. Но во Францию он вернулся постаревшим и усталым. Ему снова приходится сражаться с привычной неудовлетворенностью. Он записывает в дневник начало обозрения на тему токсичной маскулинности.
— Я — белый гетеросексуальный самец, да, я дерьмо собачье, принимающее себя за Господа Бога, и я хочу трахнуть всех женщин, потому что патриархат умирает. Любой мужчина выкован из суммы дамских бойкотов. Мы — список женских отрицаний, жертвы категорического отказа дать делу законный ход. Нашу суть определяет преодоление всех отказов всех наших женщин. Нас напитывают силой тщетные настояния, неудачные попытки, бесполезные мольбы. Наше самолюбие — плод переваренных провалов, а наша гордость — дитя унижений, которые удалось превозмочь. Абсолютно законная и необходимая обязанность ясно и четко испрашивать разрешения каждой женщины на любой эротический жест постоянно и последовательно ставит мужчину в положение нарядного жениха, оказавшегося перед мэром «при исполнении» и готового произнести сакраментальное «да».
— Мадемуазель Эстель Мариво, согласны ли вы поцеловать присутствующего здесь Октава Паранго?
— Да.
— Мадемуазель Оливия дю Дефан, согласны ли вы, чтобы Октав Паранго потискал вас у стены этой дискотеки?
— Находясь в трезвом уме и светлой памяти — нет.
— Мадемуазель Каролина де Турвель, согласны ли вы взять в рот у Октава Паранго, который будет грубо тянуть вашу голову за волосы, пока не кончит?
— При условии, что он потом будет лизать меня в позиции «69», пока я не достигну оргазма.
— Мадемуазель Офелия Шодерло, со всем уважением к вашей телесной целостности, может ли Октав поглумиться над ней — с вашего временного согласия?
— Э… Джокер?
В тот день, когда Октав вошел в супермаркет «Лидл», спрятав лицо в шарф, чтобы купить товары брендов, освобожденных от диктата рекламы, он понял: что-то изменилось. Все разложено по корзинам и ящикам, выбор маленький, продавцы блистательно отсутствуют. Большинство марок было ему незнакомо: моцарелла «Ловилио», туалетная бумага «Флоралис», колбаса «Сент-Альба», йогурты «Анвья» и мороженое «Желателли»… Немецкая сеть «Лидл» — красноречивое доказательство того, что общество потребления, существовавшее в 1950–2000-х, гибнет. Клиентам плевать на логотип, если товар продается за 1 евро. Они потребляют не из показушного удовольствия или слепого следования рекламе, а только чтобы выжить. Ты знаешь, что беден, если носишь свитера не класса люкс из «Дома кашемира» Эрика Бомпара, а вещи среднеценовой категории от Массимо Дутти и ешь йогурты, срок годности которых вышел две недели назад.
Проблема Октава в том, что никто в целом свете не видит в нем жертву. Ему хотелось бы пожаловаться, как обычному человеку, но его не слушают. А ведь Октав тысячу раз жертва!
Жертва столетий патриархата, в течение которых сложился гнусный образ настоящего мужчины — жирного негодяя, властного развратника, подавляющего всех и вся гада.
Жертва (и соучастник) коммуникационного общества, которое превратило его в зомби, покорно следующего предписаниям роскоши и сексуального желания ирреальных моделей.
Жертва (и коллаборационист) средств массовой информации, принудивших его мериться известностью, перед которой не мог устоять его инфантильный нарциссизм.
Жертва своей буржуазной среды, отравившей его материализмом ценой уничтожения природы, животных и глубины мышления.
А теперь слишком поздно: скоро он, как и весь мир, станет жертвой конца человечества, неотвратимого и заслуженного.
Эта попытка виктимизации виновного[182] ни при каких обстоятельствах не может выйти в эфир на France Publique в прайм-тайм. Октав еще раз комкает листок, кидает его в ведерко для шампанского, и тот падает рядом. Так Лионель Жоспен[183] играл в баскетбол с корзиной для бумаг, загадав: «Попаду — стану президентом». Не попал…
3
Деа не ответила на сообщение. Придется ждать начала представления. Деа замужем — этим она ему и понравилась. С некоторых пор Октав обращает внимание только на замужних женщин. Он питается кусочками счастья — без матримониальных намерений — и получает удовольствие, не строя планов, секс в его понимании не предполагает супружества. «Если бы мужья знали, сколько браков я спас, расхотели бы меня убивать, — говорит он своим друзьям-холостякам и добавляет: — Замужние женщины — больше, чем женщины: это чистые души в заброшенных мужьями телах, их сердца истосковались по ласкам. Они — принцессы, не отрекающиеся ни от волшебных сказок, ни от порнографии». Октав не соблазнитель, он — падший. Падает к ногам несчастных жен, ужасающихся мысли о том, что с эротикой покончено. И вот, когда их покидает всякая надежда на приключение, появляется Октав: меньше, чем пустое место.
