— Нет, спасибо.
— Всё было хорошо?
— Просто идеально, как всегда.
Тогда он попрощался. Чуть позже лодки покинули остров. Они остались одни.
— Теперь я хотел бы попросить тебя кое о чём... — он взял её за руку.
— Говори.
— Идём со мной, — они направились в гостиную. Танкреди открыл дверь. София была поражена. Это привезли на вертолёте. В центре, напротив стеклянной стены, освещённое сверху, стояло чёрное фортепиано Steinway. — Я хочу, чтобы ты сыграла, — за окном море волновалось всё сильнее, волны разбивались об одну из стен дома. Но не было ни звука. София молчала. В ночной тишине видны были лишь капельки воды на стекле. Наконец, она глубоко вздохнула и повернулась к Танкреди. Он был спокоен. — Только если захочешь.
Тогда она улыбнулась ему.
— Конечно. Я сделаю это.
София расстегнула молнию и дала платью опуститься на пол. Затем она сняла всё остальное и пошла совершенно обнажённая. Девушка села на стул, подняла крышку и убрала защитную ткань. Наконец, она успокоилась. Тишина. На улице море продолжало бесноваться. Огромные волны били в стекло и разбивались о тишину этой комнаты. Об ожидание. Они словно хотели войти, словно тоже хотели услышать музыку, которая вот-вот зазвучит. Но это было невозможно. Так что они стекали вниз, обратно в море, и за мокрыми стёклами появилась луна.
София решила начинать. С детства все завидовали её экстраординарному таланту исполнения без колебаний, с самого скрипичного ключа и весь остальной фрагмент она могла сыграть, ни разу не взглянув на клавиши. Однако по спине у неё побежали мурашки. Перед её глазами тут же встали страницы «Фантазии-сонаты по прочтении Данте» Ференца Листа, одна из самых сложных пьес в репертуаре пианистов всех времён. Она пробежалась пальцами по шести октавам сверху вниз. А затем наполнила зал нотами фортепиано с дрожащей страстью: хроматические шкалы, шестнадцатые паузы, прямо согласованные и противопоставленные немыслимой скорости, мощные скоростные переходы и пересечения с левой рукой.
Кожа на этом прекрасном теле заблестела от судорожных усилий. По лицу, плечам и груди уже стекал пот, но руки были идеальными, сухими, неудержимыми. Её глаза фокусировались на партитуре с чёрными нотами, которых не существовало, которые видела только она, одну за другой, и у любого пианиста вызвало бы зависть то, настолько хорошей, насколько отличной пианисткой она была. Вскоре ей стало казаться, будто Лист, великий виртуоз, сидит с ней рядом, едва ли не ошеломлённый тем, что он сам, автор и известный исполнитель этой умопомрачительной композиции, не смог увидеть, прочувствовать.
Звучание Steinway пронзило этот зал, и Танкреди не мог думать ни о чём — тот человек, который всегда был хозяином своих эмоций даже в самых сложных и рискованных ситуациях. Эта музыка проникла в его душу, всё его существо обратилось в фортепиано. Он больше не контролировал её, это была уже не та сладкая София, с которой он проводил ночи любви в страстных разговорах и простом смехе. Впервые он ощутил любовь. Не ту, что случается между двумя людьми, а любовь абсолютную.
Когда София сыграла последний аккорд, Танкреди понял, что контроль, который, как он думал, он имел над её жизнью и жизнью других людей, — это просто иллюзия, но при этом он ощутил странное облегчение. Теперь он смотрел на неё совершенно другими глазами, она была спокойнее, светлее наконец. Она была Собой, собой с большой буквы, собой и более никем. Он встал, подошёл к фортепиано и просто погладил её щёку. Скоро они снова станут теми же двумя людьми, но, наверное, уже не будут прежними.
— Я взволнован, как никогда в жизни.
София обняла его. Она была совершенно голой и обвивала его за талию, но это казалось совершенно естественным, в этом не было никаких намёков, несмотря на то, что её грудь освещалась луной, а соски напряглись. Обоих переполняли эмоции. Они долго молчали, пока Танкреди не сказал:
— Давай искупаемся в бассейне.
Вскоре они уже были в воде. София расслабилась, напряжение от этого исполнения, от этого сложнейшего испытания понемногу спадало. Она нырнула к нему и поцеловала его. Вода была тёплой, они сплели ноги. Она тут же почувствовала, что их с Танкреди возбуждение нарастает. Они нежно занялись любовью, как повешенные над водой.
Позже, в комнате, они продолжили со страстью, не говоря ни слова. При этом каждый их взгляд был наполнен желанием, сексом. Они словно были наполнены тысячей слов.
София проснулась в одиночестве. Она собрала чемодан. Спустилась на завтрак, чтобы попрощаться, но нашла только чудесную красную розу на длинном стебле. А рядом – записку.
«Для тебя. Только для тебя».
Когда она позавтракала, Кэмерон, девушка, которая встретила её по приезде, подошла к столу.
— Когда захотите, я провожу Вас на пляж.
— Спасибо.
Немного позже электромобиль остановился у большого пирса. Её ожидал катер с заведённым мотором. София вышла из машины и взошла на борт. Её чемодан и несессер погрузили. А затем катер пришёл в движение, свернул и постепенно отдалился от пляжа по направлению к большой земле.
