Нам, впрочем, в данной книге важны не индивидуальные различия между людьми. Нам важно, что нас объединяет, какие общие особенности конструкции заставляют нас вести себя так или иначе. Нам интересны ситуации, когда нам кажется, что у нас есть свобода воли, а на самом деле мы являемся пленниками инстинктов. Рабами миллионолетних программ, которые управляют нами. А мы этого даже не замечаем.
Вокруг нас уже давно изменился мир, мы живем внутри техносферы, а вне его, попав в голом виде в дикую природу, довольно быстро погибаем. Но древние инстинкты никуда не делись. Они остались. Они работают и накладывают свой отпечаток и на наше поведение, и на всю техносферу — тот искусственный мир, в котором мы живем.
Дольник, Лоренц и другие этологи иллюстрируют это со всей ясностью.
Почему, например, цари сидели на тронах, стоявших на возвышении? — задается вопросом Дольник. Почему у кирасир на касках султаны, а в среде офицеров то и дело возникает мода на высокие тульи у фуражек? Отчего маленькие люди стремятся выглядеть выше, надевают обувь на высоких каблуках?
Оттого, что в природе большие пугают маленьких. Потому что они сильнее, и потому что маленький может поместиться внутри большого, то есть большой может маленького проглотить. Стремление казаться больше, значительнее, чем на самом деле, присуще многим видам. Некоторые лягушки и рыбы раздуваются в опасной ситуации, стремясь нагнать страху на противника своими размерами или хотя бы внушить им сомнения в возможности проглотить. Кобра, угрожая, раздувает «уши». Некоторые ящерицы расправляют ошейник вокруг головы. Кошка горбится и вздыбливает шерсть, стараясь выглядеть покрупнее.
Размер имеет значение! Потому что непроизвольно воспринимается оппонентом как значительность, как сила. Отсюда троны, короны, трибуны, пьедесталы и каблуки. Эффект визуального величия, действующий помимо сознания.
И наоборот, хотите унизить — опрокиньте. Поэтому перед королями и фараонами падают ниц или склоняют голову. Это поза принижения и покорности: «Смотри, я меньше тебя! А ты — значительно крупнее!..»
Почему люди стремятся стать начальниками и занять в социальной иерархии положение повыше?
Потому что социум — прямое продолжение стада с его иерархией, альфа- и омега-самцами. Чем ты ниже в стадной иерархии, тем хуже питаешься, тем меньше у тебя самок и, значит, шансов передать в будущее свой генетический набор. Быть низким плохо.
Почему мы отводим взгляд, стараясь не смотреть незнакомцу в глаза, и детей учим: «Не пялься на дядю!» Почему на дядю нельзя пялиться? Почему прямой взгляд в уголовной среде вызывает буйную агрессию в адрес смотрящего?.. Потому что прямой взгляд в животном мире — это вызов! Он запускает агрессию инстинктивно. И чем примитивнее особь, тем скорее.
Почему наши ругательства муссируют тему секса и выделений? Ну, про секс мы поговорим позже, а с выделениями разберемся незамедлительно. Запах мочи и кала кажется нам неприятным. И не только нам, но и другим приматам. Так эволюция уберегает нас от нечистот и заразы.
Примерно полвека назад ученые проводили многочисленные опыты по обучению человекообразных обезьян человеческой речи. Точнее говоря, языку глухонемых, поскольку анатомия гортани не позволяет приматам воспроизводить нашу речь акустически. Обезьяны и люди вели между собой диалоги на языке жестов. Так вот, слово «грязь», которому обучили обезьян, те быстро распространили и на выделения организма. И больше того — начали использовать это слово как ругательство! Будучи чем-то недовольными или разгневанными, обезьяны обзывали друг друга или экспериментаторов грязью и плохим туалетом. Даже тех существ, например птиц, которых обезьяны презирали и считали низшими, они иногда называли грязными.
Не так уж далеко мы от них ушли, не кажется вам?..
А понимание смерти? Есть ли оно у животных? Только ли люди горюют об умерших?
Вот наблюдения работников одного из сафари-парков за смертью матроны стаи — пятидесятилетней шимпанзе. Последние минуты жизни бабушка-шимпанзе провела в окружении родных и близких. Обезьяны стояли вокруг нее, держали за руки, гладили, словно подбадривая. Затем они отошли, оставив у «постели» умирающей только ее взрослую дочь, которая провела с мертвой матерью всю ночь. Утром работники парка забрали труп. Шимпанзе при этом выглядели подавленными и в течение нескольких дней не подходили к тому месту, где скончалась их соплеменница.
Не так ли и мы ведем себя, когда теряем близких? Не так ли и мы уважаем места захоронений и памятники погибшим?..
В свое время Дольник задавался вопросом: отчего подростки и даже взрослые любят собраться вместе и послушать музыку, вместе попеть? Почему люди ходят на концерты, где особи, стоящие на возвышении, издают с помощью голоса инструментов ритмичные звуки? Почему фанаты собираются на стадионе и крутят трещотки, скандируют речевки, а потом идут громить город или бить болельщиков противоположной команды?
Это тоже привет от нашей животности.
