– О чем это вы говорите? – повторил Колльберг.
– Мне бы тоже хотелось это знать, – сказал Гюнвальд Ларссон. – Почему это вдруг должно быть так важно?
Мартин Бек немного помолчал и потом ответил:
– Я вспомнил этого мужчину на балконе, потому что, когда Гюнвальд повторял вслед за женщиной его описание, он говорил то же самое, что и тогда, когда резюмировал описание субъекта, которого Лундгрен видел в Ванадислундене. Редкие зачесанные назад волосы, большой нос, средний рост, белая рубашка с расстегнутым воротом, коричневые брюки, светло-синие глаза. Разве это не совпадает!
– Возможно, – сказал Гюнвальд Ларссон. – Но я действительно уже не помню. Впрочем, на того типа, которого видел Лундгрен, он действительно похож.
– Ты думаешь, что это мог быть один и тот же человек? – скептически спросил Колльберг. – В этом описании ведь нет ничего примечательного.
Мартин Бек потер подбородок и смущенно посмотрел на Колльберга.
– Конечно, это всего лишь неясное предчувствие, – оказал он. – Кроме того, я понимаю, что тут не за что зацепиться. И все же стоит попытаться найти мужчину.
Колльберг встал и подошел к окну. Он повернулся к нему спиной и скрестил руки.
– Ну, неясное предчувствие… – произнес он.
Мартин Бек перевел взгляд на Гюнвальда Ларссона.
– Ну хорошо, теперь попытайся восстановить в памяти этот телефонный разговор. Что еще говорила та женщина?
Гюнвальд Ларссон развел огромными ручищами.
– Больше ничего. Только то, что хочет заявить, что напротив ее дома стоит на балконе какой-то мужчина. И что он вроде бы какой-то странный.
– Почему он показался ей странным?
– Потому что он все время находится на балконе. Даже ночью. Она сказала, что наблюдает за ним в бинокль. Что он там стоит и смотрит на улицу, как там проезжают автомобили и как играют дети. Потом она разозлилась, потому что я не проявил достаточного интереса. А с чего бы мне проявлять интерес к чему-то такому? Черт возьми, разве люди не имеют права стоять на своем собственном балконе, а соседи из-за этого разве должны сразу же звонить в полицию, а? Черт бы ее побрал, а что, по ее мнению, я должен был делать?
– Где она живет? – спросил Мартин Бек.
– Этого я не знаю, – ответил Гюнвальд Ларссон. – К тому же я вовсе не уверен, что она мне это сказала.
– Как ее звали? – спросил Колльберг.
– Не знаю. Черт возьми, как я могу это знать?
– Разве ты не спросил ее об этом? – сказал Мартин Бек.
– Наверное, спросил. Об этом человек всегда спрашивает, разве не так?
– А ты бы не мог это вспомнить? – сказал Колльберг. – Подумай.
Мартин Бек и Колльберг внимательно наблюдали видимые признаки того, что Гюнвальд Ларссон интенсивно думает. Он нахмурил светлые брови так, что над светло-синими глазами образовался мощный валик. Кроме того, он сильно покраснел и выглядел так, словно его что-то угнетает. Через минуту он произнес:
– Нет, не могу вспомнить. Фру… в общем, фру Икс, Игрек.
– Может, ты записал это куда-нибудь? – спросил Мартин Бек. – Ты ведь всегда все записываешь.
Гюнвальд Ларссон бросил на него яростный взгляд.
– Ага, – сказал он, – но только я не храню свои записи. Да и зачем, ведь ничего не случилось. Просто позвонила какая-то сумасшедшая баба. Почему я должен это помнить?
Колльберг вздохнул.
– Ладно, – сказал он. – Что дальше?
– Когда придет Меландер? – спросил Мартин Бек.
– Думаю, в три. Он дежурил ночью.
– В таком случае позвони ему и попроси, чтобы он пришел немедленно, – сказал Мартин Бек. – Выспаться он сможет когда-нибудь в другой раз.
XXIII
Когда Колльберг позвонил Меландеру, тот действительно спал в своей квартире на углу Нормеларстранд и Полхемсгатан. Он мгновенно оделся, преодолел короткое расстояние до Кунгсхольмсгатан на собственном автомобиле и через четверть часа уже был в кабинете, где все трое ждали его.
Телефонный разговор он помнил, и когда они прослушали конец магнитофонной записи допроса Рольфа Эверта Лундгрена, подтвердил, что версия Мартина Бека относительно описания верна. Потом он попросил принести кофе и медленно, тщательно начал набивать трубку.
Он закурил, удобно откинулся на стуле и сказал:
– Значит, ты думаешь, что здесь может быть какая-то связь?
– Это всего лишь предчувствие, – ответил Мартин Бек. – Мой вклад в конкурс составителей загадок.
– Возможно, в этом что-то есть, – кивнул Меландер. – А что тебе требуется от меня?
– Чтобы ты воспользовался вычислительной машиной, которую тебе поставили вместо мозга, – сказал Колльберг.
– Попытайся вспомнить, что говорил и делал Гюнвальд, когда в тот раз разговаривал по телефону, – сказал Мартин Бек.
– Это было в тот день, когда пришел Леннарт? – спросил Меландер. – Секундочку, в таком случае это было второго июня. Я сидел в соседнем кабинете, а когда пришел Леннарт, я перебрался сюда.
