― А что у вас с глазами? ― нетерпеливо спросил лаборант в жёлтом халате.
― Они чувствительны к рентгеновским лучам. Этот прибор…
― Никто не может видеть рентгеновские лучи. ― Лаборант недовольно поджал губы. ― Никто не видит на этих частотах. ― Он кивнул стоящей рядом женщине, и, принуждённо улыбаясь, она сняла с Ньютона очки. От яркого света в комнате он часто заморгал.
― Я вижу, ― сказал он, щурясь. ― Я вообще вижу не так, как вы. ― И добавил: ― Позвольте я покажу вам, как устроены мои глаза. Если вы меня отпустите, я смогу вынуть мои… контактные линзы.
Человек из ФБР и не думал его отпускать.
― Контактные линзы? ― переспросил лаборант. Он наклонился поближе, и долго всматривался в глаза Ньютона. Затем снова выпрямился. ― Вы не носите контактных линз.
Ньютона охватил панический ужас ― такого он не испытывал уже очень давно. Яркий свет в комнате начал на него давить, он как будто пульсировал вокруг в ритме сердца. Речь стала неразборчива, как у пьяного.
― Это… новый вид линз. Мембрана, не пластик. Если вы меня на минуточку отпустите, я покажу.
Лаборант всё ещё сидел, поджав губы.
― Таких линз не бывает, ― сказал он. ― У меня двадцатилетний опыт работы с контактными линзами, и…
Сотрудник ФБР за спиной Ньютона вдруг произнёс кое-что восхитительное.
― Пусть он попытается, Артур, ― вступился он за Ньютона, внезапно отпустив его руки. ― В конце концов, он платит налоги.
Ньютон коротко вздохнул. Затем сказал:
― Мне нужно зеркало. ― Он начал рыться в карманах, и вдруг им снова овладел ужас: он не нашёл специального маленького пинцета для удаления мембран… ― Простите, ― сказал он, не обращаясь ни к кому в отдельности, ― простите, но мне нужен мой инструмент. Наверное, он остался в моей комнате…
Человек из ФБР терпеливо улыбнулся.
― Ну же, ― сказал он. ― Мы не можем провести здесь целый день. И в комнату я уже не смогу войти, даже если захочу.
― Ладно, ― сдался Ньютон. ― Тогда, может быть, у вас есть маленький пинцет? Я попробую справиться с ним.
Лаборант скривился.
― Сейчас. ― Он пробормотал что-то ещё и подошёл к шкафчику. Через минуту он собрал внушительный набор сверкающих инструментов ― пинцетов и разных похожих на них приспособлений непонятного назначения. Он выложил их на столик рядом с зубоврачебным креслом.
Одна из женщин уже сунула Ньютону в руку круглое зеркальце. Ньютон взял со столика пинцет с тупыми концами. Он не очень походил на тот, что был у Ньютона, но должен был сработать. Ньютон пощёлкал им в качестве эксперимента. Может быть, немного большеват, но должен подойти.
Затем он обнаружил, что не может держать зеркало твёрдо. Он попросил стоящую рядом с ним женщину подержать его. Она шагнула к Ньютону и, взяв зеркало, поднесла его слишком близко к его лицу. Он попросил её немного отойти, а затем повернуть зеркальце так, чтобы ему было хорошо видно. Он не переставал щуриться. Лаборант в жёлтом халате начал постукивать ногой по полу. Казалось, постукивание попадало в ритм с пульсацией света.
Когда Ньютон поднёс руку с пинцетом к глазам, его пальцы начали неудержимо дрожать. Он быстро отдёрнул руку. Затем попытался снова, но не смог поднести пинцет к глазу ― так сильно тряслась рука.
― Простите, ― взмолился Ньютон. ― Ещё одну минутку… ― Его рука непроизвольно отдёрнулась от глаза из страха перед инструментом в отчаянно трясущихся, неуправляемых пальцах. Он уронил пинцет на колени. Нащупав его, он вздохнул и посмотрел на сотрудника ФБР, чьё лицо не выражало ровным счётом ничего. Ньютон прочистил горло, всё ещё щурясь на свету. Почему он непременно должен быть таким ярким?
― Как вы думаете, ― спросил он, ― можно мне чего-нибудь выпить? Может быть, джина?
Неожиданно человек из ФБР засмеялся. Но его смех больше не казался дружелюбным. Он был резким, холодным, безжалостным. Эхом отдавался он от кафельных стен.
― Ну, хватит уже, ― сказал он, снисходительно улыбнувшись, ― хватит.
В отчаянии Ньютон схватил пинцет. Только бы удалось вынуть хоть одну из мембран, пусть даже не полностью! Уж лучше он повредит себе глаз, но покажет им… Почему не пришёл Ван Бру и ничего им не сказал? Лучше уж покалечить один глаз, чем позволить этой машине с окулярами заглянуть в его череп, чтобы за каким-то бесом сосчитать бороздки на внутренней стороне затылка ― сосчитать, глядя сквозь его чувствительные глаза…
Внезапно сотрудник ФБР сжал запястья Ньютона и снова завёл его руки ― такие слабые по сравнению с человеческими ― за спину. Кто-то надел ему на голову зажим и затянул его на висках.
― Нет! ― тихо вскрикнул Ньютон, дрожа от страха. ― Нет! ― Он не мог пошевелить головой.
