3
Гравий скрипел под мокасинами на территории Дворца. В Париже, направляясь на коктейль, редко получается прогуляться по гравию. И очень жаль, потому что этот звук услаждает слух, особенно когда небо голубое и ты миновал три поста контроля, в том числе вооруженных до зубов полицейских в грузовиках. Октав решил проявить осторожность и облачился в голубой костюм, голубую рубашку, голубой галстук и голубые туфли. Отправляясь на церемонию награждения Мишеля Уэльбека орденом Почетного легиона, он замаскировался под Жана д’Ормессона[204]. В шесть часов вечера отправил сообщение в Charlie Hebdo, чтобы узнать, интересует ли редакцию гонзо-репортаж об Эмманюэле и Брижит Макрон. Получив утвердительный ответ, он почувствовал себя абсолютно интегрированным. Этаким международным шпионом, каким хотел быть всю жизнь. Человеком, родившимся под знаком Весов в шикарном костюме, которого привратник с золотой цепью на груди встречает на верхней ступеньке крыльца, ведет в парк и предлагает — на выбор — стакан минералки с газом или без. Октав решает приколоться — спрашивает джин-тоник и слышит в ответ сухую фразу: «Шампанское подадут после речи». Ну, теперь Октав может быть спокоен: Франция не опаивает своих граждан до президентских речей. Елисейский парк огромен, вдали виднеется фонтан. Мелкие детали делают жизнь в стране LVMH[205] на редкость приятной: гравий во дворе, шепот струй, стекающих в чашу фонтана, щебет дроздов, красные тюльпаны и белые нарциссы-жонкили, идеально подстриженные деревья… Октаву понятно, почему так много людей жаждут поселиться во дворце. Он спускается в парк с вековыми дубами, подумав: «Как славно было бы раздеться догола и полежать на траве, как хиппи в Вудстоке, погода сегодня отличная…» Он этого не делает — из уважения к правилам приличия. Как-то раз Октав спросил Жан-Луи Обера, есть ли у него Почетный легион, вокалист Telephone покачал головой и похвастался: «Зато мы с Колюшем выкурили в здешнем сортире по косячку, хозяином тогда был Франсуа Миттеран!» Для рок-звезды это равноценно самому высокому ордену страны. Николя Саркози пришел один, без Карлы. Метрдотеля он назвал по имени: «Как дела, Жозеф?» — с Октавом поздоровался за руку, едва не сломав ему пальцы. Ужасная глупость — тратить столько энергии на рукопожатие! Октав сдержался, не застонал — только покривился слегка, в высших сферах нужно всегда притворяться, что ты в порядке, даже если жестоко страдаешь. Вот так общение с власть предержащими у них дома превращает циничных бунтарей в слащавых льстецов. Спорим, я знаю, что вы подумали? Октав не должен был жать руку Сарко, ему следовало напялить желтый жилет и призывать к революции. Увы, Паранго — не Франсуа Бегодо[206] и не Хуан Бранко[207]. Он больше не коммунист, как в 2002-м, хоть и остается единственным обозревателем Figaro Magazine, печатающимся в Charlie Hebdo. Ковер на полу в зале приемов являл собой шедевр современного искусства, расчерченный многоцветными параллелями. Увидев Октава, издательша Тереза Кремизи воскликнула: «Ну надо же, в прошлый раз его тут не было!» Паранго спросил бывшего президента: «При вас этот ковер в стиле диско уже был частью обстановки?» — «Нет, — ответил Саркози, — декор недавно обновили…» Красные драпри уступили место серо-белой краске, как в флагманском магазине Диора на улице Франциска I. Гости дефилировали, словно на показе коллекции «Весна-Лето», доходили до стены, улыбались и разворачивались. Николя Саркози поприветствовал бывшего министра экономики и финансов Брюно Ле Мэра: «Хорошо поживаешь? Конечно хорошо, раз снижаешь налоги, значит, и сам в порядке». Они отошли в сторонку, чтобы Октав не мог записать их, как Патрик Бюиссон[208]. Многие бывшие министры экономики становились президентами: Жискар д’Эстен, Саркози, Макрон… Брюно Ле Мэр был в курсе закономерности…
Октав явился поддержать Мишеля Уэльбека, тому предстояло тяжкое испытание — принять из рук президента республиканскую награду. Дело это непростое, нужно вымыть голову, надеть галстук, выслушивать комплименты с невозмутимым видом. Мишель и его жена Лайзис прогуливались со свойственной им непринужденностью. На ней было желтое прозрачное платье, и солнце высвечивало сквозь ткань ноги и бюстгальтер, тоже, кстати, прозрачный. Обер сказал: «Вы похожи на фею… или на принцессу». — «Спасибо, ты тоже…» — ответила Лайзис, сверкнув белозубой улыбкой. Октав едва не подавился ледяной минералкой. Наконец приступили к делу: мужчина в костюме и галстуке попросил всех вернуться в зал с геометрическим ковром, республиканский