– Совершенно верно, – сказал Мартин Бек. – А я в тот день уехал в Муталу. По пути на вокзал я заскочил сюда, потому что хотел расспросить о том перекупщике.
– Да, о Ларссоне. Он тогда уже умер.
Меландер принял позу, которую Колльберг называл позой мыслителя. Он откинулся на стуле, оперся на спинку, скрестил ноги и вытянул их вперед во всю длину. Мартин Бек, как обычно, стоял, опершись одной рукой на металлический шкафчик.
– Ты помнишь, Гюнвальд записал куда-нибудь ее имя? – спросил Мартин Бек.
– Думаю, что да. Помню, он держал авторучку. Да, наверняка он это записал.
– Ты помнишь, он спрашивал, где она живет?
– Нет, думаю, он не спрашивал об этом. Но, возможно, она еще раньше сказала ему имя и адрес одновременно.
Мартин Бек вопросительно посмотрел на Гюнвальда Ларссона, однако тот только пожал плечами.
– Я точно никакого адреса не помню, – заявил он.
– Потом разговор зашел о каком-то морже, – сказал Меландер.
– Ага, это факт, – сказал Гюнвальд Ларссон. – Я подумал, что она говорит «морж», что на балконе стоит морж. Она объяснила мне, что речь идет не о морже, а о мужчине, и я, естественно, решил, что этот мужчина стоит у нее на балконе, раз уж она звонит в полицию.
– А потом ты потребовал, чтобы она описала этого мужчину, и я отчетливо помню, как ты что-то записывал, когда повторял вслед за ней то, что она говорила.
– Ну хорошо, – сказал Гюнвальд Ларссон, – но если я что-то записывал, то я записывал вот в этот блокнот, а когда потом оказалось, что тут не понадобится принимать никакие меры, я вырвал этот лист из блокнота и выбросил.
Мартин Бек закурил сигарету, подошел к письменному столу, положил спичку в пепельницу Меландера и вернулся на свое место у шкафчика.
– Да, к сожалению, так оно, вероятно, и было, – сказал он, – Фредрик, продолжай.
– Ты понял, что этот мужчина стоит на своем собственном балконе только тогда, когда она описала его тебе, верно?
– Ага, – подтвердил Гюнвальд Ларссон. – И я подумал, что у этой бабы с головой что-то не в порядке.
– Потом ты у нее спросил, как она может знать, что у этого мужчины светло-синие глаза, если он стоит на балконе на противоположной стороне улицы.
– И она мне на это ответила, что смотрит на него в бинокль.
Меландер с изумлением взглянул на него.
– В бинокль? – переспросил он. – Черт возьми, ничего себе.
– Вот именно. А я ее спросил, беспокоит ли ее каким-то образом этот человек, и она ответила, что нет. Просто он там все время стоит, и это ей вроде бы кажется пугающим. По крайней мере, она так говорила.
– Очевидно, он стоял там и ночью, – сказал Меландер.
– Ага, по крайней мере, она так утверждала.
– А ты ее спросил, куда он смотрит, и она ответила: на улицу. На автомобили и играющих детей. А потом ты ее спросил, не считает ли она, что ты должен послать туда полицейских собак.
Гюнвальд Ларссон посмотрел на Мартина Бека и раздраженно произнес:
– Ну да, потому что Мартин стоял здесь передо мной и излагал мне какую-то ерунду про собак. Что мне якобы представляется прекрасная возможность послать туда этих моих бестий.
Мартин Бек и Колльберг посмотрели друг на друга, но ничего не сказали.
– Ну, – заключил Меландер, – по-моему, это все. Женщина посчитала, что ты хамишь ей, и положила трубку. А я вернулся к себе в соседний кабинет.
Мартин Бек вздохнул.
– Из этого много не выжмешь. Практически установлено лишь то, что эти два описания совпадают.
– И все равно странно, что кто-то простаивает дни и ночи на балконе, – медленно сказал Колльберг. – Впрочем, это, наверное, пенсионер и ему скучно.
– Да нет, – возразил Гюнвальд Ларссон. – Тут что-то не так. Я припоминаю, как она сказала: «Причем это молодой человек… ему наверняка не больше сорока. И похоже на то, что у него нет другого занятия, кроме как стоять там и глазеть». Именно так она и сказала. Я совершенно забыл об этом.
Мартин Бек убрал руку со шкафчика и сказал:
– В таком случае он подходит под описание Лундгрена. Около сорока. А если она наблюдала за ним в бинокль, то должна была видеть его достаточно отчетливо.
– Она ничего не говорила о том, как долго наблюдает за ним, когда позвонила тебе? – спросил Колльберг.
Гюнвальд Ларссон ненадолго задумался, а потом ответил:
– Ты знаешь, говорила. Что якобы уже наблюдает два месяца, но что он вполне мог стоять там и раньше, а она, наверное, не обращала на это внимания. Сказала, что сначала она подумала, что он хочет что-то сделать. Может быть, прыгнуть с балкона.
– Ты точно помнишь, что никуда не спрятал эти записи? – спросил Мартин Бек.
Гюнвальд Ларссон выдвинул ящик письменного стола, вытащил оттуда тонкую пачку бумаги, положил ее перед собой и принялся листать.
– Здесь я записываю сведения о тех делах, которые должен расследовать или составлять о них отчеты. А когда составлю отчет и перепишу его начисто, эти записи выбрасываю, – говорил он, просматривая листочки один за другим.