Джонг безмятежно вышел со своего склада. Помочь настелить ткань. Вильям ему показал, как это делается, и, хотя Джонг не имел в этом навыков, они справились почти за четверть часа. Потом Вильям около получаса водил по настилу электроножом, а Джонг по полиэтиленовым мешкам складывал детали для брюк и пиджака. На том работа и кончилась. Очень просто и совершенно спокойно. Они уселись на столе и закурили, глубоко затягиваясь, но о том, что они делают, говорить избегали.
Ровно в семь в дверь два раза постучали — и Вильям открыл Зутису, у которого в руках был большой кожаный чемодан. Втроем они быстро побросали в него полиэтиленовые мешки, и Зутис ушел. Было слышно, как зарычала его машина, потом все стихло.
Вильям дрожал от страха. Мелкой дрожью, заметной только ему. То, что они сложили крой в чемодан, вернуло его к реальности — он крал. До сих пор он брал только чаевые, что в сущности весьма далеко от взятки, но теперь он крал. Крал! Его охватил ужас. Он готов был отказаться от дальнейшего соучастия. Он готов был отказаться даже от зарплаты, не говоря уже о своей доле краденого. Он готов был бежать куда глаза глядят и никогда больше сюда не возвращаться.
— Нечего тут торчать, правда? — сказал Джонг. — Пошли домой… На чем ты поедешь? — спросил Джонг, когда они вышли на улицу.
— Я пойду пешком, — Вильяму хотелось отделаться от Джонга.
— Рио Рома!
Сложив руки за спиной, Джонг медленно поплыл к трамвайной остановке. Ни дать ни взять —.солидный мужчина на вечерней прогулке.
Дворники большими лопатами сгребали в кучи выпавший к вечеру снег. На перекрестке звонил трамвай, требуя освободить дорогу, где остановилась машина. Возле афишной тумбы парочка, прижавшись друг к другу, изучала репертуар кинотеатров. Несмотря на то, что мостовая была скользкой, мимо с шумом проносились такси. Как обычно. Как каждый день. Как будто ничего не случилось.
Вдруг Аргалис подумал, что не знает, куда он идет. Может из-за одиночества. Проклятое чувство опустошенности и одиночества.
Подойдя к Видземскому рынку, он вспомнил вдруг «голубую дивизию». Вот будет отменный номер, если дать им пятерку! Пять рублей этим живым покойникам! Он хочет их видеть, эти развалины! Он даст им пятерку, а может, и больше. Пусть этот сброд удивится!
Но заснеженная скамья в скверике была пустой, и он почувствовал себя неприятно удивленным, как будто опоздал на важное свидание. От этого одиночество стало еще более тягостным.
К счастью, недалеко он увидел, словно подвешенные в темноте, изящно переплетенные неоновые буквы «Кафе».
Это было небольшое, почти заурядное кафе, где всегда найдется свободное место, потому что там в буфете бывает только какое-нибудь плохонькое винцо и дорогие коньяки. В углу зала был пустой неубранный столик, но Вильям подсел к двум парням в джинсах.
Они курили напропалую, запивая годичным сухим вином и что-то болтали об искусстве. Должно быть о прикладном. Это были уже не юнцы, похоже, что уже успели отслужить в армии. Вильям прислушался к их разговору и узнал, что «керамик Мартинсон со своими кубами — колоссальный старик», большинство поймет его еще не скоро, и что Мауриньш, и Блумберг, и Русиньш Розите тоже колоссальные мужики.
Появилась сонная и вялая официантка.
— Что будем заказывать?
— Ребята, может выпьете вы со мной по рюмочке коньяка? — спросил вдруг Вильям.
Парни недоуменно пожали плечами.
— Бутылку коньяка и три кофе!
— Какой коньяк?
— Армянский.
— Нету.
— Тогда дагестанский.
Официантка отошла в буфет, теребя счетную книжку. Вильям почувствовал: следует начать разговор.
— Дагестанский коньяк ничуть не хуже армянского.
— Мы, к сожалению, можем вам предложить только сухарика. Сходи, раздобудь бокал! — скомандовал парень, тот, что был подлиннее.
— Не стоит, сейчас принесут, — удержал его Вильям.
Наступила тишина — ребятам было неловко продолжать свой разговор.
— У вас, наверно, сегодня праздник, — заговорил, наконец, один из них.
— Так… Захотелось посидеть… Где вы работаете?
— Мы еще учимся. Будем скульпторами по дереву.
— Если закончим…
— Теперь уже закончим. Всего полтора года осталось.
Должно быть заказ — дорогой коньяк — взбодрил официантку: она даже наполнила рюмки.
— Ваше здоровье! — Вильям поднял свою и чокнулся. Раньше он опасался, что не сумеет преодолеть искушение, но теперь, держа рюмку, испытывал равнодушие.
— По какому поводу пьем?
— Без повода. Никакого праздника нет. Можно выпить за то, чтобы вы через полтора года закончили свою учебу.
— Ваше здоровье!
— Ваше здоровье!
