Дед Эйнор или, как звали его русские, Иван Иванович, а иногда и короче – Иваныч, раньше жил в Ленинграде, и Миша там часто его видел. После переезда в Хаапасаари делал при Советской власти колхозу за трудодни, а сейчас нуждающимся соседям за заранее оговоренную плату или за посильное подношение, если хозяин не мог оплатить работу полностью, – рамы, грабли, столы, табуретки, тумбочки и прочую столярку. Летом под навесом, а зимой – в доме постоянно слышались стук киянки, шорох фуганка, шелест длинных, завитых и вкусно пахнущих стружек. Иногда стружка получалась очень длинной и ее можно было вытягивать в поезд, а из обрезков, круглых, квадратных и всяких разных, можно сделать что угодно: и паровоз, и танк, и самолет, и военный корабль, и даже пароход дальнего плавания. А Микко мечтал стать капитаном дальнего плавания. Не просто капитаном, а именно капитаном дальнего плавания. Белые ботинки, белые брюки, белый китель, белая фуражка с золотым якорем на голове, бинокль на груди, рупор в руке – стоит на мостике, смотрит в бинокль на морскую даль и подает через рупор команды капитан дальнего плавания Михаил Метсяпуро[15]. Фамилия не очень морская? Но это только на первый взгляд. Разве море не реками наполняется, а те не из ручьев воду берут? Так что фамилия вполне морская.
Попетляв по лесу, человек со шмайссером вышел, уже с противоположной стороны, к базе советского разведывательно-диверсионного отряда. Три замаскированные землянки, две – для личного состава, третья – штабная. Замаскированы грамотно, даже при подходе, в нескольких метрах не отличить землянки от обычных сугробов, да бежит меж ними змейкой лыжня, укатанная не более чем в прочей части леса. Длинные дымоходы проложены в земле и выведены в густой ельничек – печки уже топятся, но дыма не видно, и запах его не чувствуется.
Штабная землянка несколько смахивает на двухместное купе, только спальные места, на нижнем из которых лежит рация, из жердей собраны и покрыты еловым лапником, да размером она побольше, еще стол и печка на ней помещаются.
Командир отряда не очень высокого роста, но крепко сбитый, с крупными чертами лица и несколько кривоногий, лейтенант Подкович Эдуард Емельянович, выслушивает доклад бойца в маскхалате и со шмайссером на груди. Боец докладывает шепотом – таков порядок во вражеском тылу, будь то в засаде, на марше или на базе, все разговоры ведутся шепотом.
– …сосновая толще других, расщеплена, с клинышком… березовых шесть, кроме того – березовая развилка с двумя кольцами и линиями от кольца к кольцу… – боец докладывает, а командир делает пометки в записной книжке. – Все палочки связаны ивовой корой, завязка на один узел, – закончил доклад боец.
Эдуард Емельянович сделал необходимые пометки в записной книжке, кое-что переспросил, уточнил.
– Хорошо. Можешь быть свободен.
К приходу Ирмы Микко успел отнести скотине пойло и задать сена, насыпать курам ячменя. В хлеву было достаточно светло, с лучиной стоять не нужно. Ирма осталась удостовериться, по всем ли правилам обиходил животину Микко, а сам он вернулся в дом. Посмотрел на ведра из-под пойла.
«Надо помыть. По делу вроде ни к чему, достаточно сполоснуть, но Ирма сдвинута на чистоте и вымытую посуду наверняка отметит».
Вернувшись из хлева, Ирма действительно отметила чистоту ведер, правда, по-своему:
– Парень сам, безо всякого указания намыл, а иные дочек приучить не могут в чистоте посуду содержать. И вымыл чисто, а иные… – и пошла-поехала пилить нынешнее, по ее мнению, нерадивое и неряшливое девичье сословие.
– Как же можно к скотине с нечистой посудой? – вспомнил Микко бабу Лийсу и вставил лыко в строку. – Моя бабушка всегда говорит: если посуду не мыть или корм, или там пойло неаккуратно готовить, то вся нечистота потом в молоко и в мясо перейдет.
– Правильно говорит. Хорошая у тебя бабушка. Умница, – одобрила Ирма. – Ну ладно, главное дело мы с тобой сделали. А с остальными как? Один справишься?
– Конечно, справлюсь.
– Вот и хорошо, управляйся. А я пойду, дома тоже дел оставлено немало. Если ж заминка какая выйдет, прибегай за помощью, не стесняйся. А я через какой час зайду, посмотрю.
Позавтракал. Доел остатки сига, запил полуковшом колодезной воды. Желудок вроде не пуст, но и не сыт. Хотелось, очень хотелось молочка или хотя бы чего-нибудь молочного. Но корова у Юлерми уже не доилась, была в запуске. Так установила Сильва, пораньше запускать корову, чтоб к первой травке теленочек был уже подросшим и крепеньким, так и после ее смерти исполнил Юлерми.
Микко снова вышел во двор. Смел тоненький снежок к фундаменту. У конюшни и хлева снег взрыт конскими копытами и полозьями саней. Похоже, у Юлерми не хватало времени или внимания. Микко взялся за лопату.
Объект за северным склоном серьезный – упрятанные в скалу немецкие артиллерийские склады. Непосредственную охрану несут немцы, подходы к ним по периметру – финны. И немцы, и финны прекрасно понимают, что для русских это один из первоочередных кандидатов на уничтожение.
