Два через два Микко, из опасения не переиграть бы, все время выставляя себя напоказ, после обеда остался в доме. И одежонку починить надо. У шапки завязка оборвалась, у пальто одна пуговица на нитке висит, а другая в кармане лежит. К вечеру, как обычно, пришла Ирма, но сегодня принесла в берестяном туеске молока. И полюбопытствовала:
– А кем тебе доводится Хуоти?
– Никем. Знакомый Юлерми и все.
– Сочувствует тебе. Я спросила только, не знает ли он, у кого молоко можно брать, Юлерми просил для тебя найти, а то, говорит, синий ты весь и глаза ввалившись. Так он сразу же: «У нас бери. И платы никакой не надо. Мне Юлерми помог лес выбрать на сауну и ничего не взял за это. Теперь я ему помогу». О тебе с похвалой отзывался. Хороший, говорит, мальчик, а вот не повезло, сиротой остался. Все подробно о тебе расспрашивал, что да как.
Микко без видимой реакции на ее слова продолжал свое дело, но ловил и анализировал каждое слово и каждый оттенок интонации.
– Как дела, спрашивал, у кого раньше жил, чем интересуешься, куда ходишь, с кем дружишь… «Ты, говорит, Ирма, если у него неприятности или затруднение какое будет, сразу мне скажи, я помогу». Вот какой доброжелательный человек.
Внешне Микко виду не подал, но себе пометил: «Уже и Ирму втемную используют. Значит, проверка идет полным ходом».
– А нет, ничего. Все хорошо у меня.
Ирма вымыла руки и забрала у него шитье.
– Давай сюда, у меня, наверно, лучше зашьется.
«А ты сама, Ирма, – кто ты? Может быть, рассказывая о других, к себе внимание притупляешь?»
Но повспоминал, позже присмотрелся и убедился, Ирма им интересовалась только как помощником по хозяйству. За пределами хлева и кухни никакого интереса к его делам у нее не было.
Забегали к нему сверстники Айно Хокконен, Витька Регонен, Вилхо Лаутанен. Звали на лыжах кататься.
Очень хотелось, но отказался. Это было отработано как линия поведения – до времени с ребятами вместе с горок не кататься.
Зашел молодой продавец, зять хозяина местного магазина, Пекка. Из-за глухоты на одно ухо – затолкал в детстве в него сухую горошину, а она разбухла и что-то там передавила – его освободили от военной службы.
– Был в вашем конце по одному делу и заодно решил Юлерми навестить, разговор к нему есть.
– Нету его, в лес уехал.
Пекка сразу не ушел, поговорил о погоде, пожаловался на недостаток времени, – хочет на рыбалку и на охоту сходить, да времени никак не выбрать, и вроде бы жалуясь, похвастался – тесть без него и дня не может. Расспросил, как Микко живется, какие планы, у Юлерми останется или еще к кому пойдет.
– Поживу пока, а там видно будет. Сколько проживу – больше от Юлерми зависит. У него ведь своих забот хватает.
– Хватает, – согласился Пекка. – Да. Работящий мужик, добрый хозяин. Аяиз комендатуры иду, – внезапно сменил тему. – Там слышал, что русские, под видом бездомных детей, засылают своих шпионов. Совсем недавно списки с фамилиями таких ребят через своих людей получили. Не сегодня-завтра арестовывать начнут.
Лицо в сторону, но краем зрения на мальчика косится, реакцию снимает.
Микко на это слов никаких не сказал, лишь плечами недоуменно повел, брови поднял да губу нижнюю выпятил: «А я здесь при чем? Мне-то зачем об этом знать?»
А про себя усмехнулся: «Ну и чего ты ждешь от меня, Пекка? Чтобы я, на бегу из штанов и валенок выпрыгивая, в лес деру дал? Долго ждать придется».
Что немцам о мальчишках-разведчиках давно известно, не новость. Их разведка и контрразведка тоже не лаптем щи хлебает. И ребята, которые под подозрение попадали, не всегда пытки выдерживали. И предателя того, из Петрозаводска, который подпольщиков и пришедшего к ним мальчишку-сироту немцам выдал, партизаны уже повесили. Так что не новость… И мы кой-чему обучены, в том числе и тому, как с такими, как ты, разговаривать.
– Юлерми просит, чтоб я Ирме помогал. Так что пока здесь поживу.
– Да. Ирма тебя хвалила. Хороший мальчишка, говорит. И работящий, и чистоплотный. Ну, пора мне. Передай Юлерми, что я заходил, вроде как работенка для него намечается.
– Передам.
«Вроде как. Вот именно – вроде как. Но ничего, заботливый господин Пекка. Придет пора и с тобой поговорят. Плотно поговорят и заботливо. И с тобой, и с Хуоти, и с этим старым хреном, который опять во дворе вертится и полено долбит, как ворона мерзлый хрен».
Был еще один эпизод, но Микко так и не смог его квалифицировать. Заглянул Тимо Харвонен, предложил сходить на охоту, причем к скалам, где были немецкие склады. Там народ мало бывает, и зверь почти не пуганный. Само собой, Микко от такого предложения отказался. Во-первых, нет никакой гарантии, что это не провокация. А во-вторых, подходы со стороны леса – не его участок. Валерий Борисович не раз наставлял: в чужой огород не лезь, за чуждое дело не берись, чужого стада не паси. Полезешь – такого можешь наколбасить… мало, сам расшифруешься, еще и других подведешь.
– Некогда. Дома дел полно.
