— Однако познакомиться с вами в Пенсаколе он не преминул, — возразил я. — Потом увязался за вами сюда. Его нельзя сбрасывать со счета лишь потому, что вы относите его к легкому весу. Это общепринятая уловка агента — казаться глупей, чем есть на самом деле, док.
— И все-таки я уверена: вы ошибаетесь.
Она вздохнула, как бы прекращая спор, и лениво осмотрела комнату:
— Только одна кровать? Бросим жребий? Полагаю, мне надлежит провести здесь ночь, вернее, оставшуюся ее часть, и прокрасться на заре в свою комнату в несколько растрепанном виде, словно после страстного свидания. Боже мой, подумать только, как старалась я сохранить в тайне свою связь с Хэролдом! — она рассмеялась. — Что ж, буду считать приятной переменой бесстыдную откровенность на сей счет. А что же дальше?
— Утром, убедившись в силе своего чувства, мы полетим на крыльях любви через Алабаму в Пенсаколу, домой. Домой к тебе.
— При чем тут Алабама?
— Там все делается быстро — ждать не надо. Сдал кровь — и к судье.
Она быстро глянула в мою сторону, но прежде чем сказать что-то, чуть помолчала. Затем произнесла:
— Полагаю, в этом есть необходимость.
— Более чем когда бы то ни было. Теперь, в ожидании того, кто увяжется следом за вами, придется продолжать разыгрывать свою пьесу для Муни, если не для Кроха.
— Не забывайте, что в Пенсаколе живет и Хэролд, и если он вернется туда, это ничего не докажет.
— Все-таки докажет, если мы поедем в объезд, — возразил я. — Вы не должны забывать две вещи, док Первая: вы, словно Эвридика, не должны оборачиваться.
Я заметил выражение ее лица:
— Чему вы удивляетесь? Это невежливо. Мы часто читаем классику для общего развития, если всецело не захвачены очередными убийствами или увечьями. Во всяком случае, кое-кто читает. Не надо быть интеллектуальным снобом.
Она еле заметно покраснела:
— Я не хотела… Впрочем, пожалуй, да. Извините.
— Вы не оглядываетесь назад, — продолжал я. — Это моя забота. У вас нет ни сомнений, ни подозрений. Вы просто влюбленная женщина, привозящая домой новоиспеченного мужа, которому вручили на веки вечные свои руку и сердце, дабы насолить другому, но это лишь придает вам уверенности в том, что все складывается великолепно.
— Я постараюсь выглядеть безумно наивной и абсолютно влюбленной.
Она замешкалась:
— Вы сказали «две вещи». Какая вторая?
В ответ я намеренно медленно наклонился и одернул ее подол.
— Второе правило, — сказал я, — не задирайте юбку, пусть уж подол остается, где ему положено.
Она остолбенела. Мои слова заставили ее выпрямиться в кресле.
— Что?!
Я продолжил:
— Пусть я и не пылкий юнец, но не так уж стар, чтобы не реагировать на привычные стимулы, док. Теперь нам обоим известно, что у вас стройные ножки, хорошие чулки и дорогая комбинация. Мы оба знаем также, что вы не столь уж принципиальная старая дева, за какую себя выдаете. Итак, чему бы вы ни научились у Муни, не испытывайте этого на мне, милочка. На людях, по мере надобности, мы продолжим изображать воркующих голубков, но наедине, как сейчас, — ничего подобного. Прикрывайте свою наготу одеждой, как приличествует.
Я строго посмотрел на нее:
— Разумеется, это при условии, что вы хотите сохранить наши отношения исключительно на деловом уровне.
Она уже поднялась и, одернув юбку, застегивала пуговицы на блузке не совсем послушными руками.
— Извините, — ее душила ярость. — Весьма сожалею, что выбила вас из колеи, мистер Коркоран! Уже поздно, я устала и немного захмелела; я не осознавала, что понапрасну испытываю ваше самообладание. Это непреднамеренно, заверяю вас!
— Может быть, и нет, — ответил я. — Хотя, впрочем, может быть, и да. Вы не похожи на женщину, которая, сама того не сознавая, обнажала бы перед мужчиной ноги выше колен, в трезвом ли виде, или выпив — все равно. Я не вполне представляю себе замысел такого поведения, но это не схоже ни с одним из гамбитов из книги Капабланки, которую вы столь любезно предложили мне, а я прочел.
Я набрал побольше воздуха:
— Просто хочу сказать, док, что если нашу любовь с супружеством вы хотите поставить на сугубо деловую основу, то прежде всего должны следовать уговору. Если хочется поиграть, чего уж там — давайте, тогда вы вмиг окажетесь в постели с задранным подолом и спущенными колготками — и опомниться не успеете. Надеюсь, я изъясняюсь понятно?
Я был слишком груб, но манящие ноги и расстегнутая блузка совсем не вязались с ее прежним образом, и следовало бросить вызов. Женщина, которая читала, оставшись наедине, подчеркнуто тщательно одетая и прибранная, так что и волосок из прически не выбивался, не станет без особого повода столь намеренно пренебрегать правилами приличия в номере полузнакомого мужчины. Причина этого, которая угадывалась мной, показалась столь нелепой, что я приструнил себя, рискуя показаться грубым.
