Они разговаривали до тех пор, пока горничная не принесла им ланч ― сэндвичи с куриной грудкой и бутылку рейнского вина для Фарнсуорта, овсяные печенья и стакан воды для Ньютона. Оказалось, что овсянку организм Ньютона усваивает лучше всего, и он ел её часто. Ещё некоторое время они беседовали о сложности финансирования самых различных предприятий. С некоторых пор Ньютону стало доставлять удовольствие всё, что связано с предпринимательством. Ему пришлось изучать его с нуля ― многое об этом обществе и этой планете нельзя было узнать из телепередач, ― и он обнаружил, что имеет к нему природную склонность; возможно, это был атавизм, унаследованный от древних предков, живших в суровые века расцвета первобытной антейской культуры. В те времена Антея переживала эпоху жёсткого капитализма и войн ― ещё до того, как почти иссякли энергетические ресурсы планеты и исчезла вода. На Земле в это время длился второй ледниковый период. Ньютону нравилось играть большими суммами, хотя при его умственных способностях эта игра была не такой уж азартной, да и вступил он в неё, имея в рукаве козырь в виде познаний в электронике, химии и оптике, накопленных на его родной планете за десять тысяч лет развития. Но он ни на минуту не забывал о том, зачем прилетел на Землю. Это знание всегда было с ним, неотступное, как тупая боль в его окрепших, но вечно уставших мышцах, как немыслимая чужеродность этой гигантской и многоликой планеты, к которой он никак не мог привыкнуть, сколько бы о ней ни узнавал.
Ему нравился Фарнсуорт. Ему нравились лишь несколько человек из тех, кого он знал. Он не был знаком ни с одной женщиной, потому что боялся их ― почему, он и сам не понимал. Иногда он жалел, что не может позволить себе узнать людей ближе, но это было слишком рискованно. Фарнсуорт, при всём его гедонизме, был умный человек, страстный игрок в финансовые игры; человек, за которым следовало время от времени присматривать; возможно, опасный человек, ― но разум его имел множество тонких и искусных граней. Он добился своих огромных доходов ― доходов, которые Ньютон увеличил втрое, ― не только за счёт репутации.
Обстоятельно разъяснив Фарнсуорту, что нужно сделать, Ньютон на миг откинулся в кресле, отдыхая, а затем произнёс:
― Оливер, теперь, когда деньги начали… накапливаться, я хотел бы предпринять кое-что новое. Я уже говорил вам об одном исследовательском проекте…
Фарнсуорт вовсе не выглядел удивлённым. Но, возможно, он предполагал, что целью этого визита окажется что-то более важное.
― Да, мистер Ньютон?
Ньютон слегка улыбнулся.
― Это будет предприятие совсем иного рода, Оливер. И, боюсь, оно потребует значительных вложений. Думаю, вы найдёте чем заняться, налаживая его ― по крайней мере, его финансовую сторону. ― Он бросил быстрый взгляд за окно, на серые здания Пятой авеню, витрины магазинов и деревья. ― Дело будет неприбыльным, и я думаю, лучше всего будет учредить научно-исследовательский фонд.
― Научно-исследовательский фонд? ― Юрист поджал губы.
― Вы не ослышались. ― Ньютон снова повернулся к Фарнсуорту. ― Да, я думаю, мы обоснуемся в Кентукки со всем капиталом, который я смогу собрать. Это составит примерно сорок миллионов долларов, если мы заручимся поддержкой банков.
Брови Фарнсуорта взлетели вверх:
― Сорок миллионов?! У вас нет и половины этого, мистер Ньютон. Через шесть месяцев ― может быть, но мы ведь ещё только начали…
― Да, я знаю. Но я думаю, мы продадим мои права на «Краски мира» компании «Истмэн кодак». Конечно, вы можете оставить свою долю себе, если хотите. Я уверен, что в «Истмэн» сумеют ими грамотно распорядиться. Они уже на многое готовы, чтобы получить эти права ― с условием, что я не стану выпускать конкурирующую цветную плёнку в ближайшие пять лет.
Фарнсуорт побагровел.
― А не всё ли это равно, что продать курицу, несущую золотые яйца?
― Возможно, это так. Но мне нужны эти деньги, и вы не хуже меня знаете, что владелец подобных патентов постоянно рискует попасть под действие антимонопольного закона. К тому же «Кодак» имеет лучший доступ к мировому рынку, чем мы. На самом деле мы только избавимся от больших хлопот.
Фарнсуорт, немного успокоившись, покачал головой.
― Если бы у меня были права на Библию, я бы их никому не продал. Но вы, наверное, знаете, что делаете. Вы всегда знаете.
5
В Государственном университете города Пендли, что в штате Айова, Натан Брайс заглянул в кабинет к начальнику отдела. Начальника звали профессор Канутти, и его должность называлась «консультант-координатор департамента», что было весьма в духе титулов большинства мелких начальников после великого переименования, которое превратило каждого продавца в торгового представителя, а каждого вахтёра ― в смотрителя. До университетов это поветрие добралось не сразу, но оно проникло и сюда, и теперь вместо секретарей здесь были сплошные регистраторы и ассистенты администраторов, а вместо начальников ― одни координаторы.
Профессор Канутти ― стриженный ёжиком, упитанный и с трубкой в зубах ― при виде Брайса просиял притворной улыбкой и жестом пригласил его пройти в кабинет ― по светло-бирюзовому ковру к пластиковому стулу нежно-сиреневого цвета.
