Внезапно она напряглась. Ей показалось, что в окне троллейбуса, который прошел мимо, был Павел. Она поморщилась. В эти дни ей достаточно было увидеть рослого человека с коротко остриженными волосами на затылке, как ей казалось, что это Павел. Лена вспомнила, как перед фонтаном, похожим на большую, окрашенную серой масляной краской вазу для фруктов, ребятишки распевали: «Павлик-равлик, высунь рожки». Этот хорей звучал так призывно. Но хотелось ли этого же ей? Нет. Так лучше. Что она могла ему ответить?.. Они долго тогда шли молча. И уж лучше молчать, чем говорить неправду. Чем выдумывать. Чем принимать мимолетное за непреходящее. Лучше молчать, когда не знаешь, до сих пор не знаешь, сказала бы ты «да» или «нет».
11
Огонек прочертил в темноте медленную дугу и вспыхнул ярче. Павел стряхнул пепел.
Тахта, на которой он спал, стояла изголовьем к окну. В комнату с улицы падал красноватый свет — свет большого города, свет далеких электрических фонарей, а он лежал в темноте и курил последнюю папиросу. Это были пять минут, которые он оставлял себе, как бы ни хотелось спать.
По привычке он обдавал дымом огонек, и тот вспыхивал ярче, постепенно исчезая в клубящемся дыму, все больше подергиваясь пеплом.
— …Выйдем, — предложил Лубенцов. — Все равно тут дело не на час и не на день. А пока — посмотрим… Жалко, не сообразил с собой бинокля взять.
— Пойдем, — устало согласился Павел.
Спутник пролетал над их городом. Над Киевом. Яркая маленькая звездочка, которая быстро, ровню и уверенно чертила свой путь меж звездами. Его видели все: и Лубенцов, и Павел, и шофер, который остановил машину против их института и с подножки грузовика восторженно махал фуражкой вслед спутнику, и эти рослые девочки в коричневых платьях и белых передниках, и мальчики в нелепых форменных пиджачках.
Вот он двигался, пущенный в космос спутник. Газеты сообщили о новой победе человека над природой. Да, человек — может…
Но газеты ничего не рассказали о том, сколько неудач выпало на каждую удачу. Сколько людей не спало ночами, как не спит сегодня он, Павел, и искали ошибку и не могли найти. Интересно бы хоть приблизительно узнать, сколько они перепробовали вариантов.
— Я подсчитал, — грубовато и вместе с тем осторожно сказал ему Лубенцов.
— Что? — не понял Павел.
— Подсчитал все варианты. Если бы в нашем промоторе были две составные части, A и B, то они могли бы дать две комбинации: AB и BA; если бы было три части, то таких комбинаций можно получить шесть. Но при десяти частях можно уже составить три с половиной миллиона комбинаций. Если взять на каждый эксперимент даже по одному часу, то это получится…
— Иди ты знаешь куда, — сказал Павел.
— Да нет, я ничего, — смутился Лубенцов. — Я только люблю все подсчитать…
Странный парень, — думал Павел. Его, старшего научного сотрудника, кандидата химических наук, без пяти минут доктора, Месаильский поставил, по сути, помощником к Павлу, который и вообще-то еще не имел звания научного сотрудника. И вот Лубенцов работает так, словно ему это совершенно безразлично. Павел думал о том, что Лубенцов чересчур рыхлый. И добродушный. Ему не хватает жесткости. Да и где ей взяться у этого упитанного, не толстого, а именно упитанного парня, с круглым как луна лицом.
Сегодня в их лаборатории в сопровождении Олега Христофоровича появилась дотошная дама из Академии наук, которую Павел запомнил еще в бытность свою «уборщицей» в лаборатории Алексея, и черный худенький человек с черной бородкой лопаточкой и желтой кожаной папкой под мышкой. Он шел по тесному проходу меж столами на цыпочках, громко шепча: «Мы не будем, не будем мешать, мы на одну минутку…» Они просмотрели экспериментальный журнал и действительно скоро исчезли.
Как гоголевские крысы, — думал Павел. — Понюхали и пошли прочь. Он и сам не мог понять, почему его обеспокоил и разозлил этот визит.
Какое мне дело? — думал он.
Просто он уже привык к тому, что все, кто приходил в их маленькую лабораторию, обращались прежде всего к нему, что если с посетителями в лабораторию приходил Олег Христофорович, то он рассеянно замечал: «Об этом вам лучше расскажет Павел Михайлович Сердюк, которому принадлежит инициатива в этом деле».
А впрочем, какое все это сейчас имело значение?..
И ведь вначале как несчастье все это воспринял только он. Олег Христофорович улыбался с неожиданным добродушием.
— А как же вы думали? Я уже давно выступаю с предложением присвоить разделу химии, который занимается катализом, название — алхимия. Будет еще по-всякому с нашим промотором. Будет он и увеличивать выход азота. И уменьшать. У нас с вами еще все впереди.
Гораздо серьезнее отнеслась к известию о том, что промотор не действует, Марья Андреевна.