Обычай таких вот концертов и коллективного звукоизвлечения существует не только у нас, но и у других обезьян. Этолог называет этот обезьяний обычай пошумелками. Обезьяны собираются вместе и начинают стучать палками по пустотелым стволам, угукать, раскачиваться. У нас это превратилось в театр, концерты и совместные праздники, когда гости, подвыпив, начинают перекрестно и громко что-то говорят друг другу, при этом друг друга плохо слыша и скверно понимая из-за шума и алкоголя. Но понимания тут и не нужно: это не логический, а чисто эмоциональный обмен с трансляцией и передачей эмоций.
Чтобы словить эмоцию, люди ходят в театры и на концерты, где и получают коллективно свой эмоциональный заряд. В одиночестве перед телевизором такой эмоции не получишь, поскольку коллективность обеспечивает эмоциональное заражение, действуя в качестве взаимоусилителя, этаким контуром положительной обратной связи.
А уж попеть вместе любят не только приматы, но и собаки, кошки. Волчий совместный вой вы, наверное, не слышали, а вот хор кошек, сидящих неподалеку друг от друга, — наверняка. Одна особь начинает, вторая подхватывает, третья на гитарке бренчит…
Кстати, этологами, изучающими обезьян, было замечено, что к пошумелкам более склонны подрастающие особи, находящиеся в промежуточном положении между детьми и взрослыми, — подростки. И наш вид среди прочих обезьян ничем не выделяется. Именно подростки склонны сбиваться в шумные компании, слушать очень громкую музыку, ритмично дергаться под нее. Такие подростковые банды с преобладанием самцов часто бывают агрессивными из-за самцового тестостерона, который активно начинает вырабатываться как раз в подростковом возрасте.
Чувствуя эту природную агрессивность подростковых банд и групп, взрослые на темной дорожке предпочитают обходить их стороной, а в светлом социальном пространстве стараются подростковой самости противостоять, подавить. Отсюда вечная борьба взрослых со стилягами, рок-музыкой, длинными волосами, брюками-клеш или, напротив, брюками-дудочками и т.д. Дело в том, что в обезьяньем мире молодежные банды представляют собой определенную опасность для взрослых. Они уже не дети, им пора выходить в самостоятельную жизнь. Где их никто не ждет. И где все места уже заняты. Вокруг них уже не прежняя любовная родительская опека, а настоящая взрослая конкуренция — за еду и самок! У подростков же сил и опыта еще мало, а еды и самок уже хочется. Что делать? Сбиваться в стаи, компенсируя качество количеством.
Такие молодежные агрессивные стаи порой уходят в большой мир — искать себе новые ареалы и завоевывать новые пространства и самок. Когда обезьяны научатся говорить, у их молодых вожаков появятся произносимые имена — Атилла, Чингисхан…
Вообще же подростковые группы есть всего лишь частный случай иных животных объединений. Этологи называют такие объединения клубами — по аналогии, видимо, с клубами английских джентльменов. Аналогия точная, но обратная — на самом деле и английские клубы, и всякого рода мальчишники, и сходки деревенских баб, где они поют и прядут, и байкерские покатушки есть прямое следствие нашей животной природы. В животном мире существуют внутривидовые сборища зверюшек одного статуса — половозрелых самцов, самочек, подростков. Они собираются в одном месте и… ничего не делают. Просто общаются. Если это птицы, то они устраивают переклички; если обезьяны, ищутся в шерсти друг друга; если кошки — поют на крышах или просто тихо сидят вместе.
Так что, собираясь в клуб или на концерт, вспомните животные корни своего поступка. Равно как и, поедая какой-нибудь дорогой сыр с запахом тухлецы, задумайтесь, что заставляет вас делать это. Ведь в природе нормальный зверь тухлое есть не будет, если он не специализируется на падали. Понюхает и отойдет, поняв, что испортилось. Но в том-то и дело, что мы потомки падальщиков! Был в нашей видовой биографии такой неприглядный эпизод, вызванный нашей слабостью и несоответствием условий обитания на равнине той телесной конструкции, которая изначально затачивалась для обитания в древесных кронах. Нужно было выживать, и приходилось жрать все. Отбор научил наших предков преодолевать природное отвращение перед тухлым, которое явно сигнализировало о себе нехорошим запахом. Если б не это закрепившееся преодоление, сегодня в нашем рационе не было бы эскимосского копальхема, дуриана, сыра рокфор и исландской протухшей акулы. Кстати, этот отбор на небрезгливых позже еще сыграет свою положительную роль, о которой вы узнаете в конце книги.
Быть потомком падальщиков неприятно, что и говорить. Но был в истории нашего вида эпизод и похуже — каннибализм.
Вообще-то в природе хищникам мясо своего вида кажется, как правило, непривлекательным на вкус. Этот механизм неприятия выработался эволюцией с той же целью, что и запрет хищникам на убийство себе подобных, — для сохранения вида. Но нашему виду, чтобы выжить в непривычных и неблагоприятных условиях, было не до жиру и приходилось использовать в пищу все, включая мясо соплеменников — сначала умерших, а потом специально убитых.