И все же… Вилла сердилась на него, даже ненавидела его за то, что он обманул ее, фактически подбил на предательство, нарушил данное слово и принес столько зла ее родному городу, поверившему его обещаниям. Нельзя было сдаваться так легко, нельзя было быть такой мягкотелой, нельзя было допускать, чтобы в ее душе по отношению к чужаку появилась нежность.
Джей-Джей был прав. Уолли строил в ее честь настоящий Тадж-Махал. Ни один мужчина из тех, которых она знала, не был на такое способен. Пожалуй, никто и никогда больше не будет готов совершить для нее пусть и безумный, но все же подвиг. Вилла вдруг поняла, что должна делать.
ГЛАВА 18
Облако пыли над дорогой было видно издалека. Еще до того, как машину удалось разглядеть, Уолли узнал этот пикап по надрывно усталому завыванию старенького мотора. «Давно нужно было предложить ей подрегулировать и подремонтировать „форд“, пока он совсем не развалился», — подумал Уолли. Впрочем, увидев Виллу, он привычно потерял дар речи и предложение о ремонте машины так и осталось неозвученным. Он так и застыл на месте с кружкой пива, в которое было добавлено изрядное количество алюминиевой стружки.
Вилла выбралась из машины и энергично захлопнула за собой дверцу. Ее мокрые волосы были распущены, на ней была белая блузка, простая прямая юбка и кроссовки.
— Привет, — сказала она Арфу. Тот завилял хвостом, сбежал по ступенькам крыльца и лизнул гостье руку. — Здравствуй-здравствуй, хороший песик!
— Добрый вечер, — проговорил Уолли. — Вот уж не ожидал тебя здесь снова увидеть.
— Извини. Наверное, я должна была сначала позвонить.
— Нет, я не об этом. Я всегда рад тебя видеть.
На самом деле Уолли никак не мог понять, зачем Вилла пожаловала к нему именно сегодня. При этом он все равно был счастлив, что ему предстало это нежданное и прекрасное видение.
— Что-нибудь выпьешь?
— С удовольствием, — ответила Вилла.
— Сок, пиво? Могу немного пудры от стабилизатора подсыпать.
— Немного пива было бы замечательно. И пожалуйста, без добавок.
Уолли скрылся за дверью в прохладном полумраке дома. Он не знал, что и думать. Что она здесь делает? Заметила ли она, что от «боинга» почти ничего не осталось, кроме нескольких железяк, валявшихся на заднем дворе, словно груда обглоданных костей? По пути на кухню Уолли заглянул в зеркало. Да уж, ну и видок. Волосы грязные и взъерошенные, весь подбородок усыпан крошками. Конечно, перед Виллой он хотел бы предстать в более приличном виде. В конце концов, она ведь впервые заехала к нему в гости, если, конечно, не считать тех случаев, когда она приезжала выразить ему соболезнования в связи со смертью его родителей. Он попытался пригладить ладонью волосы и заодно стряхнул крошки с подбородка. Оставалось только надеяться на то, что выглядит он вполне человекообразно, несмотря на категорически несимметричное лицо.
Он стер остатки алюминиевой крошки со дна и стенок стоявшего на столе большого стакана, налил в него пива и вернулся на крыльцо. Вилла сидела на ступеньках, прислонившись спиной к столбу, подпиравшему крышу. Она успела подтащить поближе мешок с какими-то семенами и положила на него ноги, как на подушку.
— Ну что, как у тебя дела? — спросила Вилла.
— Нормально, — ответил Уолли. — Надеюсь, урожай будет хороший. Тьфу-тьфу, только б не сглазить.
Вилла помолчала и, окинув взглядом окрестные поля, сказала:
— Хорошо у тебя тут. Тихо.
— И не говори. От всех этих журналистов было столько шума… Ни сосредоточиться ни на чем, ни поспать нормально не удавалось.
— Рад, что они разъехались?
— Конечно. Все как раньше. Я и Арф. Все как нам нравится. — Уолли сделал глоток пива и осторожно спросил: — Интересно, чего это ты вдруг решила за город выбраться?
Было заметно, что Вилла подыскивает нужные слова. Она внимательно посмотрела на хвост «боинга», выглядывавший из-за дома. Больше от самолета ничего не осталось. Все остальные части, все шпангоуты и нервюры, вся обшивка — все было съедено этим человеком, пытавшимся таким образом утолить голод своей ненасытной любви.
Наконец она решилась:
— Я бы хотела, чтобы ты перестал… перестал есть этот самолет.
Уолли в свою очередь помолчал, переваривая услышанное и обдумывая ответ.
— Вилла, но ведь я уже почти доел его. Осталось всего ничего.
— Перестань, к чему это? Никакого рекорда не будет. Нет смысла доедать эту груду металла.
— Как это нет смысла? — искренне удивился Уолли. — Мне до рекорда не было никакого дела. Ты прекрасно знаешь, зачем я это затеял, и прекрасно понимаешь, что нужно мне было лишь одно — привлечь твое внимание.
Вилла посмотрела ему прямо в глаза и сказала:
— Привлечь меня тебе удалось. Я вся внимание.
Разговор по-прежнему продолжался с большими паузами. Уолли не сразу понимал смысл сказанного, и ответные формулировки давались ему не без труда.
— Я как-то не был уверен, что ты меня вообще замечаешь, не говоря уже о моей затее.
— Разве такое не заметишь? Конечно, я была в курсе.
Вилла рассмеялась, и Уолли заржал вслед за нею — быть может, излишне громко и грубо. Порыв ветра взъерошил росший рядом с домом старый клен. Поддавшись общему веселью, Арф заливисто залаял. На мгновение на ферме Уолли Чабба установились полная гармония и взаимопонимание. Хозяину оставалось только надеяться, что это прекрасное мгновение продлится хотя бы еще немного. Ничего не нужно было никому доказывать, ни к чему не нужно было стремиться.
— Останешься поужинать? — предложил он. — Кусок ветчины у меня найдется.
— С удовольствием, — ответила Вилла.
Она села, поджав ноги, на его старом диване. Уолли нравилось глядеть на нее, нравилось, как аккуратно стоят ее кроссовки на уголке старого-престарого персидского ковра, принадлежавшего еще его дедушке и бабушке. Их старые черно-белые фотографии стояли в рамочках на низеньком прикроватном столике. Всегда серьезные и даже как будто осуждающие внука, в тот вечер старики словно улыбались.
— Ну ладно, давай рассказывай — что навело тебя на мысль попробовать съесть самолет? — спросила Вилла после ужина, когда они вдвоем убрали со стола и вымыли всю посуду.
Был поздний вечер. Она была в его доме, она приняла приглашение поужинать, она смеялась, когда он шутил, сидела на его диване. Это был самый замечательный вечер в жизни Уолли. Эти мгновения стоили всех трудов и страданий. Каждый болт, каждая нервюра и каждый шпангоут — все они были перемолоты и съедены не зря.
— Ну, это долгая история, — уклончиво ответил Уолли.
— А я никуда не спешу.
Хозяин налил две кружки кофе и принес одну Вилле. Свою кружку он поставил на столик, сделанный из среза старого дуба. Затем он робко сел на диван рядом с женщиной своей мечты.
— Началось все с Отто. Это он во всем виноват, — смущенно сказал Уолли.
— Какой Отто? Хорнбассел?
— Ну да. Ты же знаешь, он всю жизнь в цирке работал, ездил по всей стране… А когда он приезжал домой в отпуск, я повсюду ходил за ним, потому что мне нравилось с ним общаться.
Арф вспрыгнул на диван и, устроившись между собеседниками, ткнулся холодным мокрым носом в колени Виллы.
— Помнишь, как я однажды съел термометр? — спросил Уолли.
— Еще бы не помнить, — ответила Вилла.
— Ну вот, когда Отто узнал об этом, он стал рассказывать мне истории про известных во всем мире циркачей, прославившихся тем, что они поедали всякие опасные штуки.
— Например?
— Ну, был, например, один человек в Лондоне, который ел гравий и камни. Называли его мудреным именем Литофагус. Это вроде бы по-гречески «Поедатель камней». Или по-латыни, не помню. Он был известен на весь мир. Потом был другой, который научился жевать и глотать железо. Люди приносили на его выступления ключи, булавки, щипцы для сахара, болты с гайками, и он все это съедал.
— Никогда про такое не слышала.
— Я обо всем этом в одной книге прочитал. Был, например, один француз — звали его, кажется, Дюфур, — так он сделал себе имя на том, что глотал горящее масло, кипящую смолу и кислоту.
— Да ну?
— А представление его заканчивалось тем, что он поедал одну за другой свечи с подсвечниками, и зрители оставались в темноте.
— Неужели все это правда?
— Конечно. А что касается меня, то Отто предложил мне попробовать. Это он притащил мне как-то раз пару обрезков проволоки и автомобильные ключи. Я их съел, и, чтобы не упасть в грязь лицом, добавил к ним несколько гвоздей. С того самого дня я понял, кем хочу стать и чем буду заниматься, когда вырасту.
— Почему же у тебя это не получилось?
— Тоже Отто виноват, — ответил Уолли. — Я хотел сбежать из дома вместе с цирком, но Отто меня отговорил. Сказал, ничего хорошего из этого не выйдет, потому что я закончу жизнь так же, как он, — одиноким пьяницей без гроша за душой. Он сказал, что я должен остаться в родительском доме и выращивать кукурузу. Ну, в общем, как мои отец, дед и прадед.
— И что ты теперь думаешь? Правильный выбор ты сделал?
— Конечно, — без всяких сомнений ответил Уолли, глядя Вилле в глаза. — Но когда на мое поле упал самолет, я сразу понял, что он послан мне свыше. «Это Бог дает мне знак», — подумал я.
Заглянув в прекрасные глаза Виллы, он тихонько добавил:
— И по всему выходит, что я не ошибся.
Несмотря на свои габариты, несмотря на неуклюжесть и огромную силу, в общении Уолли был очень деликатен и осторожен. Они с Виллой проболтали несколько часов подряд. Уолли действительно по-настоящему любил ее. Вилла в очередной раз убедилась в том, что он хороший, добрый человек, что он вовсе не глуп и чувство юмора далеко ему не чуждо. Пока он чистил ей апельсин — огромным хозяйственным тесаком, — она внимательно следила за его руками: все в трещинах и мозолях, они привыкли делать самую разную работу. Лицо его нельзя было назвать красивым, но и глупым тоже. От Уолли исходило чувство спокойствия и уверенности в своих силах.