[179] Он обратился к высокому гостю с просьбой посодействовать в её решении.
Вскоре из Москвы позвонил, не помню точно кто – Жданов или Берия. Решено было послать в Париж Шария, к которому прикомандировали Амиранашвили.[180]Последний в 1921 году принимал участие в систематизации, составлении описи, упаковке и отправке сокровищ за рубеж. Я полагал, что такой человек будет полезен при возврате уникальных экспонатов. Перед отъездом Шария получил инструкции лично от Сталина. О некоторых деталях его поездки я уже рассказывал. Могу добавить, что во Франции он связался также с военнопленными грузинами, которые принимали участие во французском движении Сопротивления. В их числе оказался племянник жены Берия – Нины: сын её сестры по фамилии Шавдия. По собственной инициативе Шария нанял этих молодых людей для охраны и сопровождения ценного груза.
Шария был невысокого мнения о Такаишвили, что нашло отражение в его отчёте о поездке. Это была односторонняя и тенденциозная информация.
Я хорошо знал научные труды Такаишвили, высоко ценил его вклад в науку и культуру Грузии. Он был человеком высокой морали, честным и благородным. Целые годы хранивший огромные ценности, сам жил в крайней нужде. «Как мне ехать на родину в рваной одежде», – сетовал он. Советскому посольству пришлось за свой счёт облачить учёного-бессребреника в новый костюм.
Как только он приехал, мы сразу приняли меры по обеспечению его жильём. Квартиру выделили по соседству с родственниками. Закрепили за ним машину с водителем. В то время проходили выборы в республиканскую Академию Наук, и мы рекомендовали его избрание, хотя оно состоялось бы и без нашего вмешательства. Тбилисский университет пригласил этого маститого учёного для чтения лекций.
После моего снятия в 1952 году Рухадзе в свойственной ему манере принялся притеснять Такаишвили. Пожилого человека по пустякам вызывали в Министерство госбезопасности. А тому было уже 84 года, у него болели ноги, он сильно хромал.[181]
15
Как решался вопрос о строительстве тбилисского метро. Расскажи о твоих взаимоотношениях со Сталиным по этой проблеме и вообще, чья была идея?
Идея была моя. Никто мне не подсказывал, я сам решился поднять вопрос.
В 1950 году вышло постановление о сооружении метрополитена в Баку. А Тбилиси чем хуже? – подумал я, и подготовил необходимые документы. По приезде в Москву встретился с Берия, который курировал железнодорожное строительство.
Сдаётся, Берия курировал тогда всё, кроме безопасности.
После перевода в Москву Берия отстранили от руководства безопасностью страны. Его назначили заместителем Председателя Совета Министров СССР. (Здесь налицо явное смешение дат и событий. Перевод Берия в Москву был как раз прямо связан с госбезопасностью: ему доверили возглавить НКВД. Это было до войны. Его военная эпопея тоже имела непосредственное отношение к разведке и контрразведке. После Победы он курировал важнейшие отрасли оборонной промышленности, всё относящееся к атомной бомбе и ракетной технике. Эта сфера обеспечения безопасности, пожалуй, была поважнее политического сыска и была напрямую связана с разведдеятельностью. Тогда же его ввели в состав Политбюро. Выходит, что формулировка Чарквиани – «отстранили» – неверная. Произошло перераспределение обязанностей, причём, Берия не терял, а набирал вес и авторитет. – В.Г.)
Ядерное оружие входило в круг его компетенции?
Входило. Был создан Комитет по ядерному оружию и Берия руководил этим ведомством…[182]
Короче, я рассказал ему о нашей задумке. Берия с ней категорически не согласился. Я решил временно отступить, ибо из-за резко отрицательной позиции Берия проект вообще могли похоронить. В 1951 году Сталин отдыхал в Боржоми. Он предложил мне приехать к нему со всеми членами бюро ЦК. В одно из воскресений мы в полном составе, включая Барамия, явились к нему.
«Мегрельское дело» еще не началось?
Нет, но грозовые тучи уже собирались. Сталин принял нас дружелюбно, пригласил вместе поужинать.
– Здесь находится мой старый знакомый Элисабе-дашвили, – сказал он. – Если вы не против, позовём его к нашему столу.[183]
После ужина, уединившись со мной, начал с места в карьер: деловые вопросы есть?
Это означало, что я должен был поведать, каким членом бюро недоволен, ведь приглашение всего состава бюро преследовало цель поговорить со мной именно в таком ключе. (Мотивировка неубедительна. Вряд ли для этого требовалось привозить с собой столько народу. – В.Г.) Видимо, у Сталина уже была какая-то информация о Барамия и он хотел услышать моё мнение.
Честно скажу, что не сразу сообразил, куда клонит Сталин. Поэтому сказал, что у нас только один вопрос – строительство метро. Пояснил ему, что протяжённость Тбилиси при ограниченной возможности расти вширь, достигает 40 километров. Улицы загружены – не пройти, не проехать. Выход из положения видится один – в подземке. Потом добавил, что следует иметь в виду, что Тбилиси важный закавказский железнодорожный узел. В случае войны и бомбардировки город не имеет надёжных убежищ. А на примере Москвы ясно, что метро – это наилучшее бомбоубежище.
