Он закрыл глаза, в который раз проверяя правильность своего решения внутренними ощущениями… на душе было смутно. Подписание Постановления не казалось бесповоротным, все еще может десять раз измениться…
Хотя, с другой стороны, что может измениться: завтра в восемь за ним заедет Фриц – и все, конец Третьему Ярусу.
И все, конец его роману с Таней.
Немного притупившаяся боль ожила вновь, чуть ниже раны в груди, в районе солнечного сплетения. А еще говорят, что от любви должно болеть сердце – чушь!
Скорее, ближе к желудку. Франц усмехнулся: целебная ирония спасет его, как всегда.
А может, все-таки остаться? Попросить Фрица порвать проклятое Постановление – и пусть подбросит Франца завтра утром на своей машине до таниного дома! Франц представил себе, как нажимает кнопку звонка и ничего не ожидающая, сонная Таня открывает дверь. И тогда он скажет ей: «Я остаюсь!» – а она бросится ему на грудь и прильнет теплым тоненьким телом. Господи, зачем он все это затеял?!…
– Господи, зачем ты все это затеял?!…
Вздрогнув от неожиданности, он открыл глаза: дверь в палату была приоткрыта, на пороге, черным силуэтом – Таня.
– Закрой дверь, – тихо сказал Франц. – И говори шепотом, если не хочешь, чтобы тебя вывели со скандалом. Как ты вообще сюда пробралась?
Плохо различимая в темноте комнаты, Таня отделилась от притолоки и с громким щелчком затворила дверь.
– Через вход, – сказала она в полный голос. – В корпусе никого, кроме нас, нет.
– Откуда ты знаешь?
– Чувствую.
Она невесомо присела на край кровати.
– Что, подписал?
– Подписал, – Франц нажал на кнопку, чтобы приподнять изголовье, но кровать осталась в горизонтальном положении. – Что за черт!…
– Электричества нигде нет – можешь не пытаться.
– А свет в коридорах?
– Говорю тебе, нет нигде.
От нее исходил слабый запах духов и осенней свежести.
– Почему ты не хочешь остаться на Третьем Ярусе? – спросила Таня.
– А почему ты не хочешь уйти со мной на Четвертый?
– Я тебе говорила: я боюсь.
– И я тебе говорил: я не могу жить, не понимая.
– А я тебе на это отвечала: ты все равно не сможешь понять все и до конца.
– А я тебе на это отвечал: я должен хотя бы попытаться.
Поток серебристого света, струившийся в окно, плавно усиливался – облачко, закрывавшее луну, сползало, уносимое ветром. Если б не зеленые глаза, лицо Тани казалось бы сделанным из гипса.
– Чушь! – с неожиданным озлоблением выдохнула она. – В какой дурацкой книжке ты это вычитал? Такая чепуха не может быть настоящей причиной, нормальный человек не поедет черт знает куда из-за выдуманного идиотизма! Так делают только герои подростковых романов про покорение Антарктики! – Таня захлебывалась словами. – Да скажи ты мне, наконец, правду, идиот… мучитель…
– Я тебе уже сказал. Постарайся понять.
На несколько секунд стало тихо.
– Извини. Я была не права, – Таня встала и отошла к окну.
– Постарайся понять, – повторил Франц, – как бы книжно это ни звучало: я не могу быть счастлив, не поняв произошедшего. Я должен дойти до конца.
– Конца чего?
– Конца Лабиринта.
– А если у него нет конца? – по голосу Тани было слышно, что она вот-вот заплачет.
– Тогда я просто должен идти. В нужном направлении.
– Нужном кому?
– Мне. Для моего понимания.
Раздались всхлипывания – тихие и жалостливые.
– Перестань, малыш, – скривившись от боли, Франц сел на постели. – Иди сюда.
Черный силуэт у окна не шевельнулся.
– Брось… – Таня вздохнула, сдерживая всхлипы. – Если б ты меня жалел, то остался бы здесь.
– А если б ты меня любила, то пошла бы со мной.
– Я тебя люблю – ты это знаешь.
Прежде чем ответить, Франц прислушался к своим ощущениям.
– Знаю.
Резким движением Таня повернулась к нему.
– Может, все-таки останешься? Если мне не веришь, так хоть послушай Фрица: здесь можно быть счастливым. Хочешь заниматься наукой? Занимайся – физикой, математикой, чем угодно… Не хочешь математикой, разбирайся вместе с ним в этом идиотском балагане, в котором мы живем. Ну, чего тебя несет на Четвертый Ярус?
– Я тебе уже говорил: сидя здесь, я ни в чем разобраться не смогу.
– А как же Фриц? Он что, этого не понимает? – Таня шагнула вперед. – Если хочешь знать, ты даже похож на него внешне – только без очков. Даже имя, и то похоже!
– Да при чем здесь имя?
– При том: если он может быть здесь счастлив, значит и ты сможешь!
– Не значит.
– Ну, что тебе еще сказать? – было видно, что Таня старается успокоиться.
– Подумай еще раз, может…
– Я уже подписал Постановление – ты знаешь.
Таня шагнула вперед и опустилась на край кровати.
– Знаю, – тихо сказала она. – А я подписала бумажку, что остаюсь.
Стало тихо.
Первым нарушил молчание Франц:
– Слушай, если б ты согласилась уйти со мной, то, может, мы смогли бы уговорить Фрица…
– Я тебе говорила сто раз – я боюсь.