― Мне очень жаль, ― сказал лаборант, ― но для этой процедуры нам нужно зафиксировать вашу голову. ― В его голосе не было ни капли сожаления. Он подкатил прибор прямо к лицу Ньютона. Затем покрутил колёсико, которое подвело окуляры с резиновыми чашечками к глазам Ньютона, словно бинокль.
И Ньютон, во второй раз за эти два дня, сделал кое-что впервые, кое-что очень человеческое. Он закричал. Сначала он кричал без слов, но постепенно его крик сложился в слова:
― Разве вы не знаете, что я не человек?! Я не человек! ― Резиновые чашечки полностью заслонили свет. Он больше ничего не видел. ― Я вовсе не человек!
― Ну хватит, довольно, ― сказал сотрудник ФБР позади него.
Вспышка серебристого света показалась Ньютону ярче, чем июльское полуденное солнце показалось бы человеку, который только что вышел из тёмной комнаты и смотрит, смотрит на него, не смыкая век, ― пока не почернеет в глазах. Затем чашечки перестали давить на лицо, и он понял, что они откатили машину назад.
Лишь после того, как Ньютон упал дважды, они проверили его зрение и обнаружили, что он ослеп.
10
Ньютона шесть недель продержали в государственной больнице без всякой связи с внешним миром. Правительственные врачи ничем не смогли ему помочь. Светочувствительные клетки его сетчатки выгорели почти полностью: всё, что он мог теперь видеть, напоминало сильно засвеченную фотопластинку. Через несколько недель он уже мог с трудом отличить свет от тьмы, и если у него перед глазами помещали большой тёмный предмет, он мог сказать, что это и в самом деле большой тёмный предмет. Больше он не мог различить ничего ― ни цвета, ни очертаний.
В это время Ньютон снова начал думать об Антее. Он стал ловить себя на том, что вызывает в памяти старые разрозненные воспоминания, по большей части из детства. Он вспомнил игру, вроде шахмат, которую любил ребёнком, ― в неё играли прозрачными кубиками на круглой доске ― и её сложные правила, по которым бледно-зелёные кубики получают превосходство над серыми, если выстроить их в многоугольник. Он вспомнил музыкальные инструменты, на которых учился играть, книги, которые прочёл, особенно книги по истории, и то, как в возрасте тридцати двух антейских лет ― или сорока пяти земных ― вместе с женитьбой закономерно окончилось его детство. Жену он сам не выбирал, хотя иногда это допускалось, а разрешил сделать выбор своей семье. Его брак оказался плодотворным и достаточно приятным. Между ним и его женой не было страсти, но антейцы не были страстным народом. Теперь, ослепший, в американской больнице, он вспоминал жену с большей нежностью, чем когда-либо раньше. Он тосковал по ней, и хотел, чтобы она была рядом. Иногда он плакал.
Не имея возможности смотреть телевизор, он временами слушал радио. Так он узнал, что правительство не смогло удержать в тайне его слепоту. Республиканцы извлекли из его положения немалую выгоду для своей предвыборной кампании. То, что с ним произошло, они назвали примером произвола и безответственности со стороны руководства страны.
Уже через неделю он не держал на них зла. Разве можно злиться на детей? Ван Бру сконфуженно принёс ему извинения: всё это было недоразумением, он не знал, что ФБР не уведомили о его особенностях. Ньютон понимал, что Ван Бру по большому счёту наплевать, и его заботит лишь одно, ― что Ньютон расскажет газетчикам, какие имена назовёт. Ньютон устало заверил его в том, что преподнесёт всё как неотвратимый несчастный случай. Просто несчастный случай ― никто не виноват.
Затем, в одно из посещений, Ван Бру сообщил ему, что уничтожил плёнку. Он с самого начала знал, сказал он, что в это никто не поверит. Скорее они решат, что это подделка, или что Ньютон сумасшедший ― да что угодно, кроме того, что это правда.
Ньютон спросил его, верит ли он сам в то, что это правда.
― Конечно, верю, ― тихо ответил Ван Бру. ― По меньшей мере шестеро знают и верят. В том числе президент и государственный секретарь. Но мы уничтожили запись.
― Почему?
― Ну, ― Ван Бру холодно рассмеялся, ― кроме всего прочего, мы не хотим войти в историю как величайшее сборище придурков из всех, кто правил этой страной.
Ньютон отложил книгу, на которой упражнялся в чтении по Брайлю.
― Значит, я могу продолжить мою работу в Кентукки?
― Может быть. Я не знаю. Мы не спустим с вас глаз до последнего дня вашей жизни. Но если победят республиканцы, меня отстранят. Так что не знаю.
Ньютон снова взял книгу. На какой-то миг он заинтересовался тем, что происходит вокруг ― впервые за долгие недели. Но интерес пропал также быстро, как появился, не оставив и следа. Ньютон тихо рассмеялся.
― Вот, значит, как, ― сказал он.
Когда Ньютон вышел из больницы, ведомый сиделкой, перед зданием его ожидала толпа людей. Он слышал их голоса и даже видел их силуэты на ярком солнечном свете. Кто-то держал для него в толпе открытый проход, ― наверное, полицейские, ― и сиделка повела его по нему к машине. Ньютон услышал робкие аплодисменты. Он два раза споткнулся, но не упал: сиделка вела его умело. Она останется с ним на месяцы, а может и на годы ― столько, сколько будет нужно. Её звали Ширли, и, насколько он мог судить, она была довольно тучной.
Вдруг кто-то взял Ньютона за руку и мягко пожал её. Перед ним возникла большая тень.