– В расположении войск я не был, шел по дороге и все.
– Господин офицер спрашивает, по чьему заданию ты разведывал военный объект германских войск?
– Ничего не разведывал. Никакого военного объекта не знаю. Я сирота, родители без вести пропали. Хожу к родственникам на жительство. То у одних поживу, то у других, кормиться как-то надо.
– Зачем ты сворачивал с дороги и пытался проникнуть на территорию военного объекта?
– Никуда я не хотел проникать. Зачем мне военный объект? А с дороги сворачивал, потому что живот болел… не на дороге же… это делать…
– Я-я, – понимающе кивнул офицер. – Но ты не вернулся на дорогу сразу, ты шел вдоль ограды военного объекта. Зачем?
– Белку видел и дятла, вернее, их следы. Поймать хотелось…
– Яволь, – опять согласно кивнул гауптман и что-то краткое и резкое сказал солдату с винтовкой.
И ярко озарился блиндаж, и в нос жаром ударило, и в голове зазвенело. А потом тьма и круги серые с золотистыми ободами в этой тьме поплыли. Очнулся Микко на полу, в голове сумятица, по лицу, из разбитого прикладом лба, кровь течет. Солдат с винтовкой в руках тут же стоит, смотрит выжидающе на гауптмана, команду ждет. Гауптман на них не смотрит, зачем-то кинжалом резиновый кордовый с толстыми стенками шланг вдоль на две части разрезает. Разрезал до середины, и каждую половину еще надвое вдоль распустил. Положил на стол. Опять что-то пролаял переводчику.
– Господин офицер говорит, что ему все известно о твоей шпионской деятельности. Ты подлежишь суровому наказанию от германских властей. Но господин офицер дает тебе шанс облегчить твою участь – ты должен сам обо всем чистосердечно рассказать.
– Я ни в чем не виноват. Я сирота, у меня родители без вести погибли… – оговорился Микко и даже не заметил оговорки.
Гауптман опять бросил короткую команду солдату. Тот отставил винтовку к стене, смахнул мешок и его содержимое на пол, схватил Микко за шею, задрал рубашку на голову и повалил животом на ящик. Другой солдат прижал ноги к полу, и спину мальчика ожгла резиновая кордовая плетка о четырех хвостах. И не успел дух перевести от первого удара, как последовали и второй, и третий, и последующие. Их Микко считать уже не мог, боль отнимала силы и мутила рассудок. Хотелось только одного – остановить боль.
– Дяденька, не бейте меня… я ни в чем не виноват… я сирота…
Удары приостановились.
– Господин офицер говорит, тебя будут бить, пока ты чистосердечно не признаешься.
– Я ни в чем не виноват…
Избиение продолжилось. Через каждые три удара пунктуальный немец приостанавливал экзекуцию и требовал:
– Сознавайся!
– Не виноват я, дяденька! Не надо меня бить!
И избиение продолжалось, а прекратилось только тогда, когда Микко стал захлебываться и не осталось сил даже на крик от боли.
Гауптман дал ему отдышаться и сам дух перевел.
– Господину офицеру известно все. И твои связи с партизанами, и отряд, на который ты шпионишь, и фамилия командира отряда. Но господин офицер хочет облегчить твою участь. Если сам все честно расскажешь, то господин офицер готов смягчить заслуженное наказание и даже вовсе избавить тебя от наказания.
«Партизан… ничего они не знают… Только бы вытерпеть! Только бы не сдаться!»
– Не шпион я, дяденька. И партизан никаких не знаю. У меня дядя полковник…
– Упрямишься?
Гауптман поднялся из-за стола, опять взялся за разрезанный четырехвостый шланг.
– Не бейте меня, дяденька… я не шпион… никаких партизан не знаю…
– Не бить? Ладно, бить не стану. Но ты мне без битья все расскажешь.
Кивнул солдату. Тот опять задрал Микко рубашку на голову и завалил на ящик.
– Дяденька, не бейте меня!
– Не буду бить, не буду, – пообещал гауптман. Поднял с пола аптечный пузырек, высыпал содержимое себе в ладонь, добавил немного воды, размешал и принялся втирать соляную кашицу в исполосованную рубцами побоев спину мальчика.
Света белого Микко не взвидел, и небо с форточку ему показалось. Катался по полу, кричал, то прижимался спиной к полу, то падал на живот и изгибался кошкой, но боль и жжение никак не мог унять. Рассудок уже мутился, и одна только мысль была отчетливой: «Только не сорваться… только выдержать… только не выдать себя». Потому что жив он до той поры, пока они не узнают о нем правды.
– За что, дяденька? Не партизан я… не шпион… У меня дядя полковник… Эйно Метсяпуро… полком в финской армии командует…
– Ты мне не ври про дядю полковника!
– Не вру я, дяденька, правду говорю, не вру… Проверьте… Полковник Эйно Метсяпуро.
– Правду говори! – Плетка ожгла спину и свет померк.
