— Голем знает, что делает…
Геннадий вскинулся:
— Знает? Да будь у него хоть крупица ума!..
Шведов пожал плечами, потом посмотрел на часы:
— Заболтался я с вами. А там в лаборатории ребята без присмотра остались. Не расстраивайтесь!
Он сверкнул белозубой улыбкой, вышел крупными шагами. Через окно было видно, как он вскочил в кремовую машину, и та рывком взяла с места.
Геннадий с шумом выдохнул воздух. Он все еще не мог прийти в себя. Да и все были возбуждены.
— Может быть, робот… взбунтовался?
Это предположила Верочка.
— Чепуха! — сказал Геннадий уверенно. — Он для этого слишком глуп. Это простой механизм, только электронный, причем далеко не самой высокой сложности. В нашем институте есть пограндиознее. Но поломка не исключается…
Бригада наладчиков шаг за шагом проверила основные цепи Мозга. Все было в порядке! Главный инженер наотрез отказался изменять программу.
— Машина функционирует нормально, — заявил он. — Можете проверить сами. Она даст вам правильный ответ на любой вопрос. Разумеется в пределах собственных знаний.
— Но здесь она, очевидно, вышла за пределы собственных знаний.
— Исключено, — ответил кибернетик твердо. — Правда, иногда попадаются вопросы, которые мозг решить просто не в состоянии. Но он всегда в подобных случаях дает ответ: «Решить не могу. Мало данных», или: «Решить не могу. Компетенция человека».
Через неделю собралась комиссия Совета. Предстояло утвердить кандидатуры, которые прошли через фильтр Мозга. Но в этот раз заседание несколько отклонилось от традиционной процедуры. На повестке дня стояло дело Шведова.
Членов комиссии, как и всех остальных, заскок Мозга больше раздражал, чем тревожил. В самом деле, скорее всего машина попросту ошиблась. Ну и что, разве люди, которые составляли программу, никогда не ошибаются? Или неправильные данные. Или не так поданы. Но кто же в здравом уме решится забраковать Шведова, едва ли не самую яркую личность века!
Председатель комиссии с силой вдавил кнопку на переговорном щите Мозга. Загорелся зеленый глазок.
— Объясни, — сказал председатель, — на чем основано твое ошибочное мнение о непригодности Игоря Шведова представлять человечество?
Монотонный голос ответил с какой-то упрямой ноткой:
— Заключение не ошибочное.
Председатель не имел опыта разговора с машинами. Вместо того чтобы спокойно объяснить роботу его ошибку, он вспылил и сказал излишне громко:
— Заключение в корне неверное! Во всяком случае, у нас сложилось совсем другое мнение об Игоре Шведове.
Электронный агрегат замолчал на несколько мгновений, потом так же бесстрастно произнес:
— В таком случае прошу изменить мою программу норм человеческой этики. Иначе подобные ошибки будут повторяться.
Члены комиссии почувствовали неладное. Председатель спросил неуверенно:
— При чем здесь нормы этики?
— Кандидат в контактеры должен отвечать всем требованиям, — ответил робот, — а Игорь Шведов не прошел самого главного экзамена. Он нетолерантен!
— Нетолерантен… — повторил председатель растерянно. — Вот тебе и на! Обвинение достаточно серьезное. Ты располагаешь какими-нибудь сведениями?
— Да, — ответил робот. — Я располагаю данными об Игоре Шведове, начиная со второй недели его внутриутробной жизни и до настоящего времени.
— В чем выражается нетолерантность Шведова?
— В основном, в мелочах. Но достаточно часто, чтобы вызвать тревогу. Тем более, что он является кандидатом в контактеры. Шведов нередко высказывает враждебность к чужому вкусу только потому, что тот расходится с его собственным. Мне не нравится, значит, плохо — вот критерий Шведова…
— Но ведь вкусы у него безукоризненные! — крикнул Геннадий.
Робот холодно отчеканил:
— Никакой человек не может подняться выше человечества. Если это не так, прошу меня перепрограммировать.
— Продолжай, — сказал председатель.
— Борьба мнений, борьба вкусов всегда останется в развивающемся обществе. Но только в виде соревнования и уважения чужих точек зрения. Никакой гений не волен навязывать свои вкусы другим. Он волен их только пропагандировать. Вот пример: Шведов, что вы сказали двенадцатого декабря прошлого года Артемьеву?
Шведов пожал плечами. Только электронная машина могла запомнить, что он делал в тот или иной день год назад.
— Вы, — продолжал греметь робот, — сказали ему: «Или сбрей свою дурацкую бороду, или я не допущу тебя до экзаменов».
Шведов вскочил. По его лицу пошли красные пятна.
— Но у него в самом деле была дурацкая бороденка! — крикнул он яростно. — Артемьев это понял и через месяц сам ее сбрил!
— Верно, — подтвердил робот. — Это так и произошло. Но в тот самый день он предпочел уйти от вас. А разве не вы считали его самым талантливым из молодых экзотермистов?
— Я и сейчас так считаю, — сказал Шведов.
— Так почему же вы судили о нем не по таланту, а по декоративной бородке?
И Шведов впервые промолчал.
