А почему? В чем отличие мастера своего дела от иного человека? За счет чего он скорости достигает? Не знаешь?
Микко отрицательно помотал головой.
– Тогда вникай и разумей – мастер своего дела ненужной работы и лишних движений не делает. И всю работу обдумает и решит заранее, а не гадает, как получится. Если по-вашему, по-школьному, говорить, то мастер сначала найдет, как решить задачку, и потом решает ее, а новичок – под ответ подгоняет. Вот и ты на всяком месте так работай. Все обдумавши, без суеты, степенно, но и время впустую не трать. Как говорится, лучше день обдумывать, чем неделю неправильно делать. Уразумел?
– Уразумел.
Только разогрелись, и потекла работа, пришла баба Хеля.
– Сайка всю стайку развоевала.
Отложили инструмент, пошли смотреть.
Козу Сайку дед Эйнор и баба Хеля купили в предзимье сорок первого, чтобы сейчас внучке, а потом и другим деткам, которые у Галины с Федором родятся, было полезное домашнее козье молоко. Веровали они: всему есть конец, и война не вечна. Свидятся когда-нибудь с доченькой и ненаглядной внученькой, кровинушкой Светочкой.
Все лето присматривались к козам, которых хозяева намеревались продать. И выбрали Сайку, из соседней деревни. Пригласили соседку Марию Мюхинен помочь в покупке, так как сами коз никогда не держали.
Когда вели козу в Хаапасаари, Мария собирала снежок со следами Сайки и бросала ей в спину, видимо, чтоб неповадна была ей обратная дорога к прежним хозяевам. В хлев ввели по овчине, раскинутой у входа мехом вверх. Зачем – Мария толком не объяснила, но утверждала, что так исстари ведется. А в хлеву она подсказывала бабе Хеле, а баба Хеля шептала козе на ухо:
Здесь твой дом, здесь твой хлев,
Здесь твой хозяин, здесь твоя хозяйка.
Бывший хозяин умер, бывшая хозяйка умерла,
Дом сгорел, и хлев сгорел,
И золу с пожара ветер унес…
Коза доилась хорошо, летом да по хорошей траве по пяти литров молока в день давала. И молоко жирное и вкусное. Но с норовом была, ой с норовом. Не по вкусу пойло, так подденет ведро, что оно по всей стайке летает да гремит. Чтоб с пола упавший клок сена когда подняла – ниже ее достоинства, лучше полдня голодная проблеет, свежего требуя, но с пола есть не станет. А летом и того хуже, повадилась к мужикам за куревом ходить. Пригонит пастух стадо, а она круть-верть и побежит туда, где мужики вечерком по обычаю на бревнах сидят, и толкется возле них, окурки подбирает и жует. Баба Хеля, алая от стыда, идет вызволять Сайку из этого позорища, а мужики смеются: курить научилась, мы ее еще виина[21] пить научим, а потом и замуж выдадим. Вон, за Ийвари Лехтинена. С женщинами ему не везет, не уживается, может быть, с козой поладит.
– Бесстыдники вы, бесстыдники! – только и находилось слов у бабы Хели.
Сердилась на подначивающих ее мужиков, на блудливую козу. Набрасывала быстренько веревочную петлю на рога Сайке и вела домой. А та хоть шла, но копытами упиралась, оглядывалась, не бросит ли кто окурок.
– Под хвост бы тебе этот окурок засунули, быстро б сюда ходить разлюбила, – желала ей баба Хеля, смахивая пот со лба.
Увидев вошедших деда и Микко, Сайка сердито топнула передним копытом. Ведро из-под пойла лежало в углу, две перекладины в яслях были выбиты, сено из яслей разметано по полу.
– Что случилось, Саечка? – спросил дед участливо, почесав ее пальцем меж рогов.
– Ме-е-э-э! – жалобно протянула коза.
– Обидели тебя?
– Ме-э-э-э! – еще жалобнее меканье.
– А сама? Наверно, сама плохо себя вела?
Коза недовольно фыркнула, мотнула головой и опять топнула копытом.
– Вишь ты… Ну, ты у нас виноватой никогда не бываешь.
Дед отремонтировал ясли, собрал сено с пола и отложил в сторонку, положил в ясли свежего. Опять почесал Сайке меж рогов – та наклонила голову, выставила рога и даже телом вперед подалась, стояла, слушала, как ублажает ее дед.
– Ну, хватит, – дед Эйнор взял ведро. – Тебе тут хоть целый день стой да чеши, ты только рада будешь.
– Мать, что случилось? – спросил дед, возвратясь в дом. – Коза на тебя обиженная.
– Ничего такого я ей не сделала… Разве что… ведром… Принесла пойло, напоила. Собралась уходить, а она опять в ведро лезет, всю голову в ведро засунула, к полу мордой давит, из рук вырывает. Ну, я, чтоб отстала, несильно так, легонечко, только для звона ткнула ей ведром по рогам. Ведро-то пустое и несильно стукнула, только приложила к рогам… Не было ей больно.
– А она обиделась. Иди теперь, мирись.
– Ох, Господи! До чего скотина привередливая.
Баба Хеля надела ватник, слегка присолила два ломтика хлеба и отправилась творить мировую с козой.
– А помирятся? – с сомнением глянул Микко на деда Эйнора.
– Куда она денется, – дед отнесся к этому, как к делу уже свершившемуся. – Она, небось, склоку-то затеяла, чтоб ей хлебца подсоленного принесли. Хитрая скотина.