Очнулся Микко и понять не может, где он. Темно. Слабый рассеянный свет мутным квадратиком лежит на полу перед его лицом. Шевельнулся – и боль резанула по телу. Полежал, подождал, пока боль немного поутихнет. Осторожно двигая руками, ойкая и стоная при каждом неловком движении, ощупал деревянный настил, на котором он лежал лицом вниз. Под настилом бетонный пол. Дальше рук не хватило. Подогнул ноги, положил голову и опять забылся. Через какое-то неведомое ему время опять пришел в себя. Квадратик на том же месте, но очертания его более размытые, и вроде бы не такой светлый, как был. Разглядел: свет проникает через сколоченный из досок вентиляционный короб. Короб внутри разделен от угла на угол на четыре отсека – так и у деда Эйнора, и у Бабаксиньи в погребе сделано: при любом направлении ветра по одному из отсеков свежий воздух задувается в погреб, а из другого, стоялый и нагретый, как инжектором, вытягивается наружу. Наверное, это тоже погреб, и он в погребе.
Болит, горит все тело, особенно спина и левый бок. Голова мутная, будто ватой набитая.
Вспомнилось, вроде тошнило его. Да, действительно, так и было. Дорожка. Белый снег возле дорожки. Его зыбит, раскачивает, будто на частых волнах, голова словно чужая, и тошнота подкатила. Похоже на сотрясение мозга.
Руки не гнутся, и точно колючие мурашки под кожей бегают, видимо, отлежал, надавил головой. Лоб саднит. Во рту горит, и губы сохнут. И ощущение, будто между губами и деснами что-то противное и толстое набилось. Провел языком по деснам и выплюнул собранную гадость. Все равно во рту жжет. И хочется пить. Так пить хочется, что жажда сильнее боли кажется. Сполз с настила, ощупью добрался до ближайшей стены. Стена холодная, влажная. Прижался к ней ртом, языком и губами, собрал отпотевшую влагу, где мог достать. Жажды не утолил, но жжение во рту притихло. Уже легче. Лег на правый бок, а спиной легонько прислонился к стене. Прохлада немного утишила боль. Полежал так, стал понемножку успокаиваться, но тут резко засосало в желудке. Голод. Чувство голода все усиливалось, казалось, желудок сейчас себя рассосет и все внутренности переварит. Желудок съеживался, поджимался кверху и больно давил на диафрагму. Не было ни сил, ни надежды. Заплакал, обратил голову к небу и, не обращаясь конкретно, взмолился:
– Спаси меня. Дай мне силы вытерпеть, не сдаться. И помоги мне выбраться отсюда живым!
Помолился и неловкости не почувствовал, хотя считал себя безбожником и в антирелигиозный кабинет ходил, который был устроен в их школе.
В кабинете на левой от входа стене, над всеми стендами, на кумачовом полотнище большими белыми буквами: «ПИОНЕР – ОРУДИЕ РАЗЛОЖЕНИЯ СТАРОГО БЫТА». Пониже на бумаге: «НЕ ЦЕЛУЙ КРЕСТ – ТАМ ЗАРАЗА». Буквы в словах «крест» и «зараза» выделены, обведены красными чернилами. Под ними «Уголок безбожника», где на тетрадных листах, приклеенных к большому листу плотной темно-зеленой бумаги, от руки печатными буквами написанные стихи:
Берегись! Школьника поп обучает крестом -
Уважать заставляет угодников!
От поминок и панихид
у одних попов довольный вид.
Под пасху буржуй кончает грабежи,
Вымоет руки и к попу бежит.
Рабочие, школьники, крестьяне,
Бросьте всякие обряды!
Обрядам только попы рады.
Родился человек или помер -
Попу доход, а вам ничего -
Неприятностей кроме!
И под каждым стихом соответствующий ему рисунок, под первым, например, злой поп бьет школьника крестом по голове, да так, что от темени бедного школяра искры летят. А под последним, пузатый поп держит в одной руке здоровенную рыбину, а в другой – целый свиной окорок и обжирается.
Несколько смущал Мишу последний стих: если помер человек, понятно, это неприятность, но почему неприятность, если родился? Старшие, более опытные товарищи, разъяснили: что родился человек, конечно радость, а неприятность в том, что попу за крестины платить придется. Дали ему, чтоб лучше в безбожных делах разбирался, книжку «Антирелигиозная азбука». Название книжки букву «А» обозначало.
На букву «Б» призыв:
Бросьте, братцы,
Богов бояться!
И рисунок. Красная метла выметает Евангелие, кадило, икону, нательный крест.
На букву «Да»:
Долой дедовскую деревню.
Красный тракторист на красном колесном тракторе разрушил белую церковь и гонится за попом и кулаком.
На «К»:
Колоколам конец -
Куй, кузнец!
Обнаженный до пояса мускулистый рабочий разбивает молотом церковный колокол, отлетающие осколки сами собой на лету обращаются в детали машин.
И самое решительное на букву «Н»:
Небесной награды -
Не надо!
Пионер в буденовке держит в правой руке красный флаг с белой надписью «5 в 4», а левой отвергает толстощекого попа, жирным пальцем указующего на небо.
Мама, как только увидела у Миши эту азбуку, перепугалась и взмолилась:
– Только папе не показывай, только чтоб папа не видел, а то беда будет.
Опасалась мама: сгоряча порвет отец книжку, а в школе спросят, где она. Что тогда отцу будет? Времена-то сейчас, ой какие тревожные и ненадежные. В Козьем Броде двух ребят посадили, мальчишек еще: одному пятнадцать, другому четырнадцать лет, за две частушки. Пропел один на вечорке: