В общем, если в совместной жизни двух супругов в достатке окситоцина, они могут продержаться на нем всю жизнь в условиях полного взаимопонимания. Тогда говорят, что на смену горячей молодой влюбленности с ее наркотической эйфорией приходит привычка и уверенное спокойствие. А при разрыве связи нарастает беспокойство, обусловленное дефицитом «успокоительного».
И последнее… Заканчивая эту главу, хочу сказать, что мы получили только самое общее и схематичное представление о работе любовно-биохимической кухни, поскольку, чтобы не усложнять повествование, я ни словом не упомянул вазопрессин, адреналин и норадреналин, серотонин и норэпинефрин, энкефалины и эндогенные каннабиоиды, а также множества других веществ.
Природа создает симфонию любви, играя на сотнях клавиш, педалей и рычагов…
Глава 3Горячее сердце, холодная голова, чистые руки
Гложет сердце кручина,
Давит грудь подоконник,
Где ж ты бродишь, мужчина,
Настоящий полковник?
Слушая печальные исповеди друзей-приятелей и наблюдая вокруг бесчисленные катастрофы семейных кораблей и лодок, разбивающихся о быт, поневоле задумываешься — а почему «в добрые старые времена» семьи были крепче? Пришла пора, надев стерильные перчатки науки, препарировать чувство любви под углом социальности. Взрежем, так сказать, скальпелем логики и правду, и матку!..
Если в начале ХХ века на сто браков в России случался один развод, то к середине ХХ века один развод приходился уже на 15 браков. А в начале века XXI число разводов сначала сравнялось (в 2010 году) с числом заключаемых за год браков, а потом и перевалило его — теперь разводятся чаще, чем брачуются, — за счет накопленного ранее «запаса браков».
Это, повторюсь, годовые параметры, то есть сравнение числа всех браков (первичных и повторных) и разводов, совершенных за один год. А вообще в нашей стране до 80% заключенных браков распадаются. Далее люди вступают в новые браки. Или не вступают.
Почему сложилась такая тенденция, ясно: едва пали узы, которые скрепляли брак, а попросту говоря, едва упал запрет на разводы и упростилась сама процедура расторжения брака, как тут же возобладали естественно-биологические механизмы, прописанные в инстинктивном поведении вида. То есть мы снова пришли к «временной моногамии», обеспечивающей, с одной стороны, генетическое разнообразие, а с другой — совместное выращивание брачной парой детей до 3-6 лет, чего обезьяне вполне достаточно для более-менее самостоятельного существования. Все развивается по диалектической спирали! От чего ушли, к тому и пришли.
А ушли мы в свое время от переменной моногамии из-за требований экономики, а также более позднего взросления человеческих детенышей. В условиях техносферы, которую построил себе для обитания человек, детенышей нужно было долго учить. Детенышам нужно было передавать не только биологические гены, но и «гены финансовые» — наследство. Кроме того, семья стала хозяйственной ячейкой общества — как только мы сменили технологии разрушения среды на более щадящие, то есть перешли от охоты и собирательства к сельскому хозяйству, биологическое разделение функций между полами обрело еще одну, дополнительную грань. Теперь мужчина уходил работать в поле, обеспечивая семью пропитанием, как раньше он уходил на охоту, а женщина по-прежнему занималась хозяйством, только теперь уже не в пещере, а в доме. Она топила печь, готовила, ткала-шила-пряла, стирала-полоскала, присматривала за детьми и рожала новых. Разорвать этот железный круг, подчиняясь капризам новой любви, было уже невозможно. Да и некогда ерундой заниматься: сенокос на дворе — симбиотические животные должны быть обеспечены кормами на зиму! А еще нужно сходить в лес надрать лыко на лапти, заготовить дрова, подправить избу, подковать лошадь… Хотя измены, конечно, случались, в том числе и нормативные — со времен языческих сатурналий христианству достался предохранительный клапан карнавальных оргиастических праздников (типа праздника Ивана Купалы), периодически спускающий избыточный сексуальный пар, когда снимались все запреты, надевались маски и можно было все.
Шизофренические противоречия между социальными и биологическими потребностями и снимались тоже шизофренически — в одной христианской голове запросто сочетались несочетаемые установки и постулаты: запрет на обнажение и вера в существование невинной наготы; тотальное угнетение телесности в виде жестко декларируемых ограничений на проявление сексуальности и при этом весьма простецкое отношение к сексу среди простонародья. А у высших классов зеленым росточком, взламывающим догматическую серую корку христианского асфальта, расцвела особая модель придворной любви. Она отличалась утонченностью, романтичностью, вдохновенной воздыхательностью и, разумеется, эротичностью, поскольку в основе ее лежало не экономическое принуждение, а голое чувствование. Трубадуры, серенады, возвышенный культ прекрасной дамы… Экономика и передача наследства отдельно, любовь отдельно.