— Неосознанная уверенность, — продолжал робот, — что только его взгляды правильные, — основа первобытного хамства. В истории человечества уже бывало, что индивидуальные заблуждения превращались в коллективные. Вы знаете, что я напоминаю о шовинизме, расизме, фашизме. «Мы лучше всех, и все обязаны подчиняться нам и поступать так, как мы желаем». Все помнят, какие ужасы принесли человечеству эти явления, поэтому мы не должны проходить мимо даже самых микроскопических проявлений нетолерантности.
В зале стояла мертвая тишина. А звук, размеренный и мощный, падал в зал.
— Поэтому, исходя из человеческих законов, я отклоняю кандидатуру Шведова. В Галактическом Совете нам придется иметь дело с самыми различными мыслящими расами. Их облик, способы мышления, цели бытия могут показаться, да и наверняка покажутся странными и чуждыми. Но мы обязаны уважать чужие мнения и не навязывать свои. И подчиняться решениям Совета, даже если во главе будет стоять, например, мыслящий паук…
— Чепуха, — сказал Геннадий громко, — разумные существа могут быть только человекоподобными.
— Пусть так. Но что, если у председателя Совета будет, например, рыжая бороденка? Как у Артемьева?
— Это же совсем другое дело! — крикнул Геннадий.
— Пусть так. Я не утверждаю, что Шведов начнет пропагандировать нехорошие взгляды. К счастью, эти тяжелые болезни роста человечества навсегда канули в прошлое. Но Шведов предрасположен к нетолерантности! И мы не имеем права рисковать. К звездам полетит другой человек!
Теперь я спокойно читаю прогнозы о возможном засилье роботов. А что? Вполне возможно. Прецедент уже был!
Однажды вечером
С работы шел не спеша. Только свернул с магистрали, сразу наткнулся на знакомых хлопцев. По всему переулку тянулись эти наспех сколоченные из бракованных досок, покрашенные ядовитой зеленой краской пивные ларьки. Возле каждого своя группа, только космополиты бродили от одного к другому.
Жорка увидел меня издали, взял еще два пива. Кружки были щербатые, поцарапанные. Полрыбца взяли у Заммеля, ему сунули пиво. Побрел дальше.
День был теплый, весна взяла разгон, народец бегал в плащах и без шапок. От земли поднимался пар, последняя сырость рассасывалась тут же в теплом воздухе.
По тротуару бродили разомлевшие девочки с нашей улицы. Повыползали на солнышко пенсионеры, в скверике под надзором мамаш копошилась малышня.
Левую сторону моей окраинной улицы снесли и уже кое-где успели понастроить многоэтажки. Появилась уйма незнакомого народу, неприятное все-таки чувство. Раньше знал каждого, и меня знал тоже каждый на улице.
По дороге встретил еще буфет, где возле окошка дремал Роман Гнатышин, бывший студент какого-то вуза, а теперь «ШП», «швой парень».
— Будешь? — спросил он печально.
— Конечно, — ответил я.
Он пододвинул кружку. Его рыжие усы уже подмокли в пене, на губах блестела рыбья чешуя, несколько жирных блесток запуталось в усах.
— Ты бы сбрил их, — посоветовал я, — и постригся бы заодно.
— Зачем? — спросил он уныло. Скривился, сделал глоток, потом посмотрел на жирные от селедки руки и вытер о длинные патлы.
— Ну-ну, — сказал я, — тогда конечно.
Допил пиво и побрел дальше. На трамвайной остановке обратил внимание на двух «королевских» девчонок. Одеты шикарно, спины прямые, а уж смотрят… Я таким только свистел вслед или подбрасывал пару горячих слов.
Возле скверика встретил Машку. Ладная из себя подруга и одета в самое дорогое, клад для женихов с нашего завода. И не гордая. Еще издали заулыбалась и стала смотреть добрыми коровьими глазами. Наверное, прикидывала, как отучит пить и заставит по воскресеньям ходить на базар с хозяйственной сумкой.
— Привет, — сказал я.
— Привет, — ответила Машка. — Может, сходим в кино? Итальянская комедия идет, вся про любовь!
— Не тянет, — сказал я. — Есть вещи и поинтереснее.
— Ну-у-у… Тогда пей свое гадкое пиво и проводи меня.
Вот так. А та, с коричневыми глазами, к буфету и не подпустила бы. И послушался бы. И сумочку бы носил. В зубах бы носил!
— Нет, — сказал тоскливо, — не хочу ни кино, ни пива. Сам не знаю, чего хочу.
Она вскинула ресницы, решила, что поняла.
— Тогда пойдем к нам, — сказала и сразу покраснела, — мама ушла к соседке на телевизор. Просидит весь вечер. Будет весело и не придется ни о чем думать.
Не придется ни о чем думать! Я сам не люблю, когда нужно о чем-то думать. У меня от умных вещей голова болит, а от книг в сон клонит. Но вот сейчас вдруг захотелось шевелить во всю силу мозгами.
— Нет, — сказал я почти виновато. — Извини… я пошел.
Ее глаза из умоляющих стали круглыми от удивления. Никогда ни перед кем я не извинялся.
Уже недалеко от дома меня обогнала странная пара. Мужчина и женщина. Странными мне показались глаза у женщины: хоть сейчас пиши икону.
— Ты не должен, — говорила она срывающимся голосом, — ты не смеешь! Это очень опасно при твоем здоровье…