И не только сама пережила, но и приемыша Олега какое-то время тянула. Пришли они аварийной бригадой по вызову: лопнула канализационная труба под потолком. Поднялись в верхнюю квартиру посмотреть причину, а там шестилетний Олег под одеялом возле мертвой уже мамы дрожит и жалуется:
– Холодно от мамы.
Поискали карточки, но Олег сказал, что карточки забрал дяденька. А какой дяденька, он не знает.
– Давно?
– От мамы еще тепло было. Сказал, что хлебца принесет и водички тепленькой.
Потрогали маму. Не просто окоченевшая, а промерз труп, суток трое, не меньше, прошло со дня смерти. Поискали дяденьку, унесшего карточки, и рукой махнули – пустая затея. Все детские дома в ту пору были переполнены, и несколько дней он жил при тете Марине, пока организовали новый детский дом и отыскалось в нем место для Олега.
Миша один раз его видел. Стоял Олег в кипятильне, прижавшись к теплому печному стояку. Лицо худенькое, остренькое, в пятнах зеленки: сыпь прижигали, носик вздернутый, остренький, губки тоненькие, синеватые, нижняя под верхнюю глубоко поджата.
Тетя Марина сокрушалась – и в жарко натопленной кипятильне спит, не раздеваясь. Даже шапку с него снять или шарф развязать без слез невозможно. А уговорить или заставить помыться… Легче столб, чем Олега. Силком мыли. Хлеб крошит на микроскопические кусочки, скатывает в шарики, со спичечную головку величиной, и укладывает в коробочку.
Вот и в тот раз, когда видел его Миша, оторвет Олег руки от печного стояка, отвернется ото всех, чтобы богатства его не видели, откроет маленькую жестяную коробочку, достанет шарик из коробочки, в рот положит, губы плотно сожмет. Коробочку закроет, проверит, хорошо ли крышка закрылась, сверху резинку потуже натянет и в карман уберет. И карман проверит, не выпадет ли нечаянно коробочка, и клапаном карманным прикроет, и клапан раза два, а то и три ладошкой пригладит, прижмет потеснее к карману. Так надежнее.
После этого сам прижимается к печному стояку животом и ладонями, и щекой и медленно и сладко рассасывает тот крохотный шарик. Рассосет, достанет коробочку и повторит в точности от начала до конца весь ритуал извлечения и вкушения хлебного шарика.
Печальный, сгорбленный все время, пока видел его Миша, жмущийся к печке, голова втянута в плечи и, сверх того, с затылка и ушей прикрыта поднятым воротником, рукава спущены до пальцев и ниже, насколько одежды хватало.
Его раздражало все. Шум, громкий разговор, резкие стуки, музыка и даже улыбка взрослых.
На обеденный перерыв зашел в тепло и за кипяточком жилконторовский плотник Борька Фокин, мальчишка тремя годами старше Миши. До войны он учился в 101-й школе Выборгского района, окончил семь классов. В начале войны помогал переоборудовать свою школу под госпиталь, потом перебросили его на строительство дзотов на Втором Муринском и на проспекте Карла Маркса. Там обучился топор да иной плотничий инструмент в руках держать и невзгоды переносить. На строительстве дзотов работа сама по себе тяжелая да, мало того, чуть не каждый день то обстрел, то бомбежка.
Родители его, отец летчик и мать радистка, были на фронте, а сам он с дедушкой и бабушкой жил недалеко от Летнего сада на набережной в доме с колоннами, в том самом, из которого Кутузов отправился бить Наполеона. Однокомнатная квартира их на первом этаже с отдельным входом, под второй аркой налево, была интересна тем, что в ней ничего не терялось. От древности пол просел, но не равномерно, а корытом, и где что ни урони, обязательно выкатится на середину комнаты всем напоказ. И мебель была при подпорках. Ножки, что у стены, стояли на полу, а обращенные к середине комнаты – на рейках, брусочках, колобашках и иных подкладках.
Борька принес Олегу игрушки: плюшевого медвежонка и машину, подъемный кран на резиновом ходу:
– На, Олежка, играй. Хорошие игрушки, даже не попачкались. В завале под столом лежали, их еще и клеенкой закрыло, совсем чистые.
Олег равнодушно отодвинул машину, медвежонка взял в руки и тут же обратно положил. И, непонятно почему, захныкал. Тетя Марина попыталась его успокоить:
– Олежек, Олежек, что с тобой? Успокойся, маленький.
Но Олег противился, отталкивал руки тети Марины и от печки не уходил.
– Олег, частушку хочешь послушать? Сами сочинили, с Серегой Александровичем, когда окна после вчерашней бомбежки зафанеривали.
