Печка разгорелась. Микко согрел воду, помыл посуду, разыскал и поставил на огонь варево. И пока грелась похлебка, достал из своей торбы галеты и сига. Галеты выложил рядом с хлебом, а сига быстро и умело выпотрошил и нарезал на куски.
Юлерми, и прежде в еде непривередливый, поел больше для утоления голода, чем для вкуса. Лишь на нежную, умело посоленную мякоть сига слабенько прореагировал:
– Сам ловил?
– Нет, в дорогу дали, – ответил Микко. Но кто дал, не объяснил: зачем говорить, что был контакт с военными, кто знает, как он это воспримет.
Поев, Юлерми стал собираться:
– К Эркки Маслову схожу. Он говорил, одному хозяину строевой лес нужен, дом подрубать собирается, нижние венцы подгнили. Поговорить надо, что и как. Если задержусь, то ложись без меня. На печку, там теплее. Или на мою кровать, тогда я на печку лягу.
– Мне все равно.
– Если все равно, то ложись на печку, я больше люблю в прохладе спать. За занавеску не ходи, там вещи Сильвы. Я сам туда без дела не захожу, не хочу память ее понапрасну тревожить.
Юлерми ушел, а Микко подбросил дров в печку, помыл посуду после еды. Вскоре пришла Ирма Леппянен, высокая ростом, сухощавая и сутулая телом, с темным узким лицом и удивительной белизны тонким платком под шалью.
Дотошно расспросила Микко, кто он таков и по каким делам явился. Вздохнула о Сильве, отметив, какова та была хорошая жена и аккуратная хозяйка. И завершила свои воспоминания вполне философски:
– Все там будем.
На Микко, как на помощника, поначалу смотрела довольно скептически, но когда убедилась, что он не только суетится под ногами, но и прок от него есть, приняла под свое начало.
Велела добавить дров в печку и согреть воды. Когда вода согрелась, развела пойло скотине и поручила отнести пойло в хлев.
В хлеву подожгла лучину и, зажав ее зубами, сама налила пойло низкорослой комолой корове карельской породы и двум мериносам, овце и барану.
Потом приказала Микко, чтобы он положил сено в ясли корове и овечкам, да дал бы аккуратно, не трусил на пол, а если упадет какой клочок, чтоб не оставлял на полу, а поднял и положил в ясли. Сама же насыпала ячменя курам. Когда все исполнил, вручила горящую лучину и две впрок, с наказом сидеть и светить, пока скотина не напьется, а куры не насытятся, да с огнем быть аккуратнее, чтобы хлев не спалить. И забрав пустые ведра, вернулась в дом, готовить скотине пойло на завтрашнее утро, а для Юлерми и Микко еду на весь следующий день.
Микко вернулся в дом и доложил Ирме:
– Все. Лучинки сгорели.
– И я заканчиваю. Пойло на завтрашнее утро готово. Сущик варится. Быстро сегодня управилась. И не мудрено, четыре руки не две. Вот сущик доварится и пойду, дома дел тоже хватает.
Помешала уху, попробовала.
– Нет, не разварилась.
– Если только из-за ухи, то чего ждать. Сущика доварить и я смогу.
– Правда, умеешь? – испытала Ирма.
– Варил. И не раз.
– Тогда хозяйничай сам, а я пошла, – согласилась было Ирма. – Нет, погоди… лучше я дождусь, посмотрю, как у тебя получится.
Когда Микко доложил о готовности кушанья, Ирма сняла пробу в две ложки, первую – на готовность, приподнимая губы, ловила зубами то картофелину, то крупинку, проверяла, хорошо ли разварились, вторую, долго причмокивая и перекатывая во рту, – на вкус.
Одобрила:
– На соль угадал, молодец.
И ушла.
Микко подкинул дров в печку, принес еще охапку на завтра и уложил их подсохнуть. Посидел у жаркой печки. Разморило, потянуло в сон. Но дождался, когда догорят дрова.
Юлерми все еще не было. Закрыл трубу, налил воды в рукомойник – исстари у карел непростительным делом, даже грехом, считалось оставить рукомойник без воды на ночь – задул лампу и полез на лежанку спать.
Скоро уже, через несколько дней Новый год. Этот праздник они всегда справляли семьей. Разумеется, насколько это возможно в коммунальной квартире. Квартира, где они жили, была небольшая, всего три съемщика, жильцов по прописке восемь, а постоянно жили лишь шестеро. Миша с папой и мамой, и Костя с родителями. А Федосеенко, дядя Юра и тетя Лариса, приезжали раз в два года, брали отпуск через год, потому что работали на Севере. В начале лета приедут, привезут всем, всей квартире, подарки. Кому что, а Мише всегда привозили одну большую, трехкилограммовую, и несколько маленьких банок сгущенки. Из большой Миша сгущенку ложкой ел, в кипятке разводил или в чай добавлял, а маленькие дядя Юра научил его варить. Такая вкуснятина эта вареная сгущенка!
Побыв в Ленинграде с неделю, точнее, пробегав эту неделю по магазинам, дядя Юра и тетя Лариса уезжали на юг, откуда возвращались уже в сентябре. И снова, неделю-две пожив в Ленинграде, уезжали на Север, чтобы вернуться почти через два года. А однажды они приехали раньше обычного, к майским праздникам, и привезли с собой огромную, чуть не во весь стол, серебристую рыбину с темной макушкой и пятнистыми щеками, и очень вкусную. На весь праздник одной рыбины хватило.