― Рад тебя видеть, Нэйт.
Брайс едва заметно отмахнулся от «Нэйта» и, взглянув на часы, как будто в спешке, сказал:
― Меня тут кое-что заинтересовало, профессор Канутти. ― На самом деле он никуда не спешил ― разве что поскорее закончить этот разговор. Теперь, когда экзамены прошли, ему нечего было делать целую неделю.
Канутти ободряюще улыбнулся, и Брайс немедленно проклял себя за то, что решил начать с этого осла, любителя поиграть в гольф. Но, может быть, Канутти скажет ему что-нибудь полезное, ― в конце концов, как химик он далеко не дурак.
Брайс достал из кармана коробочку и положил её на стол перед Канутти.
― Вы уже видели такую фотоплёнку? ― спросил он.
Канутти взял коробочку мягкими, не знающими мозолей пальцами и озадаченно посмотрел на неё.
― «Краски мира»? Да, я ей пользовался, Нэйт. ― Он положил её обратно, будто завершая разговор. ― Это отличнейшая плёнка. Самопроявляющаяся.
― Вы знаете, как она работает?
Канутти картинно затянулся своей незажжённой трубкой.
― Нет, Нэйт. Не могу сказать, что знаю. Полагаю, как и любая другая плёнка. Всего лишь чуточку более… сложно. ― Он улыбнулся собственной шутке.
― Не совсем. ― Брайс потянулся, чтобы взять коробочку, и взвесил её на руке, глядя в ласковое лицо Канутти. ― Я провёл с ней несколько тестов, и результаты меня потрясли. Вы же знаете, что лучшие цветные фотоплёнки содержат три слоя эмульсии ― по одному для каждого из основных цветов. Так вот, в этой плёнке вовсе нет никакой эмульсии.
Канутти лишь приподнял брови. «Что же ты не удивляешься, придурок?» ― подумал Брайс. Вытащив трубку изо рта, Канутти произнёс:
― Верится с трудом. В чём же тогда светочувствительность?
― По-видимому, в самой основе. И, кажется, это сделано при помощи солей бария ― одному богу известно, как. Кристаллические соли бария в произвольной дисперсии. И, ― он сделал глубокий вдох, ― газообразный проявитель. В маленьком резервуаре под крышкой контейнера. Я пытался определить, что в нём, и могу с уверенностью сказать, что там нитрат калия, какой-то пероксид и что-то, что, прости господи, ведёт себя как кобальт. И всё это слегка радиоактивно, и это, вероятно, что-то объясняет… Но что именно ― я не уверен.
Выслушав эту маленькую лекцию, Канутти из вежливости помолчал. Затем сказал:
― Звучит дико, Нэйт. Где её производят?
― Завод в Кентукки. Но компания зарегистрирована в Нью-Йорке, насколько мне удалось выяснить. Их акций нет в биржевых списках.
Канутти слушал, сделав серьёзное выражение лица, ― наверное, подумал Брайс, одно из припасённых для торжественных случаев вроде вступления в новый загородный клуб.
― Понимаю. Что ж, это ловко придумано, правда?
«Ловко придумано? Чёрт подери, что он хочет этим сказать? Конечно, это ловко. Да это просто невозможно!»
― Да… Ловко. Поэтому я и пришёл к вам с просьбой. ― Брайс немного поколебался: ему не хотелось просить об одолжении этого напыщенного мелкого материалиста. ― Я хотел бы довести дело до конца ― выяснить, как, чёрт возьми, оно работает. Я хотел спросить, нельзя ли мне воспользоваться одной из больших исследовательских лабораторий внизу, в подвале ― хотя бы между семестрами. Мне мог бы ассистировать кто-нибудь из студентов.
Посреди этой речи Канутти резко откинулся в своём кресле с искусственной обивкой, как будто Брайс осязаемо толкнул его в мягкую пену подушек.
― Все лаборатории заняты, Нэйт, ― сказал он. ― Ты же знаешь, у нас сейчас больше промышленных и военных проектов, чем мы можем потянуть. Почему бы тебе не написать в компанию, которая выпускает эту плёнку, и не спросить у них?
Брайс ответил, стараясь не повышать голос:
― Я уже писал им. Они не отвечают на письма. Никто ничего о них не знает. О них ничего не пишут в журналах ― даже в «Американской фотохимии». ― Он немного помолчал. ― Послушайте, профессор Канутти, всё, что мне нужно ― это лаборатория… Я могу обойтись и без ассистента.
― Уолт. Уолт Канутти. Но все лаборатории заняты, Нэйт. Координатор Джонсон надерёт мне уши, если я…
― Послушай… Уолт… Это же фундаментальное исследование! Джонсон всегда толкает речи о фундаментальных исследованиях, не так ли? Хребет науки… А мы здесь, кажется, только и знаем, что придумывать более дешёвые инсектициды да совершенствовать газовые бомбы.
Канутти приподнял брови. Его пухлое тело по-прежнему покоилось среди подушек.
― Мы не обсуждаем наши военные проекты в подобном тоне, Нэйт. Наши прикладные тактические исследования ― это…
― Хорошо, хорошо. ― Брайс с трудом понизил голос, стараясь, чтобы он звучал нормально. ― Убивать людей ― это фундаментально, разумеется. Фактически часть жизни нации. Но эта плёнка…
Насмешка в голосе Брайса заставила Канутти вспыхнуть.