Следователи переглянулись. Добряк хотел задать следующий вопрос, но его перебил Скептик:
– Вы упускаете из вида, любезный друг, что изолятор на ночь тоже запирается.
– Это верно, господин Следователь, – парировал Франц, – но отношение охраны к изоляторным заключенным совсем другое, чем к заключенным в камере.
24-ый мог застать охранника врасплох.
– Это каким же образом?
– Например, вызвать его под предлогом плохого самочувствия, а потом зарезать.
– Чем?
– Ножом, который вы видели.
Лицо Скептика скрывала темнота, но чувствовалось, что он издевательски улыбается.
– То есть, ножом, изъятым у вас с отпечатками ваших пальцев.
– Я уже рассказывал, как это произошло.
Добряк сделал какую-то пометку в своем блокноте.
– И откуда же, по-вашему, 24-ый достал нож? – Скептик не скрывал сарказма.
– А откуда я?
– А вот этого, подследственный, я у вас как раз и не спрашивал… ха-ха-ха! – Скептик захохотал, будто Франц сказал что-то остроумное. – Как говорится, на воре шапка горит! Ха-ха-ха!… – и благодушно пояснил, обернувшись к мужчине и женщине в заднем ряду: – Заключенные часто изготавливают ножи в механических цехах.
Франц промолчал. У него болела голова.
– А откуда вы знаете, что 24-ый был отправлен в изолятор? – спросил Добряк.
– Я не знаю, я – предполагаю.
– Поясните.
– Если новичок правдиво рассказал Наставнику о том, что произошло, тот должен был отправить его в изолятор.
– И сделать соответствующую запись в Дневнике Потока, подследственный, – иронически добавил Скептик. – Ваша гипотеза остроумна, но может быть с легкостью опровергнута.
– Ну так опровергните, – согласился Франц. – Вы нашли Дневник?
– Нашли.
– И что же?
Следователи опять переглянулись. Скептик недовольно хмыкнул.
– Вы правы, – это сказал Добряк. – 24-ый провел ночь в изоляторе.
Секунд десять в комнате раздавался лишь скрип пера стенографистки. Франц видел перед собой три одинаковых силуэта без лиц.
– Есть еще одно обстоятельство, требующее разъяснений, – Добряк пошуршал бумагами у себя на столе и, найдя нужную, придвинул поближе к настольной лампе.
– Последняя запись в Дневнике свидетельствует о том, что Наставник отправил 12-го и 16-го в карцер на двое суток, – Следователь многозначительно помолчал (видимо, ожидая, что Франц задаст вопрос). – Иными словами, те самые заключенные, с которыми вы только что подрались, оказались там же, где и вы. Я искренне советую подумать, имеются ли у вас доказательства того, что они были убиты до своего появления в карцере.
– Наставник не мог отправить их в тот же карцер, – возразил Франц, – по Уставу участники драки должны быть разъединены.
– А он отлично знает Устав… – язвительно похвалил Скептик, – наверное, отличник по всем теоретическим, – он раскрыл лежавшую перед ним папку и вытащил оттуда лист бумаги. – Только вот педагоги ваши так не считают, подследственный: дерзок, систематически проявляет несогласие, материал усваивается поверхностно… – он повернулся к Добряку. – Полюбуйтесь, коллега, характеристика на него от преподавателя теории благодарности.
Добряк сокрушенно покачал головой.
– Ну да не в характеристиках дело, – лицемерно продолжил Скептик после многозначительной паузы. – А дело в том, что, по имеющимся у нас данным, 12-ый и 16-ый ни в какой другой карцер Сектора не поступали, а следовательно, Наставник мог поместить их только в карцер вашего Потока.
Тыльной стороной ладони Франц вытер пот со лба и закрыл глаза… свет направленных в лицо ламп резал зрачки, как бритва.
– Это не согласуется с отправкой 24-го в изолятор, господин Следователь, – сказал он, не поднимая век. – Если б его обидчики ночевали в карцере, то сам он мог остаться в камере.
– Мне это тоже приходило в голову, – легко согласился Добряк, – но ваш Наставник рассудил по-другому. И об этом свидетельствует запись в Дневнике.
– Можно мне посмотреть в Дневник самому?
– Нет, – встрепенулся Злыдень. – Ишь чего захотел!
– Ха-ха-ха… – притворно засмеялся Скептик ненатуральным тонким голосом.
– А вы, оказывается, остряк.
– Господа… господа!… – в голосе Добряка чувствовалось невыполнимое желание сделать хорошо всем. – Давайте оставаться в рамках Устава, – он раскрыл лежавший на краю стола том и, пошелестев страницами, зачитал: – Глава 11, секция 5, пункт 32: «Подследственный имеет право ознакомиться с копиями всех вещественных доказательств, проходящих по его делу», – он передал раскрытый том Устава остальным двум следователям.
Злобно/саркастически ворча, Злыдень/Скептик покорились. Добряк подозвал стенографистку, и та передала Францу ксерокопию последней страницы Дневника.
Увидев ее, Франц рассмеялся.
– Я так и знал: запись сделана другим почерком, господин Следователь, – он демонстративно обращался к Добряку, игнорируя двух других следователей. – Сравните ее с предыдущей строчкой, где говорится о переводе 24-го в изолятор.
Некоторое время следователи изучали свои копии злополучной страницы.
