Брючный костюм, черный, трикотажный.
Шелковая блузка, светло-зеленая, новая.
Туфли — французской фирмы «Е1», сильно поношенные, с починенной подошвой.
Темно-красное белье, синтетическое.
Колготки капроновые, производства рижской фабрики «Аврора».
Кольцо из белого металла с коричнево-фиолетовым гладким камнем.
Перечитав опись одежды раз десять, злюсь на себя за то, что не могу представить, как выглядела эта женщина.
Рабочий день близится к концу, я убираю со стола документы и запираю их в сейф.
На улице моросит, все выглядит грязно-серым: дома, пешеходы, автомашины.
Домой идти не хочется. С тех пор, как там нет Гиты, квартира стала неуютной, как холодный гостиничный номер, где тебе предстоит переночевать, а утром отправиться на вокзал. Помещение, в котором нет ничего твоего и ничего твоего не останется. Нечто подобное представляет собой моя квартира. До Гиты она была теплой, при Гите тоже, а теперь стала пустой и холодной. Поменять? Мысль эта приходила мне в голову не раз.
Нет, идти домой не хочется. Поехать к Артуру? Это далеко, в Иманте, из центра минут сорок езды, поэтому я колеблюсь. И все-таки еду, потому что домой идти не хочется.
Трамвай катится позвякивая. Потом придется пересесть в автобус. В середине вагона возникла ссора. До меня доносится сравнение: «Разъелся, как главный кот в санатории!» Затем ссора разгорается с новой силой и становится все громче, и ничего уже не разобрать, потому что обе стороны решили не слушать друг друга. Радуюсь, что я не в форме, тогда меня постарались бы втянуть в разбирательство. Логика в таких случаях одна — зачем другим этим заниматься, если есть милиционер? Платим же мы подоходный налог, а ему за это деньги платят. Пусть берет этого пьянчугу и тащит куда следует! А ты, может, не спал двое суток, ты, может, сейчас едешь домой прикорнуть хоть часа на два, может, тебе опять не придется спать двое суток. Но до этого никому нет дела. Если ты милиционер, ты обязан следить за порядком, и если ты милиционер, то у тебя вообще нет рабочего времени как такового, ведь, говоря откровенно, ты ничего и не делаешь, только заботишься о порядке.
Я подумал: надо бы сперва позвонить Артуру. Вдруг вскрытие будет только завтра, тогда эта поездка к черту на кулички в Иманту напрасна.
Артур — судебный медик. Он сказал, что на сей раз, если мне жаль времени, я могу на вскрытии трупа не присутствовать. С ним я знаком так давно, что и не вспомню точно, с каких пор. По образованию он врач, но хочет посвятить себя криминалистике, поэтому стал специалистом очень широкого профиля. Его интересы тоже широки — от токсикологии до баллистики или еще дальше. На свете есть всего четыре места, где можно искать этого человека — дома у сравнительного микроскопа, на работе у сравнительного микроскопа, в лодке на озере с обоими сыновьями или на каких-нибудь курсах повышения квалификации по криминалистике.
— Я так и знал, что ты придешь, — увидев меня, говорит Артур.
Его комната — это книжные полки вдоль трех стен до самого потолка. У четвертой стены книжных полок нет — Артур живет в новом доме, четвертая стена — это сплошное окно, выходящее в лоджию, до которой дотягиваются верхушки сосен.
— Чувствуй себя как дома!
Пожелание странное: в комнате кроме полок только большой письменный стол и два стула.
— Откуда ты узнал, что я приеду?
— В связи с этой женщиной.
— Ты считаешь, что случай особенный?
— Мне не давали бы покоя эти одиннадцать тысяч. Тебе ведь тоже не дают.
— Да. Не дают, — признаюсь я.
Поездка к Артуру — не только ради того, чтобы сэкономить время. Все равно настоящая работа начнется только завтра утром, и времени фактически я выигрываю не более получаса: как только появится курьер, заключение экспертизы будет лежать на моем столе. Артур ведь все равно заключения не даст, все равно его принесет курьер, да и не ради заключения я сюда ехал. Я хочу услышать, что Артур скажет об этой женщине, хочу узнать его мнение о ней, потому что заключение — это сухой текст, который, к сожалению, не может пробудить моего воображения. Как правило, не может. А мне нужно вполне определенное представление об этой женщине.
— Сильно ее изувечило? — спрашиваю я и меня самого охватывает дрожь, когда я представляю себе тело, которое переехал трамвай.
— Порядочно… — Помолчав, он спрашивает: — Что тебя конкретно интересует?
— Я еще ничего толком не знаю.
— Ты же получил опись одежды.
Я киваю.
— Среднего роста, я бы сказал, хрупкая… Белая стройная шея… Грудь маленькая, крепкая… Талия нормальная, бедра округлые, абсолютно безупречные ноги. Волосы черные, жесткие. Красится.
— Что?
— Красит ресницы, губы… Я не слишком быстро тарабаню, ты улавливаешь?
— Продолжай, продолжай.
— Возраст — примерно двадцать три года.
— Вообще красивая была девушка?
— Да. В лице есть, кажется, что-то монгольское.
— Фотографию я получу?
— От лица мало что осталось, при реставрации придется здорово потрудиться.