— Если бы вокруг всего этого было меньше нездорового ажиотажа, — сказала она, — я бы считала, что все развивается естественно и закономерно. Но сейчас потребуется настоящий скачок…
Этот «скачок» продолжался вот уже целый месяц. Так, должно быть, чувствовал бы себя человек, помещенный в оболочку спутника. Оттолкнулся ногами и повис в пространстве, и все стало невесомым. И оттого, что ты барахтаешься и протягиваешь руки то к полу, то к потолку, ты не сдвигаешься с места и висишь, висишь, и замирает сердце в предчувствии страшной беды: ты не знаешь, как приземлиться.
Прежде всего они взялись за очистку. Сначала они сменили крекер, в котором аммиак разлагался на азот и водород. Затем стали менять скруберы, сменили начинку колонок с хлористым кальцием и фосфорным ангидридом.
Павел чувствовал, как руководство работой все дальше уплывает из его рук, как оно переходит к Лубенцову и Софье. Особенно удивляла его Софья. С полуслова догадывалась она о замысле Лубенцова, с редкостным терпением и исключительной точностью проводила эксперимент за экспериментом. Она почти не выходила из лаборатории. Тут же за столом наспех съедала бутерброды, которые им всем носила уборщица, запивала их чаем, а нет — так и просто водой, громко объявляла: «А вот теперь бы поспать» — и снова принималась за дело.
Все они сошлись во мнении, что промотор утратил активность под действием какого-то неизвестного им каталитического яда. И так как самая тонкая очистка и самые точные анализы ничего не обнаружили, то Лубенцов выдвинул теорию, что таким каталитическим ядом могла оказаться любая из составных частей промотора.
— Не нужно впадать в панику, — с неожиданной резкостью потребовал Олег Христофорович. — Очень прошу всех присутствующих, пока продолжается наша работа, ничего не говорить о трудностях, какие мы сейчас переживаем. Это может помешать нам. Может вынудить нас отложить эту работу — она у нас, в конце концов, не плановая, — и заняться делами более близкими… Но если мы приложим все силы, я уверен — выход будет найден…
Вечером он сказал Софье:
— Дело обстоит значительно хуже, чем можно было ожидать. Это почти безнадежное дело. У меня нет уверенности даже в том, что результаты, вокруг которых был поднят весь этот шум, — это результаты нового промотора… Как тебе, вероятно, известно, такие скачки бывали и прежде — с увеличением поверхности катализатора, в связи с ошибками в подсчетах и просто по неизвестным причинам. Это — катализ. Процесс, о котором мы знаем очень мало.
— Через две недели — выборы, — сказала Софья.
— Да, скоро выборы.
12
«… Начался пожар на Шполянской МТС. Десятиклассник Анатолий Таранец бросился помогать пожарным. Вместе с товарищами он выкатывал тракторы. Анатолий получил сильные ожоги и умер. На каждом уроке в десятом классе «Б» учитель, раскрывая журнал, чтобы сделать перекличку, говорит:
— Анатолий Таранец.
И лучший ученик класса отвечает:
— Погиб смертью храбрых.
Анатолий спасал общественное имущество».
«…В нашем селе в 1901 году было проведено санитарно-экономическое обследование. При этом было обнаружено, что только в трех домах из ста нет тараканов. Потому что им нечем кормиться. На их долю не оставалось ни одной крошки. Наши комсомольцы тоже решили провести санитарно-экономическое обследование. Тараканов нашли в четырех домах из ста обследованных. Но и здесь после нашего прихода их истребили».
«Перворазрядник Тертерян техничней Глущенко. Но он перед состязанием встречался с девушкой и проиграл по очкам…»
«…Если вы на улице Ватутино бросите окурок, обязательно найдется человек, который или демонстративно подымет его и бросит в урну, или предложит это сделать вам…»
Лена закрыла тетрадь. Из писем, поступавших в редакцию, она делала выписки. Без всякой системы. Сейчас она разыскивала выписку о Ватутино. С нее она собиралась начать свою статью.
Прежде она, когда бывала в командировке, собрав материал, торопилась домой, затем несколько дней по кусочку писала статью, переписывала, переделывала, звонила по телефону в город, где только что побывала, — оказывалось, что самого главного, именно того, без чего статья не получится, она и не выяснила.
Теперь она не возвращалась из командировки, пока не дописывала всей статьи до последней строчки. И сейчас она сидела в маленьком, похожем на коробочку из-под чая, номере гостиницы в Ватутино и пыталась так связать записи и наброски из своего блокнота, чтобы получилась статья. Она подвинула к себе лист бумаги и переписала из блокнота:
«Есть в городе Ватутино добрый и спокойный великан. Зовут его — Аким Кузьмич Соколенко. Как человек стал великаном?
Аким Кузьмич родился недалеко от Ватутино, в селе Кириловке, ныне Шевченково. Он долго работал на Донбассе. Шахтером. Затем сменил врубовку на ручной пулемет. Началась война. После войны восстанавливал шахты и работал на них. И учился.
Сейчас Аким Кузьмич достиг 85-метровой высоты. Весу в нем тоже ни много ни мало — восемь тысяч тонн. Работает он за двенадцать тысяч человек, загребая за раз вагоны породы и отбрасывая ее чуть ли не за полкилометра.