Как видите, впервые возвращаться к биологической базе любви начали высшие слои общества, что понятно: чем легче жизнь, тем легче нравы. Именно среди богатых и образованных слоев общества началось размывание тех догматичных традиционных ценностей, которые противоречили ценностям настоящим, то есть базовым, природным.
Под традиционными ценностями, как вы уже поняли, я имею в виду ценности наносные, искусственно придуманные, идеологические — в первую очередь церковные… Секс — грязен! Заниматься им можно только в миссионерской позиции и только с целью продолжения рода, а не ради удовольствия (отсюда христианская идея о греховности презервативов и прочих противозачаточных средств и абортов). Чтобы не вводить очи в соблазн, были придуманы длинные ночные рубашки с прорезью в районе гениталий. Красота — грех. Красивая женщина — подручный дьявола, и лучше бы ее отправить на костер. Развод — грех. Аборт — грех. Презерватив — грех. Порнография — грех. Адюльтер — грех.
Все перечисленное и есть те самые «духовные скрепы» и «традиционные ценности», которыми нас сегодня пытаются соблазнить угрюмые особи, до чертиков напуганные свободами современности. Той прекрасной и удивительной современности, которая устроила теперь уже не только аристократам, а всем нам легкую и комфортную жизнь с помощью стиральных и сушильных машин, мультиварок, дешевой еды и одежды, транспорта и связи. Легкая жизнь — легкие нравы. Если можно вырастить ребенка в одиночку, пожизненная моногамия уже не столь необходима.
Вернуть любезные сердцу староверов традиционные ценности (например, ценность крепкой семьи до гроба вне зависимости от отношений супругов внутри этой семьи) мы можем только вместе с нищетой, грязью, ручной стиркой, антисанитарией, голодом, высокой детской смертностью и короткой продолжительностью жизни… Так что страдателям по традиционным ценностям придется потерпеть цивилизацию. Вряд ли граждане — даже те, кто демонстративно тоскует по старым добрым временам, — согласятся променять комфорт на нравственность, тем более в ее самом угрюмом — религиозном понимании. Вряд ли женщины согласятся лишиться своих прав и снова занять в человеческой иерархии то положение, которое самкам диктует наша обезьянья природа. Как верно однажды заметил Виктор Дольник, «у приматов высокого отношения к любви нет: самка подавлена». Именно такое положение и занимает женщина в обществе Традиции, которое ближе к животной дикости, чем мир Современности. Обратите внимание на тот факт, например, что в христианской традиции женщине входить в алтарь нельзя. Откуда это идет? От животности нашего вида, у которого самка считается неполноценной, не равной самцу по своему иерархическому статусу.
Только цивилизация дала женщине статус полноценного человека. И оправдала любовь.
Любовь стала в нынешнем мире самоценностью. Игрушкой. И потому любовь убила семью. Семью в социальном смысле — как союз, заключенный до гробовой доски. Каждая новая любовь ставит крест на прежней семье. На этот парадокс Нового времени обратил в свое время внимание Лев Толстой в своей «Анне Карениной», которая разрывалась между животным чувством и социальным долгом, пока ее в этих метаниях не разорвал на части паровоз — такой же великий символ прогресса, как и требующая полноправия любовь.
Когда-то нормой были браки без любви — родители сватали и выдавали замуж/женили своих детей, расставляя по своему разумению фигурки и играя таким образом в социальные шахматы. Это было обычной практикой не только селян, засылавших сватов, но и буржуа, объединявших капиталы, и особ царственной крови, заключавших династические союзы с политическими целями. Или, вы думаете, от большой любви Наполеон просил руки сестры русского царя Александра I, которую никогда не видел?
Интерес обедневшего римского патриция, женившегося на дочери неродовитого, но разбогатевшего на торговле нувориша, понятен — он получает деньги, а папенька дочери — сияние древнего рода. Но к природе это отношения не имело. И в определенной мере шло ей наперекор, поскольку подбор генетических пар был случайным и не руководствовался взаимной симпатией скрещивающихся особей, каковая симпатия является агентом полового отбора. Такие «искусственные» семьи были и у аристократической публики, которая, заключая родственные браки, попросту вырождалась, и у крестьян — у последних, правда, вырождение было вызвано низкой социальной мобильностью, что приводило порой к ярко выраженному вырождению у жителей отдаленных деревень или островов.
К аналогичным результатам, то есть к постепенному вырождению, ухудшению биологических качеств приводило и ограниченное скрещивание из религиозных соображений. Так, например, евреи, жившие всегда в Европе закрытыми коллективами и предпочитавшие внутренние браки, между своими, получили в результате подобной брачной политики дефектные гены, которые чаще всего встречаются именно у евреев — например, мутировавший ген HEXA, ответственный за синтез гексозоаминидазы. Хотели сохранить нацию и веру — получили амавтротическую идиотию Тея-Сакса. И не только ее…