А дела Райана Бэйрда он ни за что на свете не пропустил бы. Улики, правда, не слишком надежные. Кокаин и банковская карта в туалетном бачке? Анонимная наводка? Иногда обстоятельства вынуждают к этому. Раньше Крис ничего подобного не делал. Клуб убийств по четвергам с каждым днем все дальше уводит его с прямой дорожки.
Единственная цель – отомстить за Ибрагима. В последний раз Крис видел Ибрагима жестоко избитым, и от того, как стойко, без жалоб старик держался, становилось еще тяжелее. Никому не будет хуже, если Райан Бэйрд окажется за решеткой.
Так что предстоящий суд сулил чистое удовольствие, но у Криса имелась и другая, менее приятная причина присутствовать.
Конни Джонсон. На что она способна? Может ли она действительно причинить зло Патрис? Это немыслимо.
Как ее остановить? Кто ему поможет?
Обратиться к Элизабет он не мог. Элизабет велела бы предупредить Патрис, а он не собирался этого делать. Он уверен: да, так было бы правильно, это был бы смелый поступок – однако Крис не хотел действовать прямолинейно. В пятьдесят один год мужчина не способен очертя голову бросаться в бой.
Поэтому он обратился к Рону.
Голубь все ближе подбирается к Роновой картошке фри. Рон по дороге в суд, конечно, заглянул в «Макдоналдс». Он отгоняет птицу, но та упрямо сидит на столике, кося глазом то на него, то на картошку, – дожидается, пока Рон отвлечется.
– Даже не думай, приятель, – советует Рон голубю и обращается к Крису: – Сдается мне, все голуби – тори.
– Вот это теория, – усмехается Крис.
– Неприятная она, стало быть, особа, – продолжает Рон. – Эта Конни Джонсон.
Богдан, третий за их столиком, кивает.
– Хотя, как я слышал, недурна собой? – интересуется Рон.
– По-английски недурна, – пожимает плечами Богдан. – Не по-польски.
После Рона Крис позвонил Богдану. Наблюдение за гаражом Конни Джонсон зафиксировало, что Богдан нанес ей визит и вышел с пакетом. Крис тогда решил, что с Богданом следует побеседовать, задать несколько вопросов. Но когда пакет обнаружился в бачке у Райана Бэйрда, все вопросы отпали. Тем не менее Богдан, очевидно, знаком с Конни Джонсон и может оказаться полезен, поэтому Крис и его пригласил: «Ждите меня в Мейдстоуне, будет интересно, Элизабет не говорите».
– Возможно, это только слова, – размышляет Крис. – Вам не кажется, что она просто пугает? И ничего не сделает Патрис?
– Не знаю, – кривится Богдан. – Она творила вещи и похуже.
– Хуже, чем убийство моей любимой женщины? – говорит Крис.
– Она убила братьев Антонио, вы же в курсе. Причем собственными руками, располосовала надвое на глазах друг у друга…
– Господи! – вырывается у Криса. – Между прочим, если у вас есть хоть какие-то доказательства, вы знаете, где я работаю.
Богдан смеется:
– Не разговаривай с полицией. Такой закон.
– Благодарю за доверие, Богдан, – кивает Крис.
– Мы все устроим, – обещает Богдан. – Верно, Рон?
Рон тоже кивает.
– Она чертовски много себе позволяет, – замечает он. – Я такой фигни не потерплю.
– Только без криминала, – просит Крис.
– Криминал – это что такое? – осведомляется Рон.
– То, что противоречит закону, – объясняет Крис. – Проще простого.
Рон качает головой:
– Крис, старина, ты ужасно ошибаешься. Между законным и незаконным – тонкая грань. Вот, к примеру, восемьдесят четвертый год. Демонстрация в Ноттингемшире перед шахтой Мэнтон – против увольнения полутора тысяч шахтеров, за спасение угольной промышленности.
– В Англии были угольные шахты? – удивляется Богдан.
– Правительство Тэтчер принимает чрезвычайный закон, который запрещает проводить пикеты у чьих-то шахт. А мы все равно не уходим, мы стоим на своем. Дело принципа. Полиция действует щитами и дубинками, а мы стоим твердо. Не отбиваемся, но и не расходимся. Досталось всем и каждому, многих отколошматили в кузове фургона. На следующее утро – суд, «нарушение порядка», по двести фунтов штрафа. Судимость и сотрясение мозга. Так вот, простите старого левака, но я не назову то, что мы делали, криминалом. По-моему, мы действовали правильно.
– Времена были другие, Рон, – объясняет Крис.
– А спустя неделю, – продолжает Рон, – один из наших находит в библиотеке адрес главного констебля Ноттингемшира. Его вскоре после того сделали каким-то там лордом. В общем, нашли его адрес, и на следующий день чей-то зять или кузен проехался на бульдозере по его участку, въехал в пристройку. И вот это, точно вам скажу, было незаконно. Так что грань здесь тонкая.
– Хм-м-м.
– А Джейсон, когда снимался в «Выгодной сделке», – продолжает Рон, – узнал, где будет проходить аукцион, и подбил двух приятелей торговаться друг с другом за все, что он продает. Гари Сенсон – вы его не знаете, за ним числятся вооруженные ограбления, но на севере, – в результате заплатил сто шестьдесят фунтов за серебряную зажигалку, которая Джейсону обошлась в десятку, и Джейсон стал победителем шоу. Это криминал? Если все деньги в итоге пошли в фонд «Рассеянный склероз»?
– Ну… – начинает Крис.
– Мы это к тому, – Богдан возвращает разговор к основной теме, – что вы в надежных руках.
Крис кивает.
– И тем не менее, пожалуйста, без убийств. Но если вы найдете способ ей помешать, сами понимаете – любая помощь будет принята с благодарностью.
Мужчины дружно кивают. Даже голубь вроде бы кивает, и Рон дает ему ломтик картофеля.
– И ни слова Донне? Ни слова Элизабет? – уточняет Крис.
– Элизабет наверняка уже в курсе, – возражает Богдан. – У нее жучок под нашим столиком.
– И Джойс придется кое-что сказать, – говорит Рон.
– Ничего и никому, Рон. Пусть этот разговор останется здесь.
– Прости, сынок, – отвечает Рон. – Но Джойс уверена, что у вас с Патрис любовь, а я утверждал, что вы просто спите вместе, – да и как иначе, при всем уважении, ведь она настоящая красотка.
– Спасибо, Рон, – благодарит Крис.
– Так что придется ей сказать.
– Что сказать? – недоумевает Крис.
– Сказать, что у нас была беседа… ну, например, о полицейских делах и Крис назвал Патрис «любимой женщиной». То-то она раскраснеется!
– Не помню, чтобы я такое говорил, Рон, – сомневается Крис. Неужели он такое сболтнул?
– Говорил-говорил, – отвечает Рон.
– Да, говорили, – подтверждает Богдан. – У Элизабет наверняка все записано.
Ну вот, думает Крис. Два друга за бетонным столиком, голубь – любитель картошки из «Макдоналдса» и любовь. Ему есть что защищать, верно?
Глава 57
– Просто я помню, что раньше было больше мест, где люди могли потанцевать, – говорит Донна. – А вы помните? Не так давно. Куда все подевалось?
– Я не танцую, – признается Ибрагим. – Мои быстрые мышечные волокна для танцев слишком медлительны.
– Травка, друзья, смех. Мне всего этого недостает.
– Полицейским травку нельзя, – говорит Ибрагим. – Тут вам не повезло.
– Никакой жизни, – кивает Донна. Глаза она так и не открыла, но уже улыбается.
– Да, наверняка это не одобряется, – кивает Ибрагим и заглядывает в свой блокнот. – Танцы, травка, друзья, смех. Как вам кажется, что из этого я считаю самым важным?
– Уж наверное, не травку, – предполагает Донна.
– Друзей, Донна. К этому все сводится. Вы ходите на танцы с подругами, принимаете наркотики с друзьями, смеетесь с друзьями. Вот что куда-то подевалось. Друзья. Куда они пропали?
Куда они пропали? С чего все началось?
– Остались в Лондоне, уехали в Америку, родили детей от неприятных мне мужчин, ударились в религию, нашли серьезную работу, один вступил в Партию независимости. Ни у кого нет времени, все заняты. Кроме Шелли, но она в тюрьме.
– И никто больше не танцует?
– Если и танцуют, то не со мной, – отвечает Донна. – Кто сейчас мои самые близкие друзья? Крис, который спит с моей мамой. Мама, которая спит с Крисом. Ваша компания, но вы со мной наверняка согласитесь, что моим лучшим друзьям должно быть меньше семидесяти.
– Согласен, – кивает Ибрагим. – Один такой, может, и ничего, а сразу четверо – многовато.
– Из людей моего возраста мне здесь по-настоящему нравится только Конни Джонсон, но она торгует наркотиками. Хотя, бьюсь об заклад, она как раз танцует.
– И травки, думаю, не чурается, – добавляет Ибрагим.
Донна снова улыбается. Ее глаза остаются закрытыми. Так спокойнее, так легче. Всего-то – выговориться вслух. Разве это терапия? Совсем не похоже. Скорее шанс наконец высказать кому-то всю правду.
– Теперь откройте глаза, Донна. Я хочу поговорить с вами иначе.
Донна послушно открывает глаза, и Ибрагим заглядывает в самую их глубину.
– Вы ведь знаете, что время не повернуть вспять? К друзьям, свободе, множеству возможностей?
– Вам полагается меня утешать, – замечает Донна.
Ибрагим кивает.
– Отпустите это. Запомните то счастливое время. Вы стояли на вершине, а теперь спустились в долину. Такое случится еще не раз.
– И что мне теперь делать?
– Разумеется, взбираться на следующую вершину.
– А, да, разумеется, – подтверждает Донна. Так просто! – И что там, на следующей вершине?
– Ну, этого мы не знаем. Это ваша гора. На нее никто еще не поднимался.
– А если я не хочу? Если мне просто хочется вернуться домой, плакать по ночам, а на людях делать вид, что все в порядке?
– Тогда так и поступите. Продолжайте бояться, оставайтесь одинокой. И еще двадцать лет ходите ко мне, а я буду повторять вам одно и то же: надевайте ботинки и лезьте на следующую гору. Посмотрите, что там, наверху. Друзья, повышение, дети… Это ваша гора.
– А после нее будут другие горы?
– Будут.
– Тогда детей можно отложить до следующей горы?
Ибрагим улыбается:
– Поступайте как хотите. Только смотрите вперед, а не назад. Поговорить же можно и на подъеме. Это кресло в вашем распоряжении всегда, когда оно вам понадобится.
Донна поднимает глаза, переводит дыхание и смахивает слезы.