гвардеец гаркнул «Господин Президент Республики!», и все встали по стойке смирно. Присутствующие образовали полукруг в ожидании выхода Короля. Октава поразила милота блондинчика, которому миллионы французов мечтают оторвать голову. Глава государства, приверженный феминизму, прогрессист и борец с расизмом, сделал попытку заранее обезвредить любую полемику касательно награждения романиста, зараженного женоненавистничеством, уклониста и исламофоба. Глядя на стройного, загорелого, расслабленного Эмманюэля Макрона, слушая его рассуждения о литературе — такие же непринужденные, как семичасовые дебаты в нормандском Гран-Буртерульде, — Октав думал, что ему следовало бы отучиться в Normal sup[209] вместо поступления в ENA[210] и последующей ликвидации этой школы. Президент выбрал хитрый угол зрения: настаивать на романтизме автора «Покорности», чтобы компенсировать его реакционный характер. Он мог бы опереться и на уэльбековский юмор, чтобы подсластить пилюлю. Правый юмор — не вежливость отчаяния, но оправдание пессимизма. Октав не знал фамилии советника, писавшего речь, его это мало волновало: сатира смягчает отход от нормы, и не в этом романе доказывать обратное. «Вы — усталая госпожа де Сталь…» — шутку оценили все присутствующие, в том числе писатель в депрессии. Как ученик лауреата, Октав радовался возвеличиванию литературного направления, которое Жан-Филипп Домек[211] в статье для «Монда», увидевшей свет в тот же день, окрестил «мрачнизмом». Стремясь дисквалифицировать литературу самого низкого пошиба, Домек дал ей название, как Бернар Франк[212], объединивший в 1952-м несколько фигур в движение под ироничным названием «Гусары», чтобы подвергнуть их остракизму в статье «Ворчуны и гусары» в Les Temps modernes. Мрачные романисты освобождают нас от ига добрых, сладеньких чувств в литературе. Мрачнизм — современный эквивалент декадентства, которое так порицалось в конце XIX века. Забавно представлять себе Гюисманса в Елисейском дворце, который гладит песика президента перед тем, как зайти в ватерклозет. А Октаву, одетому в костюм-тройку, длинноволосому, с седеющей бородой, точно подошла бы поза Сара Пеладана[213].
Президент наконец закончил, и гостям подали на террасе розовое шампанское. Октав воспользовался суетой и ловко, как тореадористый куртизан, протиснулся между Аленом Финкелькраутом и Франсуа Самуэльсоном[214], чтобы приблизиться к главе государства. Паранго хотел подсказать ему идейку, которая могла позволить Макрону спасти Францию и свое лицо. Эмманюэль нуждался в глобальной реформе общества. Такая имелась у каждого президента, и только она, по сути дела, и была тем единственным положительным моментом, который оставался от каждого на улице Фобур Сент-Оноре, 55. Д’Эстен хотел легализовать аборты, Миттеран выступал за отмену смертной казни, Ширак — за упразднение воинского призыва, Саркози обещал изгнать рекламу с общественного телевидения, Олланд был сторонником однополых браков.
— Господин президент, есть одна мера, способная вернуть в казну много денег и смягчить страдания французского народа.
Левая бровь Эмманюэля Макрона вопросительно изогнулась.
— Правда? И что же это за волшебная мера?
— В следующий четверг, когда будете выступать с речью, объявите о легализации марихуаны.
Молодой глава государства дернулся, отодвигаясь от Октава, как будто тот из элитного писателя мгновенно перешел в разряд дредоголового растамана, но все-таки ответил:
— Я не поддерживаю эту идею по двум причинам: во-первых, наркодилеры начнут торговать «твердыми» наркотиками, а во-вторых, марихуана размягчает детские мозги.
— Со всем моим уважением, господин президент, после встречи с «Фейсбуком» дети и так лишились мозгов. С дилерами же справиться просто — пусть откроют магазины. Так поступили американцы, канадцы, израильтяне и голландцы, почему бы нам не последовать их примеру?
Октав проиграл — президент отвернулся, чтобы поговорить с Финкелькраутом об отмене бакалавриата. Паранго «отключили», он стал парией, оставалось покончить с собой в темном кабинете, как сделал Франсуа де Гроссувр[215]. Первая дама государства решила приободрить Октава и повела его в приватное крыло. Больше всего ему запомнился салон, оформленный Пьером Поленом[216] в стиле кают-компании корабля «Энтерпрайз», и туалетная комната, отделанная красным деревом, как дорогая яхта. Брижит Макрон сказала, что президент Трамп не сумел разобраться, как спускается вода в унитазе. Октав не спросил, кто ей об этом рассказал. Марен де Вири[217] расхаживал в Church’s[218]