Когда ребята увидели, что Вильям поставил на стол рюмку, нисколько не отпив, они смутились. Вильям, как бы оправдываясь, сказал:
— Мне больше нельзя ни капли. Всех радостей только и осталось, что посидеть, да поговорить… Не обижайтесь…
Но говорить им было не о чем. У ребят был свой мир, свои проблемы. С ними нельзя было поговорить даже о Беате, они бы не поняли. Можно было бы поболтать о хоккеистах рижского «Динамо» или о футбольной команде «Даугава», но эти темы Вильяму были чужды, да и ребята выглядели неподходящими для такого разговора. Чтобы найти выход из этой ситуации, Вильям задал глупый вопрос, трудно ли сдавать экзамены. И тут вдруг сообразил, что он за этим столиком лишний, мешает. Он мог бы заказать еще хоть десять бутылок коньяка, но все равно это их не сблизило бы.
Вильям взглянул на часы и сказал, что спешит. Ах, какой радостью засветились лица парней и как сердечно они распрощались!
У трамвайной остановки группа зевак глазела на огромного пятнистого сенбернара. Вильям вспомнил, что где-то в Альпах такой собаке воздвигли памятник за спасение людей. «Может, мне купить собаку?» — подумал он.
Домой идти не хотелось, он свернул на Таллинскую.
В окнах его бывшей квартиры горел свет. Он раза два прошелся мимо по противоположной стороне улицы, но к окнам так никто и не подошел. Тогда он вдруг подумал, что увидит больше из окна на лестничной клетке на пятом этаже в доме напротив.
Беата хлопотала на кухне у плиты. Ролиса нигде не было видно, может, еще не пришел. Беата была в цветастом халате и в лакированных туфлях на высоком каблуке. Халат плотно облегал фигуру, Вильяму показалось даже, что он видит ее большую белую грудь и чувствовал легкий аромат ее волос. Всякий раз, когда Беата поворачивалась к окну, он, отпрянув, отступал в темноту лестничной клетки. Будто она могла его увидеть!
Как жалкий соглядатай Вильям стоял и ждал, когда она начнет раздеваться и уляжется в постель.
Может, он и дождался бы, если бы к нему не пристал какой-то очень уж бдительный мужчина, допытываясь, кого он здесь на чужой лестнице ждет.
Вильям повернулся и заспешил вниз, а воображение рисовало Беату в прозрачной ночной рубашке, под которой скорее угадывались, нежели виднелись ее бедра, талия и плечи.
На улице ему посчастливилось поймать такси.
— К Ирене, — сказал он. На раскаленные угли надо было срочно плеснуть воды.
— Куда?
— В Пардаугаву.
— Адрес скажите! — Шофер медлил включать счетчик.
— Улица Робежу. Дом я покажу.
Но Ирены дома не было. Соседка сказала, что она с подругой уехала на концерт югославов — у подруги оказался лишний билет.
Придя домой, он не стал есть и рухнул в постель. Вдруг подумал — надо бы позвонить Цауне. Набрал номер, услышал голос Цауны, который непрерывно повторял: «Алло! Алло! Алло!» — и, ничего не сказав, повесил трубку.
ЛЕЙТЕНАНТ ДОБЕН, ЗАЙДИТЕ КО МНЕ!
Глава 5
Просыпаюсь ночью. На улице еще темно, как темно может быть в центре города, где всю ночь горят миллионы ламп. Будильник тикает на подзеркальнике. Вчера вечером я его завел и забыл там. Теперь мне очень хотелось бы знать, есть ли еще смысл поворачиваться на другой бок, но лень высовываться из постели. Прислушиваюсь — никаких звуков не слышно. Долго прислушиваюсь. Если мимо дома, шурша по асфальту, не проезжают троллейбусы, значит, шести еще нет. Можно было бы подремать еще немного, но я чувствую себя вполне выспавшимся.
Вчерашний мой восторг сник, я снова реалист и понимаю, что составленную вчера программу действий надо немедленно пересмотреть.
Почему я принял как факт, что женщина шла по улице Лоню? Об этом не говорил ни один свидетель. Какое же тогда я имею право наводить справки в близлежащих домах и на вокзале? Имей я много помощников — в случаях особо тяжких преступлений в группе работает до ста человек — такую роскошь я мог бы себе позволить. Но я определенно знаю, что помощников Шеф мне не даст. И нет даже причины жаловаться. Во вчерашнем происшествии нет состава преступления. И пока я не доказал обратное, это всего лишь несчастный случай, который нельзя переквалифицировать в преступление только потому, что по проулку в это время бежал какой-то мужчина. И деньги в сумочке, какую бы большую сумму они ни составляли, — еще не украденные деньги. Шеф помощников не даст. Ему просто-напросто некого дать — в отделе нет бездельников. Даже если докажу, что несчастный случай не несчастный случай, а преступление, навряд ли получу помощников — нельзя же из-за одного преступления прерывать расследование других.
Первым делом я должен выяснить, откуда подошла женщина к дому сто тридцать девять. Нужно допросить тех, у кого окна в квартире выходят на улицу. Допросить Альберта Цауну из одиннадцатой квартиры, соседа пенсионерки. Он наверняка что-нибудь да видел.
Женщину обязательно должны были заметить, ведь она была с непокрытой головой. В феврале, когда все кутаются, такого человека замечают сразу. Даже, может, не сознавая, но замечают. Подсознание намного восприимчивее сознания.
Сегодня я надеваю форму, потому что неразумно самого себя задерживать у дверей каждой квартиры, подолгу разъясняя, что я милиционер, и показывать служебное удостоверение.
— Форма тебе очень к лицу! — раньше говорила Гита, когда я, стоя у зеркала, завязывал галстук.