– Боишься чего?
– Всего: боли, голода, пыток, унижений… Боюсь неизвестности.
– Кто сказал, что на Четвертом Ярусе тебя будут пытать? Да по всем теориям Фрица…
– Не знаю я ваших дурацких теорий. И не хочу знать – ни одна теория не может предсказать то, что будет дальше.
Франц откинулся на подушку.
– Сначала ты перетащила нас – против моей воли! – с Первого Яруса на Второй, – с закипающим раздражением сказал он, – а теперь, руководствуясь столь же иррациональными аргументами, хочешь оставить здесь.
Ответом было молчание.
– Трудно с тобой. Ты не слушаешься голоса разума.
– А ты? – Таня гневно повернулась к Францу. – Ты слушаешься? Только законченный идиот попрется отсюда неизвестно куда!
– Ты можешь разговаривать спокойно? Или хотя бы вежливо?
Таня опять встала и отошла к окну.
– Извини, – и после долгого молчания. – Я, наверное, пойду – мы с тобой не договоримся…
– Подожди, – Францу стало страшно, что она действительно уйдет. – Подожди, я согласен – никакие теории не могут предсказать, что будет на Четвертом Ярусе. Но предчувствия… предчувствиям ведь ты веришь?
– У меня нет предчувствий насчет Четвертого Яруса, – голос Тани звучал глухо и бесстрастно.
– А у меня есть – насчет Третьего. Я чувствую фальшивку.
– Ты не умеешь чувствовать. Ты умеешь только наблюдать и делать выводы.
– Называй это, как хочешь, но здесь слишком чисто, слишком тепло… Этот Фриц – слишком дружелюбен и слишком увлечен своей наукой… А при этом не понимает и половины того, что происходит вокруг! Здесь есть что-то от Первого Яруса: медсестры и врачи, разговаривающие на никому не известном языке, какие-то таблетки…
Таня резко обернулась и подошла к кровати.
– Ну, тогда все сходится: раз Третий Ярус похож на Первый, то Четвертый будет похож на Второй. Это, как раз, во что они здесь верят! – она опять села на край постели и склонилась над Францем. – Может все-таки останешься?
– Знаешь, чем наш разговор отличается от партии в шахматы?
– Чем? – недоуменно переспросила Таня.
– Тем, что после троекратного повторения позиции шахматные игроки автоматически соглашаются на ничью.
Какое-то мгновение Таня молчала, склонившись в темноте над Францем, потом громко всхлипнула.
– Ты… ты…
На его лицо закапали слезы – это была неудачная шутка.
– Извини меня, малыш, – торопливо сказал Франц, – я не хотел тебя обидеть, – он притянул ее к себе за шею.
Осторожно, чтобы избежать щелчка, Таня закрыла дверь. Теперь: два пролета по лестнице, двенадцать шагов до машины, двадцать два километра до Города. А сколько лет до конца жизни? Ей всего тридцать три – остатка жизни может хватить надолго.
"Без Малыша – НЕ ХОЧУ ЖИТЬ!
Тогда иди с ним вместе.
А идти с ним – НЕ МОГУ! Легко ему говорить, когда он не знает, как эта гадина мучила меня на Втором Ярусе".
Она медленно пошла в кромешной темноте коридора, ведя рукой по стене, чтобы не пропустить вход на лестницу.
"А что ему до того?… Она ему, вроде, даже понравилась.
Перестань, ну что ты городишь!
А чего он оттолкнул ее в сторону, когда те начали стрелять?
Добрый он, оттого и оттолкнул. А ты – дура! Скажи спасибо, что он не помнит, что ты тогда в Лифте наговорила!
Пускай вспоминает – мне до этого дела нет. Все равно он меня бросил!"
На улице было темно, моросил дождь. Таня тихонько прикрыла дверцу машины и пристегнулась, потом в последний раз посмотрела на черную глыбу больничного корпуса и окно францевой палаты. Вот оно, рукой подать – на стекле блестят дождевые капли. Какое у него было мирное лицо, когда она уходила… Секунд десять Таня сидела, бессильно уронив руки на руль и опустив голову. Все, пора.
Она завела мотор и плавно, на малых оборотах, тронулась с места.
"Господи, как теперь жить?
А так – как раньше. До того, как встретила Малыша. И не кривляйся, пожалуйста: выживешь. Поплачешь, помучаешься – и выживешь. Помнишь, как от тебя Иван ушел? А до этого – Сашка?
Да по сравнению с Малышом, Сашка и Иван – просто недоделки! Что ты их равняешь!
Не в том дело, что недоделки – дело в тебе! Ты всю жизнь прожила одна – и выжила. А Сашка и Иван, а теперь Малыш, – даны тебе от щедрот… Много ли, мало – но это избыток, добавок, подарок… несущественный для выживания".
Выхватываемое фарами из темноты, девственно пустое шоссе набегало на машину монотонной нитью. Воздух со свистом разбивался о ветровое стекло. Не сводя взгляда с дороги, Таня протянула руку назад и зажгла лампу под потолком кабины. Затем, вытянув шею, посмотрела на себя в зеркало заднего обзора: на левой скуле лихорадочный румянец, на правой – красноватый шрам вылез из под толстого слоя грима, под глазами – черные круги и разводы туши. Кошмар…
«Ладно, сначала отплачусь, потом отосплюсь… поскорей бы до дома добраться».