Но с воздуха бомбами скалу не пробить, со своей территории орудиями, даже самыми дальнобойными, не достать. Остается один путь – диверсия. А чтобы совершить диверсию на таком объекте, надо хорошо подготовиться. И в первую очередь, изучить систему охраны, пути подхода и отхода. Что на направлении, прилегающем к деревне Киеромяки, надлежало сделать Микко.
И, естественно, всякий человек, оказавшийся вблизи такого объекта, попадает в поле зрения как финских, так и немецких контрразведывательных служб.
Микко это не просто понимал, Микко это знал. И был уверен, что за ним будет установлено, если уже не установлено, наблюдение.
Значит, сейчас для него задача номер один: рассеять малейшие подозрения на свой счет. Во-первых, поведением, и во-вторых – не поддаться на провокации. А то, что они будут, его опыт разведчика не давал в том никаких сомнений.
Поэтому, чем дольше он будет на глазах у наблюдающих, чем больше он будет у них на виду заниматься обычными бытовыми делами, тем скорее к нему утратят интерес и если не снимут наблюдение вовсе, то сведут его к минимуму и сделают формальным.
Провозившись с уборкой снега до полудня, пошел обедать.
После обеда прилег немного отдохнуть.
Мама ему рассказывала, сам он этого не помнит, когда бывало нужно маме сходить куда-нибудь, а оставить его не с кем, она усаживала маленького Мишу на пол и выставляла перед ним папин слесарный ящик. Миша аккуратно, по одной вещи доставал сначала инструмент: большой молоток и поменьше, и маленькие молоточки, зубило, крейцмейсель, рашпили, напильники, ручную дрель, сверла. Потом разные железки, обрезки уголков и кольца, отрезанные от труб, полоски и скобки. Оставалась на дне только одна железная толстая плашка, на которой папа перерубал металл, ее Мише вытащить было не под силу. После чего начинался обратный процесс укладывания всего этого железного богатства в ящик, опять же по одной вещи, медленно и аккуратно. И к той поре, когда Миша заканчивал укладку, мама успевала и в гастроном сходить, и в молочный, и в булочную, и даже с соседкой во дворе поболтать.
Улыбнулся своей педантичности и находчивости мамы. Повернулся на бок, подтянул колени и недолго, с полчасика, подремал.
Отдохнув, принялся за дрова. Выбросил из дровяника с десяток чурок. Чурки не тонкие, да и силенки у него невеликие, поэтому дрова кололись плохо. Но это неважно, – важно все время быть на виду. Тем более, что и старик в доме наискосок через улицу все время вертится во дворе, без серьезного дела, а со всякой мелочовкой: то жердь потешет, то полосу железа на чурке попрямит, то, совсем уж не по сезону, принес две штыковые лопаты и принялся их на черенки насаживать. Следит?
Микко стал выжидать удобного момента, и только старик отвернулся, хлопнул калиткой, будто ушел, сам же заскочил в дровяник и стал оттуда наблюдать. Старик глянул в сторону двора Юлерми и, никого не обнаружив, присмотрелся внимательнее – по-прежнему никого. Взял широкую деревянную лопату и, выйдя из калитки на улицу, поскреб и без того чистую дорожку, внимательно оглядев улицу в обе стороны. Опять вытянул шею в сторону двора Юлерми. Похоже, Микко не ошибся. «Вычислил я тебя, дедуля!» И тут же одернул себя: «Не кичись, боб, не слаще гороха…» А что, если старик не просто лопух, а действует напоказ, для приманки, а кто-то невидимый наблюдение за ним ведет, реакцию на старика снимает? Нет, вряд ли, слишком замысловато. Да и не видно никому, что в дровянике происходит.
Вынес из дровяника нетолстый чурбан – всякое действие разведчика должно быть для окружающих естественным, легко объяснимым и не вызывать желания разузнать подробности и тем более отыскать в его поступках или словах второе дно, – открыл калитку и подпер чурбаном. Попробовал, дескать, оставить калитку открытой, но она не удержалась, хлопнула, пришлось чурку подложить. Взял в сенях ведра с коромыслом и пошел к колодцу. Старик вернулся во двор, внешне не проявив к Микко никакого интереса. А на приветствие мальчика с готовностью ответил и подчеркнуто ласково заулыбался. «Он», – уверился Микко. Оперативно взялись, лишь сутки минули, как пришел в Киеромяки. Значит, действительно, объект серьезный, и серьезно подходят к охране.
Вечером Юлерми сказал:
– Ирма говорит: с тобой сподручнее, быстрее управляется. Так что не ленись, помогай, где по силам. И обращайся с ней как следует. Если пожалуется, разговор будет короткий… – О чем именно будет короткий разговор, Юлерми не уточнил, но ответа потребовал: – Понятно?
– Конечно.
– И с огнем аккуратнее, дом не спали.
– Не спалю.
– С дровами не надрывайся. Хочешь поколоть – поколи, парню надо к топору привыкать, но через силу не работай.
– А нет, ничего, не тяжело.
Коня Юлерми обиходил сам, а сунувшегося было помогать Микко, отстранил:
– С конем я управлюсь. А ты Ирме помогай да за домом присматривай.