София обернулась и посмотрела на остров. Танкреди стоял на башне, где они ужинали в первый вечер. Он держал руки в карманах и смотрел в другую сторону, по направлению солнца.
43
Такси остановилось. София расплатилась и вышла.
Она стояла одна посреди улицы, у своего дома, с чемоданами у ног. Наконец, она вызвала лифт и немного погодя оказалась у дверей квартиры. Вставила ключ в замок и открыла. Андреа быстро приехал в гостиную и включил музыкальный центр.
— Ты здесь! Добро пожаловать домой!
София осмотрелась. Повсюду беспорядочно висел серпантин, на столе, в центре гостиной, стояли полевые цветы. На розовом плакате Андреа нарисовал Микки и Минни, застенчиво и влюблено смотрящих друг на друга. А над ними было сердечко с их именами внутри, «Андреа и София». На столе были кексы, а рядом – бутылка отличного «Беллависта Франчакорта».
София рассмотрела результат всех приготовлений, эту попытку устроить тёплое приветствие. Она подошла к Андреа и поцеловала его в губы.
— Я по тебе так соскучилась.
А потом она расплакалась, не в силах сдержаться.
— Солнце, ну чего ты плачешь? Не нужно. — София села на колени и положила голову на его ноги. Андреа погладил её по голове. Потом посмотрел на серпантин на лампе, висящий как попало, на полевые цветы, на Микки и Минни, на их имена в сердце. А София всё плакала. Он был рад, что смог удивить её. Эмоции всегда играют злую шутку с людьми, особенно такими чувствительными, как она. Тогда он улыбнулся и снова погладил её. — Я тоже очень по тебе скучал.
Следующие дни были непростыми.
— Ты такая загорелая! Всё прошло хорошо? И как тебе немецкий дирижёр? Он хорош?
Все ответы были ложью, но она не могла себя выдать. В самолёте до дома она нашла пресс-релиз обо всех своих концертах. Быстро прочитала его и с лёгкостью запомнила. Это был просто ряд фактов о том, как должны были пройти эти пять дней в Абу-Даби: что она ела, какая была погода, кое-что о рынках, самые используемые слова на том языке — привет, добрый день, добрый вечер — самые крупные отели, выставка, на которую она якобы сходила. София всего лишь повторяла эту информацию. А потом настал более сложный момент.
— Эй, да ты там не голодала... Иди сюда… — София подошла к кровати. — Поправилась… Так ты мне нравишься даже больше.
Он медленно гладил её ноги, постепенно поднимаясь. София закрыла глаза. Желать его должно было быть естественным и нормальным. Она всё-таки расслабилась, но заниматься любовью ей было не так-то просто. Не думать об этих пяти днях оказалось практически невозможно. И на какое-то мгновение она почувствовала себя виноватой. Ей казалось, будто она изменяет Танкреди.
Постепенно всё становилось на свои места. Они отправили запрос в «Shepherd Center» Атланты ещё до её отъезда.
Примерно через две недели после её возвращения пришёл ответ. Они приняли все необходимые меры, следовали процедуре, и клиника дала положительный ответ. Через двадцать дней должна была быть операция.
София вернулась в музыкальную школу, чтобы убить время. Она попросила Олю вернуть ей неотправленное письмо, а потом рассказал ей обо всех концертах.
— И на последнем концерте я сыграла на бис «Токкату в ми-минор» Баха.
— И?..
София улыбнулась.
— Всё хорошо.
Оля с удовольствием обняла её.
— Я знала. Ты прекрасная пианистка. И я не хотела, чтобы ты была лучшей, я хотела, чтобы ты стала уникальной. У меня получилось.
Сказав это, она ушла. София наблюдала за тем, как она спускается по лестнице, немного неуверенным шагом, но счастливая.
И очень скоро настал день отъезда.
43
Танкреди находился в своём нью-йоркском офисе. Он пил кофе, рассматривая фотографии из папки. Их сделали на острове. Сотни фотографий. София принимает ванну, идёт по пляжу, гуляет на закате, их поцелуй. Первый день, фотограф запечатлел из укрытия разные моменты, даже в темноте. Однажды в спальне он сам активировал видеокамеру. Теперь он нажал на кнопку на пульте, и включился плазменный телевизор, затем DVD, и он стал смотреть запись.
Вот она. На ней ничего нет. Прелестная. Возбуждающая. Он слышал её дыхание. Он так скучал по ней. Безумно. Он скучал по ней, потому что она не принадлежала ему? Он скучал, потому что это она. Интерком оповестил о том, что к нему пришёл посетитель. Мужчина всё выключил и закрыл папку.
— Пусть войдёт. — Давиде открыл дверь. Он был очевидно зол. Остановился перед столом. Танкреди удивлённо смотрел на него. — Привет, дружище, что ты тут делаешь? Я не знал, что ты в Нью-Йорке.
— Я приехал из-за тебя. Ты хотел пентхаус на Манхэттене, и вот я его для тебя ищу.
— И как поиски?
— Плохо. Но я нашёл это, — он бросил на стол какое-то письмо. Танкреди смотрел с любопытством. Давиде кивнул на него: — Прочитай.
Он открыл письмо. Это был почерк Сары. «Дорогой мой, я больше не могу так жить.