Тимо позвал еще пару раз и отстал.
Искренне он приглашал в компанию, или контрразведчики снимали его реакцию на подобное предложение, Микко так и не определил.
Были, вероятно, и иные проверочные мероприятия, о которых Микко от других не узнал и сам не почувствовал.
После обеда забрался на печь, подремать. Юлерми уселся возле окна, поближе к свету, принялся чинить хомут – ему пришла повестка на извоз.
Когда Микко проснулся, Юлерми по-прежнему сидел у окна к нему спиной и, похоже, не видел, что он проснулся. Чинил хомут и часто шмыгал носом. Микко открыл было рот спросить, не простудился ли, но увидел, как Юлерми поднял руку и стал вытирать ладонью глаза и щеки. По жене тоскует. Нет, лучше не показываться, пусть человек сам с собой тоску изольет. Мужчина ведь, ему может не понравиться, что его слезы видели. К тому же Микко печаль Юлерми вполне понимает, ему в своей жизни тоже приходилось влюбляться.
Осенью сорок первого возвращался Миша из разведрейса, прошел Красное Село, Тайцы, Павловск, Тярлево. Судя по маршруту и разведзаданию: установить войска, вооружение, технику, маршруты передвижения, – наши сильно опасались захвата немцами Пулковских высот. Овладев ими, фашисты получали возможность напрямую расстреливать город.
От Купчина пошел не прямым ходом к Неве и к штабу, а забрал влево, через Среднюю Рогатку к Броневой. Получался крюк в лишних километров семь-восемь. Но на станции Броневая, куда приходил на отстой бронепоезд, работала стрелочницей самая сокровенная его тайна, тайна сердечная, кареглазая и черноволосая семнадцатилетняя красавица Ольга Воробьева.
Ноги шли, а голову занимало одно имя. Повторял его, повторял и наповторялся.
«Оля, Олечка… Оля, Олечка, Олюшка… мы пойдем… с тобой… мы пойдем с тобой в полюшко…»
Оля, Олечка, Олюшка,
Мы пойдем с тобой в полюшко,
Там цветов наберем,
Вместе песню споем.
Да, хорошее занятие во время войны цветы собирать да песни петь. И главное – нужное.
Оля, Олечка, Олюшка,
Мы пойдем с тобой в полюшко,
Там цветов наберем
И фашистов побьем.
Цветами, что ли? Или песнями? Хотя на войне без песен тоже нельзя. Переделать надо…
…Вместе песню споем,
А фашистов проклятых все равно разобьем.
Теперь почти правильно.
Оля, Олечка, Олюшка,
Взявшись за руки, мы пойдем в полюшко,
И военную песню споем.
А фашистов проклятых все равно разобьем!
Вот так хорошо. Не очень гладко, зато правильно.
Оля у него уже третья любовь. Первой была соседка в Бабаксиньиной деревне, дочка тракториста Павла Лавриновича, Надюха. Лет ему тогда было совсем мало, задолго до школы. Полюбил ее Миша всерьез и пошел к Лавриновичам на двор, свататься:
– Дядь Паш, ты к ноябрьским праздникам гони самогонку и борова коли. Я сватов пришлю и на вашей Надюхе жениться буду.
Дядя Паша серьезно и внимательно выслушал его. Отложил в сторону косу, которую отбивал к завтрашнему сенокосу, и в знак согласия пожал руку:
– Договорились. И самогонки нагоню, и борова заколю. Только и ты уважь мою просьбу. На свадьбу штаны переодень, а то неловко, сам понимаешь, жениху на свадьбе в мокрых штанах быть.
Миша пообещал, и на том порешили. А решение скрепили еще одним рукопожатием.
Но в Ленинград его в том году забрали рано, еще в сентябре, и потому свадьба не состоялась. А к следующему лету любовь к Надюхе забылась.
Вторая любовь – одноклассница Валя Финаровская. В третьем классе в нее были влюблены почти все мальчишки-одноклассники. Миша видел, что Финаровская – девочка красивая, но сердца его она не трогала. Ему больше нравилась Галя Плетнева. Однако мальчишки уговорили: все они влюблены в Вальку, а он что ли особенный. Согласился, уступил товарищам, полюбил ее недели три и перестал. Неинтересная любовь, когда не по сердцу, а по уговорам.
И сама Валька виновата, что ее разлюбил. На уроке пения спросила учительница:
– Кто может своими словами объяснить разницу между высокими и низкими нотами?
Миша поднял руку и объяснил, как понимал:
– Высокие это писклявые, а низкие – бубнивые.
Улыбнулась учительница, засмеялись ребята и Валька вместе со всеми. Обиделся Миша – он в нее влюбился, а она над ним смеется, куда ж это годится! И к обеим стал равнодушен: и к Финаровской, и к Плетневой. И ни капельки не пожалел – летом переехала жить в Ленинград Оля Воробьева.
Олю Воробьеву, троюродную племянницу Бабаксиньи и деда Матвея, дочку дяди Тихона и тети Фроси, Евфросиньи Романовны, он знал давно. Она с родителями жила недалеко от Бабаксиньи, в деревне Ильино Борисоглебского сельсовета, и они не так уж редко виделись. Однако первый раз всерьез обратил на нее внимание, когда она и тетя Фрося приехали в Козий Брод попросить Бабаксиньиной помощи, помочь Ольге устроиться в Ленинграде. Вот тогда она ему понравилась. А полюбил по-настоящему, когда та переехала в Ленинград.