Камни высыпаются из мешочка, постукивая по полированной поверхности стола.
— Сколько здесь?
— Четырнадцать.
— Документация об изъятии составлена?
— Конечно.
Лохматые усы вытягиваются вперед. Шеф словно приготовился свистнуть. Такую гримасу на его лице я вижу впервые.
— Вы не возражаете, если я закурю? — Рука уже тянется за портсигаром и вынимает черную, туго скрученную сигару.
Что бы он сделал, если бы я сказал, что у меня есть возражения? Черт тянет меня за язык, но я героически преодолеваю искушение.
Над головой Шефа как нимб нависает кольцо дыма.
— Я в таких камнях ничего не понимаю, — Шеф по одному бросает их обратно в мешочек.
— Это очень дорогие камешки.
— Сколько же они стоят?
— Даже ювелир не мог назвать их стоимость.
— Зачем нам эксперт, который не ориентируется в своем деле? В работе, за которую он получает зарплату.
— По-моему, ювелира на сей раз винить не в чем. Ювелир этот, кажется, знающий специалист и может определить и оценить ювелирные изделия, но в данном случае до бриллиантов еще далеко.
— Вы только что сказали — рубины.
— Я знаю, что шлифованный алмаз называют бриллиантом, но я не знаю, как называется шлифованный рубин. Может, тоже бриллиант?
— Если я этого не знаю, это еще не трагедия. Если вы не знаете — тоже не трагедия. Но, если не знает эксперт, то… Хотя бы приблизительно он должен знать.
— Этот мешочек за границей стоил бы приблизительно много десятков тысяч. В зависимости от рыночной конъюнктуры, уровня инфляции и так далее.
— Каких тысяч? Долларов? Франков? Марок? Пиастров? Говорите конкретно.
— Долларов. Я понял, что он говорит о долларах.
— Послушайте, Добен! Надо узнать, сколько эти камешки могут стоить у нас!
— Этого мне не скажет никто. Нешлифованными эти камни использовать нельзя, и отшлифовать их нельзя. В Советском Союзе никакое частное лицо не сможет. Только за границей. Наверное, за границей цена этих камней возрастает в десятки раз.
— Почему эти камни прибыли именно в Ригу? Не потому ли, что Рига — портовый город, и тут ежедневно стоят дюжины иностранных судов?
— Иностранцы теперь бывают повсюду.
— У иностранцев только карманы, а в кораблях — трюмы. Туристы через каждые две недели не возвращаются, а корабли — возвращаются. Например, финские и исландские — приходят за углем.
Я жду, когда он встанет и начнет ходить по кабинету: мне кажется, что напряженные размышления всегда связаны с ходьбой. Но Шеф продолжает курить сидя.
— Аллу Авдеенко тоже мне искать или этим займется кто-то другой?
— Узнайте, может она попала в больницу, может ее задержали работники другого отделения внутренних дел.
Алла Авдеенко на время заслонила Тамару Лакомову и ту женщину, которая погибла возле сто тридцать девятого дома.
Из своего кабинета пытаюсь дозвониться до Усть-Алимска. Ждите, говорят мне из недосягаемой дали. Голос кажется тоненьким-тоненьким.
Я размышляю, что значит горно-обогатительный комбинат, чем там занимаются. Наверное, отсеивают малоценную горную породу. Я знаю, что золото находят рядом с серебром и слюдой, что минералы в чистом виде почти не встречаются. Наконец, решаю, что не моя задача выяснять, как Авдеенко заполучила камешки, пусть это выясняет тамошняя милиция, достаточно, если я узнаю, куда девалась она сама и куда она эти камушки хотела сплавить.
В далеком Усть-Алимске неистовствует снежная буря и радиосвязь прервана. Мне советуют послать телеграмму, говорят, что отправят ее сразу же, как только буря утихнет. Я отказываюсь. Ночью я буду дома, может, хоть ночью получу разговор, если нет — телеграмму могу послать и завтра.
— Извините, звонит администратор из гостиницы «Феникс». Вы просили позвонить, если мы что-нибудь вспомним о той женщине.
— Может, мне зайти к вам попозже?
— Да нет, это такая мелочь. Уборщица видела, что она уезжала на такси.
— Я все же к вам зайду. Примерно через полчаса.
Усть-Алимск все молчит.
— Она закончила разговор по телефону, что-то записала на бумажке, побежала наверх и сразу вернулась… — рассказала уборщица «Феникса».
— В котором часу примерно это было?
— Около полдевятого, я закончила утреннюю уборку.
— Когда она сошла вниз, на ней уже было пальто, а на голове платок или шляпа?
— Этого я не помню. Я только помню, что это была она.
— Подумайте…
— Я в самом деле не помню.
— И что произошло потом?
— Потом она вышла на улицу, а я понесла в кладовку пылесос. Поставила, закрыла кладовку и пошла назад и тут увидела через стекла входной двери, как она садится в такси.
— В такси или просто в частную машину?
— В такси. Я точно видела.
Приехав домой, опять заказываю Усть-Алимск, и опять мне говорят, чтобы ждал или послал телеграмму.
Отыскиваю что-то из съестного, разогреваю и со скуки начинаю искать на книжной полке Гитину книгу о лекарственных растениях. Не могу найти. Рассердившись, складываю на пол все первые ряды книг и все-таки не нахожу. Пылинки, радостно планируя, садятся на мебель.
