тно в кресло, старик почувствовал, как что-то мокрое и холодное упало ему на колени.
– Брось, друг, ешь. Это всё твоё. Я не голоден, – не открывая глаз, пробубнил он. После пару секунд замешательства, где-то на уровне пола вновь, послышались чавкающие звуки и спустя минуту, тяжёлая голова собаки аккуратно легла на колени Альберту.
– Дружище, – тихо прохрипел он, запустив руку в густую собачью шерсть. Так прошло около часа. Затем, тяжело кряхтя, опершись на подлокотники кресла, старик встал и медленно направился к окну. Стоило ему сделать буквально пару шагов, как что-то блестящее выпало из его кармана, и, соприкоснувшись с полом, громко звякнуло.
На мгновение Альберт зажмурился: он знал, что это было, и непроизвольно его руки задрожали. Он прекрасно помнил сегодняшний вечер. Помнил, как, дрожа от холода и нервов, заметил молодого парня, резвым шагом выходящего из светлых дверей магазина на безлюдную стоянку. Помнил, как, спотыкаясь и проклиная себя, подкрался к нему сзади. Помнил, как достал из кармана простую металлическую трубочку, найденную им буквально в десяти метрах от этого места. Как, зажмурившись и собрав всю волю в кулак, потребовал денег. Он понимал, что стоит парню просто обернуться, и его, Альберта, ничто не спасёт. Но парень не повернулся.
Он прекрасно помнил, как плакал, возвращаясь домой. Впервые за всю свою долгую жизнь он ограбил человека. Он был слишком слаб, чтобы, как раньше, подрабатывать грузчиком в дешёвых ларьках, а никуда больше его не брали. Даже для дворника он был слишком дряхлым и неопрятным. У него просто не было другого выбора. Он должен был позаботиться о Чаппи и Розе. Спасибо тебе, незнакомец. И прошу тебя, не держи на меня зла. Медленно подойдя к окну, старик дотянулся до небольшого пластикового графина, раньше, по всей видимости, служившего фильтром для очистки воды. Он стоял прямо под обвалившимся во время пожара водостоком, так что во время дождя практически моментально наполнялся до верха. Медленно развернувшись с графином в руках, Альберт подошёл вплотную к Розе.
– Привет, моя девочка, – ласково проговорил он, улыбнувшись.
И так дико смотрелась улыбка на его испещрённом морщинами лице.
Я медленно открыл глаза. Вокруг было пусто. Не спеша поднявшись с парапета, взмахом руки погасил звёзды. Пришло время ночи уступить место стремительно приближающемуся дню. Со всем его шумом, суетой, десятками тысяч машин, источающими тепло и ярость в вечной толкучке. Естественный ход жизни. В слегка философском настроении я спустился вниз. Вчера вечером мне, как ни странно не удалось застать кого-либо. Когда я, расстроенный, со сладостями в одной руке и колючим ананасом в другой, исхитрился открыть дверь и проникнуть внутрь помещения, меня встретила пустота. Это было даже как-то странно. Растерянный, я заглянул в кабинет старичка, но и там меня ждало разочарование и пустота. Что за дела?
Оставив гостинцы на стойке ресепшена, я направился в свою комнату, решив отложить выяснение происходящего на потом.
Закрыв за собой дверь, я вышел в коридор.
– Есть тут кто-нибудь? – как можно громче выкрикнул я. Да что же это происходит?
Вдруг где-то в глубине коридора хлопнула дверь, и я различил торопливые приближающиеся шаги. Ну вот, так-то получше будет.
Прислонившись к стойке ресепшена, я взял в руки ананас, оставленный мною вечером, и стал ждать, пока ко мне подойдут.
– Ну, привет, а я вчера хотел… – начал я за мгновение до того, как собеседник показался из-за угла, но стоило мне на мгновение приглядеться, как слова застряли в горле.
– Ой, это ты! – это была Анна, но как чертовски непохожа она была на ту девушку, которую я знал до этого. Её волосы были спутаны, словно она только что встала с кровати, дыхание прерывисто, одежда измята, но самое главное – глаза. Стоило ей появиться передо мной, как её взгляд уставился в пол и больше не поднимался. И, чёрт возьми, почему так резко запахло палёным… или нет, скорее то был запах серы. Чёрт. Чёрт. Чёрт. Долбаный ублюдок.
– Это тебе, – пробубнил я, поставив ананас рядом с тортом, и, не дожидаясь ответа быстрым шагом, с трудом сдерживая желание пуститься бегом, вышел из здания. Свежий воздух ударил мне в лицо. Город просыпался. Кажется, я начинал ненавидеть утро.
Я гнал, как ненормальный. Знаете, я, как и большинство жителей мегаполиса, не всегда придерживаюсь правил дорожного движения, хотя искренне стараюсь их соблюдать. Все, за исключением правил, ограничивающих скоростной режим. То есть, я считаю, что данные правила «слегка не соответствуют нашему времени», и хотя противники моей теории в один голос утверждают, что в Европе с этим в разы строже, у меня всегда находится один неопровержимый аргумент: а при чём здесь Европа? Эта привычка времён развала СССР, во всём подражать Европе, утверждая, что там в миллион раз лучше и правильнее, мне порядком осточертела. Но я отвлёкся.