Кухня у них, для такой квартиры, была огромная, двенадцать квадратных метров. На праздник сдвигали семейные столы, преображали их большой скатертью в один общий, квадратный, и накрывали его в складчину.
А в последний свой Новый год, перед уходом в армию, Костя пригласил на праздник Аллу, и, честно говоря, Мише это не очень-то понравилось. Костя весь вечер только на Алку смотрел, а она на него. И за столом недолго просидели, вскоре после того, как по радио пробили куранты, ушли гулять, и Миша так и не дождался, когда Костя вернется, уснул.
Первое мая и Седьмое ноября Миша отмечал у Илюхи Ковалева. Потому что Мишины папа и мама всегда в эти дни работали, дежурили весь день, до самого вечера. Утром все, Миша, Илюха, его родители и его дедушка, участник Гражданской войны, шли на демонстрацию. Размахивали красными флажками, разноцветными шарами, кричали «Ура!» и «Да здравствует…»
Вернувшись с демонстрации к Ковалевым, все садились за стол. Еще раз поздравляли друг друга с праздником, провозглашали тосты за Родину, за счастье товарища Сталина, благодаря его заботам жизнь улучшается, а доказательства вот они, на столе и в кошельках. Мужчины пили водку, женщины вино, а дети ситро и чокались своими стаканами с рюмками старших.
И было в праздники на столах много всего вкусного и превкусного, но это лучше опустить и забыть. А вспоминать, только душу себе травить.
И чтобы не видеть в памяти праздничного застолья, Микко натянул полушубок на голову и постарался побыстрее уснуть.
Утро, едва забрезжил рассвет. На лесную лыжню выходит человек в маскхалате, со шмайссером на груди – боец советской разведгруппы. На мгновение притормозил у разбитой грозой сосны, неуловимым движением забрал оставленные Микко палочки и заскользил дальше. На ходу перебирает и запоминает: еловых – одна, осиновых – одна, березовых – шесть, ольховых – четыре…
Пересчитав все и запомнив, разбросал. А через две-три сотни метров свернул с лыжни, углубился в лес.
Когда Микко проснулся, Юлерми в доме не было.
Развел огонь в печи, поставил подогреваться пойло и, взяв два ведра с коромыслом, вышел из дому. Юлерми, под стать своему коню, невысокий, но жилистый и ладно сложенный, туго подпоясанный широким ремнем поверх ватника, уже запряг своего работягу-коника и укладывал в сани пилу, топор, веревки и другое необходимое лесорубу снаряжение.
– Доброе утро! – поздоровался Микко.
– Доброе.
– В лес собираешься?
– Да, сговорились. – Видимо, Юлерми решил, что этой информации более чем достаточно, и молча продолжил свои дела.
– Ворота открыть?
– Я сам.
Колодец не близко. И ведра не легкие для сил мальчишки. Пока с отдыхом и остановками, чтобы размять надавленные коромыслом плечи, донес их до дома, Юлерми уже выехал и закрывал за собой ворота.
– Поешь. Грязную посуду на стол возле печки поставь. А будешь уходить, дверь, как вчера, подопри, чтоб собаки не забежали, и видно было: дома никого нет.
– Куда мне уходить? – не понял Микко.
– Не знаю… – на этот раз удивился Юлерми. – Я считал, ты только отдохнуть, переночевать зашел. Мне ведь с тобой нянчиться некогда, мне самому, как оказалось, нянька нужна… Что ж я еще и тебя Ирме на шею посажу? Она старая, ей тяжело. И дома я почти не бываю.
– Зачем со мной нянчиться? Я сам все умею делать: готовить, печку топить, за скотиной ухаживать. Надо, и постирать смогу. Все, что нужно по хозяйству делать, я умею.
– Вот как… – Но вывод Юлерми не огласил. Не готов был вывод, или оглашение отложил – неведомо.
Не больно, не для принуждения, а для команды, шлепнул коня вожжой по крупу и молча уехал.
Микко вернулся в дом и задумался. Надо найти разрешение сложившейся ситуации: ему необходимо неделю, а то и две прожить в Киеромяки.
«Раз не настоял, значит, сегодня можно остаться. В ночь тоже не погонит. Получается до завтра, – рассудил Микко. – За это время надо что-то предпринять, чтобы оставил. В крайнем случае, можно просто упереться: некуда идти, не в лесу же мне жить. Но это в крайнем случае, до этого лучше не доводить.
Чтобы оставил, ему от меня должна быть польза, а еще лучше – необходимость в моей помощи. Лес валить – не возьмет. По дому остается… Кстати… Ирма сказала: со мной быстрее управилась, четыре руки – не две. Пожалуй, на этом можно сыграть. Расположить ее к себе еще больше и как-то, меж делом, намекнуть, чтобы она попросила Юлерми за меня. С Юлерми… Самому к разговору о жилье не возвращаться, промолчит – останусь, будто так и должно. Заговорит – Ирма должна быть готова вступиться за меня. Пожалуй, такой вариант выгорит. Тогда за дело».
Но лишь нашел выход и принял решение, тут же обида подкатила и зло фыркнул: «Да если б не разведзадание – нужен ты мне со своей Ирмой, как… как сосулька в заднице. Я был лучше к деду Эйнору пошел, а не к тебе, зануде».