Наконец, звонит телефон.
— Лейтенант Добен, сначала я хотел бы извиниться перед вашей женой и сказать ей пару слов.
— К сожалению, это невозможно… — Про развод с Гитой на работе я никому не говорил. — Ее сейчас нет дома.
— Ну, тогда, Добен, извинитесь перед ней от моего имени. Завтра рано утром вы вылетаете в Симферополь. Мой шофер без пятнадцати девять будет возле вашего дома и отвезет вас в аэропорт. Он передаст вам билет на самолет, командировочное удостоверение, мои инструкции и несколько фотоснимков. Вы все поймете… Послушайте, Добен, у вас есть деньги?
— Немного есть.
— На неделю хватит?
— Думаю, хватит.
— И что вы теперь делаете?
— Жду разговора с Усть-Алимском.
— Хорошо, если бы вам до утра удалось с ним переговорить. Спокойной ночи! И не забудьте извиниться перед женой.
Шеф, очевидно, что-то выяснил без моего участия, если так срочно необходимо лететь в Симферополь.
Можно было бы сложить книги на место, но не хочется. Довольно быстро убеждаю себя в том, что сделаю это, когда вернусь. И даже расставлю книги по темам. Чего только человек не может себе внушить!
Надо позвонить Гите и сказать о «Лекарственных растениях». Набираю номер. Если подойдет не она, говорить не буду.
— Алло! — это Гита.
— Юрис говорит. Завтра утром выезжаю в командировку. Что мы будем делать с этой книжкой?
— Не знаю.
— Послушай, я оставлю ключи у соседей. Приходи и поищи сама.
— Но как же я так приду…
— Значит, ключи будут в соседней квартире. У меня есть другие.
— Ты надолго едешь?
— Сказали на неделю.
— Как ты решился позвонить?
— Я просто промолчал бы, если бы трубку снял кто-нибудь другой, а не ты.
— Ты неправильно думаешь о моей маме.
— На эту тему мы наспорились уже достаточно. Спокойной ночи!
— Спокойной ночи!
Над Усть-Алимском все еще бушует пурга. Я ставлю телефон рядом с собой на тумбочку и ложусь спать. Засыпаю быстро и сплю крепко, так как телефон молчит. Молчит и тогда, когда выхожу из квартиры. Я вспоминаю, что однажды читал про снежную бурю, которая свирепствовала в течение нескольких недель.
Глава 9
Симферопольский аэропорт окончательно развеивает мои представления о теплых краях — в воздухе кружат тяжелые пушистые снежинки, под ногами полурастаявший снег… Троллейбусы собрались в кучку, потому что на горном перевале тоже снегопад, и надо ждать, пока расчистят снег. Наконец, я и трое попутчиков уговариваем таксиста ехать в Ялту.
Вдоль дороги мелькают корпуса санаториев, кое-где виднеются рощи карликовых дубков и ряды заснеженных кипарисов. Проезжаем перевал: справа над нами горы, слева — горы под нами, а мы сами в горах.
Мои попутчики — пожилая тетенька, которая едет из Ленинграда на месяц к родственникам, и два литератора, прибывшие на продолжительный семинар в доме творчества писателей.
Единственный, кто в таком пестром обществе чувствует себя непринужденно — это шофер. Он рассказывает о рыбной ловле, винах, своей жизни и жизни вообще.
— Сейчас не сезон. Сейчас к нам едет только всякая мелкая сошка… Председатели колхозов, директоришки… Летом им сюда путевки не достать! Летом им пришлось бы все равно кланяться или шапку снимать.
Он уже всего едал, всего пивал, всяких начальников видал, его уже ничем не удивишь.
Возле винных погребов Массандры оба литератора поклялись, что будут наслаждаться вином, потому что пить в Крыму что-нибудь другое по крайней мере неприлично.
Когда мы уже почти достигли Ялты, вдруг выкидывает номер ленинградская тетка. Ее, наверное, разозлило определение «мелкие сошки», которое относится и к нам. И вот теперь она обстоятельно расписывает, как неприятно, должно быть, на душе у человека, которому навязывают чаевые и еще более неприятное чувство испытывает тот, кто их навязывает. Шофер, правда, пытается что-то возражать в свою защиту, но уже поздно: оба литератора уже уловили тактику тетеньки и теперь чрезвычайно серьезно подчеркивают, какой огромной моральной силой должен обладать таксист, чтобы отказаться от лишних нескольких рублей и не съездить за чаевые по роже. Ведь каждый должен понимать, что шофер выполняет свою элементарную работу.
Я выхожу первым у главного почтамта.
Море зелено-синее. Каменные молы далеко выступают в искусственный залив.
В порту белый корабль, судя по флагу — итальянский.
Человек в дерматиновом плаще на краю мола забрасывает донки.
Склон, облеплен небольшими, выбеленными известью, домиками с многочисленными верандами и наружными деревянными лестницами; домики прячутся за каменными заборами.
Прибрежный бульвар — как витрина. Магазин лепится к магазину, кафе к кафе, ресторан к ресторану.
Под музыку и взвизгивания женщин крутится карусель.
Редкие современные многоэтажные здания, разместившиеся на полпути между морем и горными вершинами, с превосходством смотрят на распластавшийся город. И люди, люди, люди.