Потом Скептик хмыкнул и поднял голову.
– Скажите, подследственный, а ваш Наставник был действительно хорошим наставником? – вкрадчиво спросил он.
– Не понимаю вопроса, – осторожно отвечал Франц.
– Ну, вы обнаружили в его апартаментах бутылку из-под рома… Он что – пил?
– Не могу сказать, господин Следователь, – Франц стал понимать, куда тот клонит, но поделать ничего не мог. – Пьющим я его не видел ни разу. Если хотите, сделайте анализ его крови или содержимого желудка.
– Уже сделали, подследственный, уже сделали! – Скептик не мог удержать восторг. – Ваш Наставник был в стельку пьян! А отсюда и изменение почерка, – он посмотрел вправо и влево на двух других следователей. – Ибо, как доказано графологической наукой, в состоянии опьянения почерк индивидуума меняется!
Вновь наступила тишина, прерываемая лишь скрипом стенографисткиной ручки.
Скептик удовлетворенно откинулся на стуле, Злыдень угрожающе раскачивался, Добряк удрученно качал головой.
– Вы можете выключить лампы? – глаза Франца слезились. – Или, по крайней мере, направить их не в лицо.
– Нет, – по голосу Злыдня чувствовалось, что он улыбается.
– Почему, господин Следователь?
– По Уставу, господин подследственный, – издевательский тон Скептика был особенно противен. – По тому самому Уставу, который вы так хорошо знаете.
– Вы не имеете права видеть наших лиц, – извиняющимся голосом сказал Добряк. – И, кроме того, допрос записывается на видеопленку – нужен яркий свет.
– Зачем же тогда стенографистка, господин Следователь?
– Ну, хватит! – рявкнул Злыдень, и на этот раз Добряк его урезонивать не стал. – Если ты сейчас же не заткнешься и не перестанешь дерзить, падаль, ТЕБЕ БУДЕТ ХУДО! – конец фразы он проорал в полный голос.
На мгновение наступила тишина.
– Я вам в последний раз предлагаю изложить ваше объяснение событий, подследственный, – по голосу Добряка было слышно, что францева строптивость оскорбила его в лучших чувствах.
– Какой в этом смысл, господин Следователь? Ваши коллеги уверены, что я – убийца, и мои слова не смогут ничего изменить.
– Согласно Уставу, ваше дело будет прекращено, если вы убедите в своей невиновности хотя бы одного следователя, – сухо объяснил Добряк. – Ну что, будете говорить?
Прежде, чем ответить, Франц еще раз просчитал оба имевшихся у него варианта: доказательного объяснения он представить не сможет – что бы он ни сказал, все будет осмеяно и разбито в пух и прах; однако молчание в данной ситуации еще хуже – версия, по которой он выходит убийцей, останется тогда единственной.
Он должен представить выгодную для себя альтернативную версию, объясняющую все факты!
– Ну-у?! – рявкнул Злыдень.
– Хорошо, – сказал Франц. – Слушайте.
Он был в поту с головы до ног – эффект холодного душа, принятого перед допросом, давно испарился.
– Я исхожу из того, что, послав зачинщика драки – то есть, меня – в карцер, Наставник оставил 12-го и 16-го в камере, а новичка перевел в изолятор.
Вскоре после отбоя 24-ый вызвал охрану и заявил, что задыхается или что у него рези в желудке, или, может быть, почечные колики. В таких случаях охранник – перед тем, как вызвать доктора, – осматривает больного сам. Я предполагаю, что у 24-го был нож…
– Откуда? – перебил Добряк.
– Пронес с Первого Яруса, господин Следователь.
– Это невозможно, подследственный: контроль в приемнике жесткий – все личные вещи, включая одежду, у заключенных отбирают… да, что я вам объясняю – вы это лучше меня знаете!
– Контроль везде жесткий, господин Следователь. Когда мы с работы возвращаемся, нас тоже обыскивают.
– Обыскивают или не обыскивают, подследственный, а холодное оружие в цехах изготавливается и в камеры проносится, – Добряк говорил намного суше, чем раньше. – Надеюсь, вы не станете отрицать очевидного.
– Не стану, господин Следователь, – не сдавался Франц, – да только и вы тогда не отрицайте, что оружие в камере могут иметь только урки. Если б они нашли у меня нож, то этим бы ножом меня тут же и зарезали.
– А как, по-вашему, подследственный, – вмешался Скептик, – закон урок дозволяет, чтоб вы им морды били?
«Вот ведь сволочь!» – подумал Франц.
– Драка с 12-ым и 16-ым мне потом дорого бы обошлась…
– Если б они до этого дожили… – перебил Скептик. – Ну да ладно, подследственный, давайте для экономии времени по вопросу ножа согласимся не соглашаться: вы считаете, что оружие легче пронести с Первого Яруса, а мы считаем – что из механических цехов. Не возражаете? – он посмотрел на двух других следователей, и те закивали. – Продолжайте.
Три черных силуэта неподвижно, как мишени в тире, застыли перед Францем.
– Зарезав охранника, 24-ый завладел его пистолетом, пробрался на главный пост и застрелил второго охранника.
– Каким образом? – резко спросил Добряк. – Охранник не подпустил бы к себе заключенного ночью за пределами территории Потока, не подняв тревоги.