Ближе к вечеру собрался дед к заказчику, недоставало материала на рамы. Нужно было решить, у хозяина ли что найдется, он ли купит недостающее, или деду самому нужно все доставать. В дом Микко заходить не стал, отпросился на лыжах покататься.
На центральной улице меж домами новый сруб, уже заведенный за оконные проемы, но не подведенный еще под стропила. Приостановился Микко, как бы отдыхая, оперся на палки грудью. Зло ухмыльнулся: «Стройте, стройте. Деда позовете рамы делать, а там и мы что-нибудь придумаем».
Прежде здесь стояла казарма.
Постоянного гарнизона в Хаапасаари не было, но проходившие маршем то финские, то немецкие подразделения останавливались на ночлег.
В прошлую зиму, если судить по морозу, а если по календарю, то в весну, в начале марта, обязали деда Эйнора надстроить в той казарме второй ярус нар для солдат. О том, видимо, через своих людей, узнали в советском штабе, и Микко получил задание срочно перебраться в Хаапасаари, под видом помощи деду проникнуть в казарму и установить возможность закладки взрывного устройства. Казарма стояла почти в центре деревни. Когда размещались в ней солдаты, охрану несли часовой возле казармы и патрули на всех прилегающих улицах, поэтому скрытно подобраться сколько-нибудь значительной группе диверсантов к ней было практически невозможно. Забросать гранатами тоже не получалось, на окнах была натянута сетка.
В остальное время присматривал за ней Альфред Аккалайнен, он же сторож, он же истопник, он же и дворник.
Поначалу предполагалось заложить мину с часовым механизмом, но вход в подпол был постоянно заперт на замок, ключ у сторожа, и предлога получить у него этот ключ никакого. В самой же казарме места, где бы гарантированно не было слышно тиканья часового механизма, тоже не находилось. О чем Микко оставил сообщение в «почтовом ящике».
Остановились на запале с бикфордовым шнуром.
Выпросил у деда Эйнора второй ящик для инструмента, чтобы и самому ходить не с пустыми руками. Насыпал на дно стружек, на стружки набросал реечек и брусочков, а сверху уложил выделенные дедом две стамески, долото, молоток, киянку и короткую ножовку-мелкозубку. Дед посмотрел на эту бутафорию, улыбнулся:
– Полный ящик инструмента. Как у настоящего столяра.
– Есть кое-что, – в тон ему ответил мальчик.
Накануне прибытия воинского подразделения по сигналу – по сломанной вершине у осинки за околицей, Микко забрал взрывное устройство, вложенное в тайник, может быть, партизанами, а может быть, разведывательно-диверсионной группой, того он не знал, как, впрочем, и те, кто закладывал тайник, не знали, кто произведет выемку. В ящике с инструментом, зарыв в стружку и заложив сверху брусочками, реечками и инструментом, пронес в пока еще никем, кроме сторожа, не охраняемую казарму и припрятал в сенях.
Полдела сделано. Нет, пока еще треть дела, а может быть, и четверть. Самое сложное впереди.
Выбрал момент, когда дед ушел домой за материалом, а сторож в дровянике колол дрова. Обмел и вынес сажу с дверок для чистки печных каналов: ни крупинки не должно упасть при закладке – если увидят сажу на полу, могут проверить, нет ли чего в дымоходе. Отпилил брусок размером примерно со взрывное устройство. Вышел с ним в сени, спрятал недалеко от взрывного устройства.
И раз, два, три, четыре… взял отпилок бруска… девять, десять, одиннадцать, двенадцать… прошел из сеней… двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь… да, что ж это за дела, дверь не открывается… сорок три, сорок четыре… открывается, только в другую сторону… пятьдесят шесть, пятьдесят семь… какая тугая защелка у дверцы… шестьдесят восемь… взрывчатка заложена… семьдесят пять, семьдесят шесть… дверца закрыта… восемьдесят два, восемьдесят три… взял ящик с инструментом и быстро вышел. Полторы минуты. Долго. Слишком долго. Может быть подозрение. И войти кто-то может за это время. Где потери времени? Двери и дверца – раз. Стамеской отжал скобку задвижки на дверце. Попробовал открыть-закрыть, отжал еще немного, еще попробовал. Вот, теперь хорошо, легко и быстро. Двери – первая открывается на себя, вторая от себя… на… от… «на вот» – запомнил. Теперь повторим тренировку. Так, взрывчатка спрятана справа по ходу, беру правой рукой, двери… первая – на… вторая – вот-от… дверца открыта… закладка… закладывать по узкому горизонтальному каналу вправо, правой рукой… неудобно… легла закладка близко и шнур не в ту сторону развернут… Путаются, мешают одна другой руки. Надо левой рукой закладывать… повернуть шнуром в нужную сторону… закладка на месте. Закрыл, взял инструмент. Пятьдесят девять, почти шестьдесят. Так, теперь основные потери времени при закладке в печной канал.
Еще раз. Правой взял… в левую переложил… двери первая – на… вторая – от… защелка правой рукой вверх… левой рукой взрывчатка в глубину канала шнуром к топке… дверца закрыта, на защелку заперта… под дверцей на полу сажи нет… инструмент взят… Тридцать семь – это уже кое-что. Повторял «маршрут» еще и еще, добиваясь скорости и отточенности, почти автоматизма, «чтобы не голова, а руки помнили». Свел время к двадцати пяти-тридцати счетам. Нормуль.