Сталин подошёл к окну и задумался.
– Хорошо, – сказал он наконец. – Подготовьте письмо, чтобы вопрос рассмотрели в Москве в Госплане. Предусмотрите важную деталь: главный туннель надо построить с расчётом пропуска стандартного железнодорожного состава. Надо иметь запасной подземный путь.
Придавал большое значение военно-стратегической составляющей?
Я потом об этом в письме ничего не указал, ведь строительство с учётом пропуска по подземному туннелю такого поезда удваивало стоимость проекта. Возвращался в Тбилиси окрылённым. Составление письма никому не доверил. Сам работал над обоснованием каждой мелочи. Через неделю показал Сталину письмо, и он наложил обещанную резолюцию. Недовольство Сталина ощущал, но не знал, что оно было вызвано его озабоченностью начинающимся «Мегрельским делом».
Получается, Сталин был человеком слова. Разве он не мог передумать?
Нет, такого случая не было. Письмо ушло в Москву. По его следу мы пустили Замбахидзе – опытного инженера, настойчивого, принципиального работника.[184]Впоследствии он рассказывал, что когда ходил по кабинетам, отстаивая наш проект, его везде встречали упрёками: «Что, жили вы без метро, а теперь не можете?» Впрочем, игнорировать распоряжение Сталина никто не смел.
Наверное, им не нравилось, что нужно потратить столько денег?
Это была всесоюзная стройка. Бюджет Грузии подобный проект не потянул бы.
Рустави, Тбилисское море – какие ещё стройки были всесоюзного масштаба?
Все крупные проекты, все гидроэлектростанции финансировались из союзного бюджета. Мы не тратили на них республиканские финансы.
Опасаясь непредвиденных осложнений, я пригласил проектировщиков из Москвы – проживавших в столице специалистов-грузин. Составили схему метро, учли сооружение в будущем кольцевой линии и сразу приступили к прокладке туннеля. Строительство стартовало в центре, у гостиницы «Иверия». Несмотря на конец года, Госплан СССР выделил необходимые ресурсы для начала великого для нас дела.
У тебя осталось ощущение, что Сталин не был в восторге от поднятого вопроса о метро и это определило его последующее отношение к тебе. Может, он счёл, что ты превысил рамки дозволенного?
Я не могу это подтвердить, но через два месяца началось то, что было направлено на смену нашего руководства.
16
Если Сталин принимал решение, то ничего не могло этому противостоять. Как думаешь, «Мегрельское дело» было направлено против тебя или против Берия? (И в вопросе, и в нижеследующем ответе вновь повторяются знакомые, спорные тезисы. С незначительными добавлениями. – В.Г.)
В основном против Берия, но и против меня тоже. Я оказался настоящей жертвой. Всё началось в Боржоми, где удалось добиться аудиенции у Сталина некоторым его старым друзьям и знакомым. Ему докладывали только о плохом. Отрицательную роль в этих доносах сыграли Элисабедашвили и его жена. Они считали, что руководство республики ведёт себя невыносимо, много присваивает. (Судя по всему, Чарквиани должен был употребить вместо слова «присваивает» слово «крадёт». – В.Г.) Особенно доставалось Валериану Бакрадзе, с которым у супругов были натянутые отношения.
Бакрадзе был очень требовательным руководителем и своему министру Элисабедашвили, несмотря на то, что тот был старым большевиком, спуску не давал. Я тоже был строг с кадрами, в том числе с Элисабедашвили. Однако обо мне он ничего плохого не сообщал. Это мне стало известно много позже.
После Боржоми я побывал на даче у Сталина в Абхазии. Он открыто заявил мне, что в Грузии неблагополучное положение, население недовольно, говорит о неблаговидных поступках руководителей.
Он что-нибудь сказал местничестве?
Нет. Тогда о местничестве разговор не шёл. Меня обидели оговоры, я не сдержался и сказал: «Товарищ Сталин, мои сотрудники получают вполне приличное жалованье. У них нет необходимости присваивать государственное имущество. На них клевещут».
Вижу – теперь Сталин обиделся. Он сказал, что не утверждает, так ли это обстоит на самом деле, но народ другого мнения. Он продолжал: «Когда я спросил у четы Элисабедашвили – Чарквиани тоже так себя ведёт, они ответили, что нет, что Чарквиани честный человек, но другим позволяет лишнее».
Это, по-видимому, был твой первый неприятный разговор со Сталиным?
Да, это был первый неприятный разговор с ним в моей жизни.
Позднее Микоян говорил мне, что я неправильно повёл себя, не надо было перечить, следовало сказать – вернусь, мол, и разберусь. Он считал, что этого было бы достаточно, чтобы я не испортил впечатления о себе. Сталин не любит, когда ему прекословят, ещё раз напомнил Микоян.