Москву. Дома никому ничего не сказал и пошёл прогуляться. Придя, услышал от жены новость: звонил Стажадзе и сообщил, что повсюду снимают со стен портреты Берия.