— Может, я и без фотографии обойдусь.
— Как знаешь.
Значит, красивая, но довольно бедно одетая молодая женщина. Как у такой могли оказаться одиннадцать тысяч?
Артур ходит вдоль полок, ища глазами какую-то книгу. Наконец, видно, нашел. Артур встал на стул: книга оказалась очень высоко. Нет, он ошибся — не та книга. Слегка выдвинув ее, он глянул на обложку и сразу задвинул обратно. Разговаривая, все продолжал ходить вдоль полок.
— Может быть, ты и впрямь обойдешься без фотографии… По-моему, она имела судимость. В нашей картотеке отпечатков ее пальцев нет, тебе завтра придется связаться с Москвой…
Странно — когда Артур поучает или указывает, меня это не задевает, слушаю все как само собой разумеющееся. Наконец он находит книгу, которую искал и, стоя там же, у полки спиной ко мне, листает. Это какой-то альбом, потому что на страницах текста нет, только иллюстрации.
— У тебя есть основание так думать?
— Да.
Это альбом татуировок. В центре каждой страницы один рисунок.
— Посмотри вот на этот! — Артур постукивает пальцем по рисунку.
Жирная линия изогнута в виде сердца. Я говорю изогнута, потому что линия напоминает мне проволоку. В нижней части сердца видна попытка изобразить розу, в верхней — голубь с конвертом, в центре буквы «А» и «Ц».
— У нее почти такая же татуировка, только буквы «Б» и «Б». Но эти буквы наверняка к тебе не относятся: по идее они должны обозначать инициалы любимого человека. Такой рисунок чаще всего встречается и татуируется в женских колониях или исправительно-трудовых колониях для малолетних, — продолжает Артур, пока я рассматриваю другой рисунок на странице рядом.
— Малолетки ведь татуируются и на свободе, если собирается «настоящая» компания и в нее попадает «волк».
— И все-таки я думаю, что татуировка сделана в колонии, потому что она наколота на внутренней стороне бедра чуть выше колена. Кроме того, она сделана не тушью, а суррогатом, изготовленным из резиновой сажи и сахара.
Артур говорит сдержанно и очень напоминает лектора, который преподносит аудитории несомненные истины.
— У меня года два назад было дело, по которому проходил татуировщик, который накалывал руки-ноги своим дружкам обыкновенной иголкой и тоже использовал краску, сделанную из сожженного каблука. Помню. Так им казалось романтичней — больше попахивало тюрьмой.
— Точно помнишь.
— Я ведь не хочу тебе ничего навязывать, но свои мысли я должен тебе высказать.
— Нам не о чем спорить. Отпечатки пальцев я все равно завтра вышлю.
— А разве мы спорим? — Артур ставит альбом на место. — Да, я забыл сказать… Татуировка сделана лет пять или даже более назад, линии кое-где поблекли так, что едва заметны.
— Сколько ей тогда было?
— Посчитай! Примерно пятнадцать-шестнадцать.
— Трудновоспитуемый ребенок.
— Трудновоспитуемые дети обычно бывают у трудновоспитуемых родителей.
Еще раз пытаюсь представить себе эту женщину. Она привлекательна, но для зимы ее пальто бесспорно легковато. На ней не было ни шарфа, ни платка? Как мне это раньше не пришло в голову?
— Послушай, — говорю я. — У нее ведь не было ни шарфа, ни перчаток, ни платка!
— Хм! — Наконец и Артур удивился.
Как обычно в таких случаях, версии сыплются одна за другой, при этом медицинское образование Артуру не помеха.
— Она подъехала на такси. Такси остановилось на противоположной стороне улицы, у входа на фабрику. Она расплатилась, вышла, такси сразу уехало, а она пошла через улицу к воротам и попала под трамвай.
— А шарф, платок и перчатки укатили на такси. Позвони в таксомоторный парк — в стол находок! И все выяснится.
— Хочешь — смейся, хочешь — нет, но я завтра позвоню.
— Только я не верю, что тебе повезет.
— Я тоже не верю.
— Знаешь, она могла подъехать и в частной машине.
— Тогда, слава богу, мне не придется звонить в стол находок.
— Я думаю иначе. У кого-то — ее мужа, кавалера, знакомого, подруги — есть машина, ее могли подвезти и высадить возле нужного дома.
— Все равно, вспомнила бы о платке, когда вышла на холодный ветер.
— Могла и не хватиться сразу. В крови много алкоголя. Она пила даже сегодня утром. Коньяк. Армянский коньяк высшего класса, к сожалению, марку определить мы не могли.
— Феноменальное заключение!
— Ничего феноменального. Когда пила, пролила на блузку.
— Ты мне все сказал? Ничего не забыл?
— Подожди. Надо по порядку. Про кольцо. Из белого металла, красивое. Должно быть, дорогое.
— Платиновое?
— Пробы нет. Может, серебро или мельхиор.
— Значит, недорогое.
— Очень изящное. Очень тонкой работы.
— Мы все толкуем тут вокруг да около, но не о главном. Тебе не сказали: есть подозрение, что ее толкнули под трамвай?
— Впервые слышу, — Артур удобно устроился в мягком кресле. — Но это не имеет никакого значения. На улице скользко, одежда довольно плотная, никаких ос