Некоторые мужчины, знакомясь с девушками, в первую голову интересуются документами: никто не хочет сесть за развращение малолетки. Октав же ложится в постель только по предъявлении свидетельства о браке. Чтобы иметь регулярный секс, нужно спать с женами — они самые голодные, и с ними проще всего. Октав часто совершает смертный грех — нарушает десятую заповедь: «Не пожелай жены ближнего своего». Октав наказан при жизни — жизнью в аду: на Елисейских Полях тебя до скончания времен будет пожирать злое пламя.
Работая на радио, Октав придумал одну-единственную фишку: каждое обозрение он начинает словами «добрый вечер». В 08:55 утра. Это просто, ужасно глупо и действенно. Работает уже три года. Потом он вываливает на слушателей все, что приходит в голову, причем безнаказанно. Октав созерцает прилив ненависти и вод земных. Он знает, что напишет для завтрашнего утра: обозрение про «желтых жилетов» глазами привилегированного гражданина.
В большинстве стран мира социальная несправедливость вопиёт куда громче, чем во Франции, но их народы не разевают свои «беззубые рты». В Марокко сказочные кружевные мраморные особняки тихо-мирно соседствуют с гнусной нищетой. Люди в России терпят олигархов, обжирающихся черной икрой и забавляющихся со шлюхами. Да, эти страны — не демократии, а Франция проявляет слабость, дает самым несчастным право жаловаться. Впрочем, роскошь, именуемая свободой слова, находится в опасности во всех западных странах с тех самых пор, когда на смену гражданам пришли потребители, а мифоманы вытеснили журналистов. Октаву осточертели стерильные дебаты о переделе богатств. Он ненавидит гипериндивидуализм не меньше саботажника Жюльена Купа, что не мешает ему напиваться в одиночестве в подвале Crazy Horse. «Жилеты»-антиглобалисты назначают встречи благодаря «Фейсбуку», самой глобалистской компании Силиконовой долины. Очень скоро нелиберальная диктатура положит конец бесконечным диалогам глухих и всем пресыщенным удовольствиям. Демократия провалилась, значит, должна умереть. Плебейские массы казнят Октава в числе первых, а в ожидании этого благословенного дня слезоточивый газ заставляет рыдать служителей Crazy Horse, выскочивших покурить, а уж их в излишней чувствительности не обвинишь. Октав при всем желании не сумел бы объяснить черноблоковцам, что тоже все потерял, что всегда устраивал так, чтобы не платить за трехлитровые бутылки шампанского в кают-компаниях роскошных яхт, что он светский паразит, а не символ аристократии (даже лишенной прав аристократии!), что в 2002-м он голосовал за коммунистического кандидата и что он восхищается их физическим мужеством. Молодых борцов за народные права и свободы обливают из водометов (даже зимой!), травят газами, лишают зрения из пистолетов Flash-Ball, стреляющих резиновыми пулями-мячами калибром 44 миллиметра, бьют дубинками, а они выкрикивают смешные лозунги вроде «Тебе конец, Макрон, Туше[184] вышли на улицу!» и громят остановки, забрасывая их бутылками, украденными в «Монопри» на Елисейских Полях. Они выставляют себя шизофрениками — такими же, как Октав, — когда пишут огромными буквами на стенах «Долой государство!», требуя от этого государства повышения зарплат. Октава можно упрекнуть за деланый смех, а «желтых жилетов» — за двойную бухгалтерию. Когда панки с дредами развлекаются, громя нуворишей, он им аплодирует. Этот конфликт — победа фестиваля Burning Man[185] над серией альбомов Fuck Me I’m Famous[186], сериал «Вернон Сюбютекс»[187] нокаутирован метросексуалом Патриком Бейтманом[188].
Октав перечитывает свои заметки и вздыхает от досады: нет, подобное обозрение на France Publique не произнесешь. Слава богу, люстры гаснут, софиты высвечивают занавес. Голос Эрты Китт[189] поет Take Му Love. Take Му Love[190]. На сцену выходят танцовщицы, принимают военные позы, они в меховых шапках стражей Букингемского дворца, и в их обнаженных телах нет ни капли непристойности. Шоу Crazy Horse — эстетическая и бесполая аномалия, привлекающая теперь только туристов-азиатов (их привозят сюда автобусами). Десятилетний пацан, допущенный к отцовскому ноутбуку, может за день увидеть на экране гораздо больше сисек, красивых и разных. Октав любит это место, потому что ностальгирует по старому миру. Он вспоминает свадьбу Алена Бернардена[191] и Ловы Мур[192]. Китчевый праздник 1985 года в Лувесьенне с Филиппом Жюно[193], Жаном Кастелем[194], Мирей Дарк и скульптором Сезаром…[195]