Она некоторое время яростно смотрела на меня, ее бледные губы были плотно сжаты, затем вдруг рассмеялась. Неожиданно раздался совсем настоящий женский смех, мягкий, гортанный и победный.
— Коркоран, — прошептала она, — не валяйте дурака!
Я испытующе посмотрел на нее, и все разом изменилось, как это обычно случается. Позади оставалась длинная непростая ночь, но все вдруг сделалось ясным, и я наконец-то понял, кто кого соблазнял за этой ширмой из двусмысленностей, выпивки и игры в чувства.
— Вы валяете дурака, — прошептала она.
— На это можете не рассчитывать, — напряженно произнес я.
— Вы валяете дурака, — повторила она. — Вы говорите громкие слова, но даже не смеете коснуться меня. Вы просто боитесь!
Давно уже не оказывался я в ситуации, когда кто-то осмеливался бросить мне такой вызов, но однажды я уже обуздал себя в эту ночь и не видел причины поступать так вторично. Честно говоря, Мак наставлял, чтобы я не был назойливым, но при сложившихся обстоятельствах трудно определить, кто кому навязывался.
Я протянул руку и снял ее очки вторично за эту ночь. На сей раз я по-настоящему рассмотрел ее. Приятное лицо, если смотреть на нее как на женщину, а не на выдающегося ученого, и сделать скидку на отсутствие макияжа. Без очков глаза у нее хорошие, смелые, но и, как я рад был заметить, немного испуганные, словно она не совсем осознавала, во что ввергает себя, естественно, помимо постели. Впрочем, и я не осознавал этого.
Я нарушил молчание:
— Поначалу вас трудно было понять, док. Но теперь я вас слышу хорошо. Перехожу на прием. Следует ли нам продолжить возвышенные речи о любви, или можно просто хлопнуться в постель, которая от нас на расстоянии примерно пяти футов?
Она облизнула губы:
— К чему притворяться? Вы, наверное, догадались, что я уже вдосталь наслышана о любви. Я голосую… я голосую, чтобы встреча начиналась сразу, как было предложено, в постели, — последовала маленькая пауза, — а то у дамы сдадут нервы.
10
Проснувшись, я услышал, как она плачет в темноте подле меня. Я не спросил, почему. Скорее всего, слезы вызваны обычной причиной: потерянной некогда невинностью, утраченными иллюзиями… Это привычная жалоба на судьбу.
Тем временем она прошептала:
— Вы проснулись, Коркоран?
— Да.
— Я разбудила вас?
— Это не имеет значения.
— Извините, — тихо сказала она. — Я… просто это такая дешевка и грязь, все это…
— Благодарю, — ответил я. — Все нежные признания приняты с благодарностью.
— Я не имела в виду вас, я вообще о жизни.
— На самом деле вы имеете в виду, что годами хранили себя для великой, нежной, истинной любви, какую показывают в кино, а теперь оказались в гостинице, в нижнем белье, в постели с незнакомым мужчиной, который к тому же не очень вам по душе.
— Нельзя ли без сарказма, черт подери! — вспыхнула она.
— Без проклятий, пожалуйста, — сказал я. — Ругаться буду я. Не забывайте, что вы у нас интеллектуальная женщина.
Она горько рассмеялась:
— Я не ощущаю себя такой. Если бы вы могли меня сейчас видеть, то, полагаю, заметили бы, что я и не похожа. Самое забавное, что я в самом деле не понимаю, зачем склонила вас к постели, черт подери! И ругаться я буду в свое удовольствие. Черт возьми вас самого, Коркоран!
— Для барышни, которая не ведает, что творит, действовали вы вполне уверенно.
— Полагаю, что так оно и было. Наверное, я намеренно осквернила святыню, которая принадлежала ложному богу. Вы догадываетесь, о чем идет речь.
— Осквернить, — сказал я. — Святыню. Такие громкие слова в сложившихся обстоятельствах — четыре утра, и мы рядышком в постели… Ой, больно!
— Что случилось?
— Аукнулся скверный удар вашего ложного бога. Не хотите ли облегчить душу? Что же натворил он такого, чтобы низвергнуть вас с небес на землю?
Она стала говорить в резком тоне, затем обуздала себя. Замолчала на некоторое время. Наконец рассмеялась в темноте:
— Вы опять исполнены сарказма, но, увы, довольно точно уяснили ситуацию. Если женщина столь глупа, что до тридцати лет бережет себя, чтобы вдруг вкусить любви и секса, катастрофа неизбежна. Вначале это было похоже на сон. Со мной никогда ничего подобного не происходило. Он дарил цветы. Он приносил подарки — духи, чулки, французское белье. Я… я ощущала себя женщиной, Коркоран. Я даже ощущала себя красивой женщиной, чего раньше со мной не случалось.
Ее искренность немного смущала, даже в темноте.
Я сказал:
— Купите губную помаду, и все повторится заново. Вы, по правде говоря, отнюдь не отталкиваете от себя.
— Спасибо, — прошептала она. — Благодарю за прелестный, тонкий комплимент. Буду вечно хранить его в сердце.
— Так уж и быть, дарю, — сказал я. — Давайте перейдем к тому моменту, когда вы прозрели.
— Кажется, это случилось в пятницу, — припомнила она. — Да, точно, пятница, конец рабочей недели, десять утра. Я пришла на прием. Я все еще оставалась его пациенткой. Они смеялись, — сказала она глухим голосом.