обых усилий не требуется, чтобы подтолкнуть. Следов все равно не останется.
— Я думаю, если ее кто-то толкнул, то он явно перестарался? Боялся, что легкого толчка будет недостаточно, и толкнул чересчур сильно.
— У нее было столько синяков, что мы все равно ничего не обнаружили бы. — Артур на минуту умолк. — Дело совсем в другом. Часов за десять — двенадцать до смерти она была здорово избита. Эти синяки уже не свежие, нам легко их было отличить от других и определить время нанесения побоев. Должно быть, она закрывала лицо руками, потому что обе руки в синяках до самых плеч. И грудь в синяках, и бока, и спина. Мне даже кажется, что ее лежачую били ногами.
— Ну, теперь, наконец, все?
— Все. Чай будешь пить?
— Кофе.
— Кофе вечером пить вредно.
— А что в наши дни полезно?
Пока я пил кофе, вошли оба сына Артура и, вежливо шаркнув ножкой, пожелали нам спокойной ночи. Мне тоже пора уходить.
В такой поздний час в сторону центра почти никто не едет — и несколько остановок я еду один в пустом автобусе. Разговор с Артуром и кофе разожгли во мне желание размышлять.
Вчера женщину избили; но, может, оттуда, где это произошло, ей удалось бежать только сегодня? Именно это могло быть наиболее реальной причиной того, почему она была без платка и перчаток. Она бежала! По-другому теперь представляется и поведение бежавшего мужчины. Он преследовал ее. Догнал возле трамвая. Он подбежал к ней сзади и толкнул, а может, она, увидев его рядом, сама бросилась вперед. Тогда мужчина повернулся и побежал обратно, по улице Лоню.
Квартира, из которой женщина убежала, должна быть недалеко от этого места. Мне не терпится скорее оказаться дома, чтобы по городскому плану посмотреть, сколько домов придется проверить. Но вдруг мне приходит в голову, что лучше будет, если выйду из автобуса и пройдусь по всей улице Лоню.
Ужасное время года. Днем шел дождь, теперь все покрыто тонким слоем снега, который блестит под фонарями и слепит глаза.
С параллельной улицы я прохожу через двор сто тридцать девятого дома, на минуту останавливаюсь там, где произошел несчастный случай, и иду дальше по улице Лоню. Ни души. Тускло светят фонари. Словно в вымершем городе. По обеим сторонам улицы теснятся высокие монолитные корпуса заводов. Кирпичные неоштукатуренные стены с окнами.
Переулок. Прохожу его до самого конца. По одну сторону — два — три шестиэтажных и несколько одноэтажных домов, по другую — фабричная стена без окон. Возможно, что квартира, которую я ищу, где-то здесь. Очень даже возможно.
Возвращаюсь на улицу Лоню и скоро выхожу к вокзалу. Здесь перекресток и единственный жилой дом, относящийся к улице Лоню. Дом большой, в нем много маленьких квартир.
Может, здесь сегодня утром за несколько минут до смерти стояла женщина в клетчатом пальто, не зная, куда бежать. Одна улица перекрестка ведет к зданию вокзала, противоположная — к центру города, третья выходит к сто тридцать девятому дому, а четвертая, стиснутая потемневшими корпусами фабрик, заканчивается тупиком.
Если женщина выбежала из квартиры, то ее обязательно кто-нибудь да видел, и я найду свидетеля, но если она сошла на вокзале с поезда, то мои надежды на свидетеля ничтожны.
К счастью, в нашем доме лет десять назад провели центральное отопление, а то я бы вечно мерз. Возвращаюсь с работы я обычно поздно, топить печку не хочется. А для того, чтобы не признаваться себе в своей лени, я всякий раз решал — топить уже нет смысла.
Ставлю на газ чайник. В холодильнике есть масло, но, оказывается, нет хлеба. Только черствая горбушка. Намазываю ее маслом и, в ожидании чая, грызу.
В комнате звонит телефон.
— Добен слушает, — говорю я. С тех пор, как работаю в милиции, у меня больше не поворачивается язык сказать «Юрис слушает».
Никто не отвечает.
Советую нажать на кнопку автомата. Бесполезно. Кладу трубку.
В последнее время мне иногда звонят такие немые особы. Думаю, что виноваты в этом немые телефоны, однако меня не покидает чувство, что тот, кто звонит, просто не хочет говорить, хотя и слышит меня. Мне иногда кажется, что это какая-нибудь очень красивая девушка. Но какими бы прекрасными и романтичными ни были эти мысли, я их отбрасываю, потому что точно знаю, что в наши дни таких робких и романтичных девушек не бывает.
БИОГРАФИЯ ВИЛЬЯМА АРГАЛИСА
Глава 9
Ирена казалась совсем юной — ослепительно белая блузка с воротничком-жабо, облегающая бедра юбка. Стройная алебастровая шея и длинные, спадающие на плечи волосы.