Так вот, я мчался, как ненормальный. Раньше я никогда не превышал допустимых пределов. Не потому, что не мог, просто не хотел. Зачем? Сейчас мне было плевать. Стрелка на тахометре медленно переползла за отметку шесть. Что-то душило меня изнутри, нечто стремилось вырваться наружу, и я мечтал так, как не мечтал ещё никогда и ни о чём, чтобы ему удалось это сделать. Прямо, налево, налево, на кольцо, прямо, налево, прямо, резкий поворот вправо, тормоз. Я стоял перед небольшим пятиэтажным зданием с обуглившимися окнами. Стоял и тяжело дышал. Я смотрел на него, а оно смотрела на меня. Смотрело своими выжженными глазами, смотрело своим выжженным нутром. Задыхаясь от переполнявших меня чувств, я медленно вышел из автомобиля. Не чувствуя ног, поднялся на пятый этаж. Вот она, та самая дверь, которую я видел совсем недавно. Сделав глубокий вдох, я толкнул её.
Меня встретила тишина. Сглотнув, чтобы прочистить моментально забившееся горло, я шагнул внутрь.
Он знал, что я приду. Прямо посреди комнаты, недалеко от старого зеленоватого кресла, стоял горшок с розой, завёрнутый в старую тряпку, так, что его легко можно перенести. А ещё чуть поодаль стояла жёлтая миска с нарисованной на ней маленькой коричневой косточкой. Подойдя поближе, я различил рядом надпись, выцарапанную чем-то острым. «Чаппи, друг, лучше которого нельзя желать». А чуть правее лежал старый теннисный мячик с хорошо заметными многочисленными следами зубов. И последнее: на маленьком, на удивление чистом платке, аккуратно лежал мой кошелёк. А рядом с ним записка с корявыми, выведенными угольками буквами: «Я взял немного денег. Прости, что не смогу вернуть. Спасибо тебе».
Покачав головой, я наклонился, и, засунув вновь приобретённый кошелёк в карман, другой рукой подхватил вязанку с цветком, развернулся и побрёл обратно.
Это всё, что я мог для него сейчас сделать.
Я шёл. И старался не думать, о двух телах, съёжившихся в углу комнаты. О старом человеке, повидавшем на своём веку немало зла и жестокости, и старом псе, не бросившем своего верного друга.
Аккуратно поставив горшок на заднее сиденье, предварительно подперев его курткой, чтобы во время поворотов, не дай бог, не сломать растение. Я медленно сдал назад.
Ситуация чем-то напоминала мне знаменитую историю о маленьком принце, правда, моя роль в этой драме пока оставалась для меня загадкой.
– Цветочком обзавёлся? Может, ещё вязать начнёшь?
Я моментально дал по тормозам. Сзади, разрываясь, заорала сирена, и справа от меня, совершив небывалый пируэт, вылетела чёрная иномарка. Представляю себе, что он обо мне подумал. Но я достиг цели. Я сразу подметил, что этот «плохой парень никогда не пристёгивается».
– Да ты вконец охуел, что ли?!
Я прикидывал, как мне поступить, если прямо сейчас Ганс набросится на меня. Из его разбитого носа неудержимым потоком лилась кровь. По ходу он неслабо приложился о приборную панель. Значит, я всё затеял не зря.
– Пристёгиваться надо, – как ни в чём не бывало констатировал я, и медленно нажал на газ.
Глава 10. На которую были возложены большие надежды
Ганс не появлялся уже дня два. И ровно столько же я не заглядывал на Серпуховскую. Накануне утром я краем уха услышал, как диктор во время утренних новостей говорил о том, что в последнее время астрономы наблюдают что-то, что я точно не смогу сформулировать, но общая идея в том, что усатые учёные дядьки очень обеспокоены тем, что по ночам не светят звёзды. Правда, сразу после этих слов, как всегда, последовало весьма логичное и очень научное объяснение феномена. Что, в общем-то, неудивительно: люди очень любят объяснять то, что на самом деле абсолютно не понимают. Будем считать, что это забавная видовая традиция.
А ещё стало напрягать, что в последнее время мы практически перестали спать с Кариной. Да и то, что было, мягко говоря, вызывало лишь раздражение. Хватало одного взгляда на её лицо. Лицо человека, которому предстоит заняться чем-то, чем ему ну никак не хочется заниматься, но по-любому придётся. Это лицо офисного клерка, каждое утро открывающего глаза, и понимающего, что ему нужно идти на работу, которая ему не очень нравится, но он привык и смирился. Ужасно, не правда ли?
Дальше – лучше! Внимание, барабанная дробь, на работе мне дали повышение! Не спрашивайте, за что, сам не знаю. Но вот уже полдня я сидел в новом, более комфортабельном кресле, в новом, чуть более просторном кабинете, чуть ближе к кабинету Большого Б… а чуть правее от меня на маленьком столике восседало прекрасное кучерявое создание, которое я не так давно видел садящимся в машину босса, сидело и улыбалось. И, как назло, от её улыбки мои проблемы в интимной сфере моментально давали о себе знать.
И последняя новость. Когда вместе с моими вещами мне на новый, чуть более презентабельный стол, бывшие коллеги, а теперь новые подчинённые, положили какой-то небольшой пакетик, я сначала возмутился, но, заметив на нём печать бухгалтерии и приложенную записку, на которой мелким убористым почерком было выведено, «Для Синежниковой Тамары Валерьевны», мигом утихомирился и загрустил. Никогда моё будущее не казалось мне таким определённым и безрадостным.