Она обольстительна, подумал Вильям. В последнее время многие женщины казались ему обольстительными. И это оттого, что Беата приходила с работы поздно, уставшая: в больнице не хватало санитарок, и из любви к чистоте Беата, конечно, не могла оставить что-нибудь неубранным, поэтому частенько сама хваталась за тряпку и ведро. От мытья полов руки у нее стали красными, потрескались. Она сказала, что так продолжится еще с месяц, и Вильям решил не бунтовать. Теперь он сам покупал в магазине продукты, готовил ужин — только к ужину семья собиралась вместе. Вильям старался приобщить к кухонным работам и сына, но тот всегда ухитрялся куда-нибудь исчезнуть или отговаривался, что ему нужно делать уроки. И Вильям оставался один на один с картошкой, фаршем и кастрюлями, но на все это и не жаловался бы, если бы Беата не возвращалась домой такой усталой.
— Не надо, очень тебя прошу, не надо… — в постели Беата снимала его руки со своих плеч, и Вильям тогда проклинал больницу и больничную администрацию, которая совсем не заботилась о штатах, и даже проклинал любовь Беаты к чистоте. Если и случались минуты близости, то они бывали холодными, односторонними и скорее напоминали уплату налогов или квартплату.
Вот почему Вильям все чаще и чаще замечал соблазнительных женщин, это, естественно, иначе и быть не могло.
Андрей Павлович выслушал Вильяма нехотя, он уже начинал сожалеть, что принял на работу этого зануду.
— Двадцать лет скоро, как я здесь работаю, и никогда никаких лекал не требовалось, — сказал Андрей Павлович с нескрываемой злостью.
Только после того, как Вильям раза три рассказал ему о возможном визите инспекции по государственным стандартам, Андрей Павлович нажал однажды кнопку звонка под крышкой письменного стола. За дверью звякнул электрический звонок, и тут же вошла Ирена. Она стояла в ожидании распоряжений и казалась еще привлекательней. Интересно, сколько ей лет? Больше двадцати, но меньше двадцати пяти.
— Ирена, — сказал Андрей Павлович, — по штатному расписанию вы числитесь у нас лекальщицей.
— Да, я знаю… — От смущения она казалась еще более юной.
— Ирена, товарищу требуется несколько лекал, будьте добры, сделайте их!
— Хорошо! — согласилась Ирена. — А как мне их делать?
— Товарищ скажет.
Вильям подумал — пора вмешаться, чтобы не поставить директора в смешное положение. Он сказал, что Андрей Павлович, должно быть, не так понял — ему нужны не мелкие лекала, а большие, изготовление которых сложное, требует большой точности, поэтому очень трудоемкое, что для этого нужно отдельное помещение со столом и мощным освещением, что нужен картон соответствующей марки и специальные чертежные инструменты.
Нажав другую сигнальную кнопку, Андрей Павлович вызвал Валентину Мукшане. Она объяснила, что есть и картон, и чертежные принадлежности, и лаборатория с соответствующим оборудованием, которую завхоз забил всяким хламом.
А через час выяснилось, что директор какое-то время сможет обойтись без секретарши, и бухгалтер из нештатных фондов заплатит за эту работу, и что Ирена теперь на работу будет приходить во вторую смену, ведь Вильям сперва должен справиться со своими обязанностями в раскройном цехе, а уж потом браться за лекала.
Когда все они покинули кабинет Андрея Павловича, Валентина зло усмехнулась:
— Не удивлюсь, если эти лекала вы будете делать все ночи напролет!
Теперь Вильям утром вставал и уходил, возвращался только в полночь. Когда он сказал Беате, что в течение нескольких месяцев будет работать в две смены, она только согласно кивнула. Он ожидал хоть какой-нибудь реакции, хоть незначительной ревности, каких-то сомнений, но не дождался. Это его огорчило. Он все время думал об этом — почему все случилось именно так и не иначе и, вспомнив прошлое, пришел к выводу, что Беата всегда подчинялась его воле, соглашалась со всем, что он говорил. Да, ему повезло: у него на редкость хорошая жена! Даже когда он ежедневно приходил домой пьяным, скандалов она не устраивала, другая наверняка бы это делала. Лишь в первые годы после свадьбы она, помнится, протестовала, но и тогда — только тихонько поплачет в другой комнате или на кухне. Природа наделила ее очень спокойным характером.
Пока завхоз, проклиная свалившиеся на него заботы, рассовывал свой хлам по чердакам и подвалам, пока электрик приводил в порядок электропроводку в лаборатории и менял лампы дневного света, пока столяр чинил расшатавшийся инвентарь, Вильям просиживал вечерами в технических библиотеках. Конструирование лекал в техникуме он изучал, но многое забылось. Теперь он освежил свои знания. Книги по швейному производству в отличие от литературы по электротехнике, радиотехнике или металлообработке в библиотеке, видно, спрашивали редко, и Вильям набрал их целые горы. Некоторые издания на немецком языке до него никто даже не открывал.
Нельзя сказать, что он каждый день делал открытия, но они случались. Книги по конструированию и перекопировке лекал он одолел за неделю. Кроме того, Вильям познакомился с материалами по организации массового пошива и нововведениями в этой области, которые появились в разных странах.
Всюду боролись за экономию, за снижение отходов до минимума. Если на костюме удавалось сэкономить всего один сантиметр ткани, то общая экономия даже в государствах-карликах исчислялась в десятки километров. Разрабатывались методы рационального раскроя, операции максимально автоматизировались. Об автоматизации Вильям читал просто для сведения: «Мода» совсем не то предприятие, где можно было бы установить настилочные автоматы, про такие в республике и слыхом не слыхивали, однако о новых методах раскроя подумать стоило.