Плотник изобразил руками, будто играет на гармонике, и пропел:
Ястребки летят на запад,
Быстро крутятся винты.
Товарищ Сталин наступает,
Скоро Гитлеру кранты!
Присутствующие улыбнулись, а Олег отвернулся и заплакал уже в голос.
– Олежек, что с тобой, что случилось, маленький? – опять бросилась к нему тетя Марина.
Олег резко повернулся и с обидой укорил:
– А вы чего смеетесь, когда война, и мама умерла, и папу убило? Вам смешно, да?!
Миша впервые услышал его голос. Олег практически не говорил, а когда ему что-то требовалось, начинал хныкать, садился на пол или иначе капризничал.
«Ему же плохо одному, без папы и мамы!»
И острая жалость к мальчику прошла сквозь все тело Миши, и возле грудины от той жалости защемило. У него иногда так бывало, отчего-то становилось пронзительно жалко человека. Из-за этого и драться не любил. Со злости или, как он говорил, «с психа», иной раз врежет кому посильней, а потом жалко, и самому больно от этого удара, будто его ударили, и досадно, и почти стыдно.
«Ну, поганые, будет еще вам! Будет… И за Олега, и за всех остальных. Нас победить решили? Да кто вы такие, чтобы нас победить?! Колбасники! Бурдюки пивные! В крови вашей умоетесь, захлебнетесь в вашей крови! Подонки! Сволочи! Ни один из вас живой отсюда не уйдет!»
Попросил у тети Марины ключ от кабинета управдома, позвонил. На той стороне не отвечали. Присел на стул, переждать недолго и снова позвонить. Окинул взглядом кабинет. Стол, стулья, шкафы с папками и амбарными книгами, ближе к окну печка-буржуйка. На столе сероватый лист, судя по формату и проступающим линиям, оборот какого-то бланка, исписан химическим карандашом.
Об" яснительная
Докладываю для вашего сведения, что заделка пробоины кровли на д. № 9 своевременно не закончена, потому что в бригаде некомплект кадров. Кровельщики В. Савкин и А. Толокнов больные и находятся в стационаре. Кроме того, кровельщицы Л. Мансурова и Р. Гобросева до обеда в мастерской, куда мной были направлены для обрезки железа б/у в размер, принесли на рабочее место куклу и играли с куклой на верстаке. За что я им сделал замечание. Из замечания они правильных выводов не сделали, а еще хуже – после обеда принесли еще одну куклу и деревянную куклину кровать и, когда я уходил на адрес, играли с куклами и с кроватью, а работали плохо, мало сделали. Прошу принять меры к кровельщицам Гобросевой и Мансуровой и ходатайствовать перед администрацией стационара выхлопотать больным В. Савкину и А. Толоконову усиленную норму лекарства и продовольственного питания, чтобы скорее поправились, потому что работы много и работать надо, а некому.
10/I/41 г.
Видел Миша летом в кипятильне этого Виктора Сергеевича Черепанова. Лет ему всего четырнадцать и росту метр с кепкой, да и то, если на цыпочки встанет, а важный, будто не бригадир кровельщиков, а директор мыловаренного завода. Осмотрел Мишу со всех сторон и говорит:
– Слышишь, пацан, приходи ко мне на испытательный срок. Если выдержишь, возьму в бригаду на постоянку. После испытательного срока по тарифу получать будешь. На кровлю пока не пойдешь, опасно там и по возрасту тебе нельзя, будешь в мастерской железо гнуть и в размер резать.
– Не могу, – отказался Миша.
– Ты не дрейфь, у меня и девчонки справляются. На стуловых ножницах или на гильотине, если по двое работать, то не очень тяжело, – подождал ответа, не дождался. – Впрочем, дело твое, не навязываюсь. – Виктору Сергеевичу и взятый тон надо выдержать, и достоинство сохранить и в бригаде народу не хватает, человека к работе привлечь бы неплохо. Вот и вертись тут! – Рабочую карточку тебе выдадим, – добавлял он все более веские аргументы. – Я поговорю с кем надо, новую метрику тебе выхлопочем, будто четырнадцать лет исполнилось. Будешь полноправный рабочий, трудовой стаж пойдет.
– А нет, ничего. Не надо, я не хочу кровельщиком.
– Дело хозяйское, если и так сытый… – Помолчал. – Подумай, чего без дела шататься, когда можно зарплату и рабочую карточку получать. – Подождал ответа. Не дождался. – Надумаешь, через Марину меня найдешь.
«Знал бы ты обо мне побольше, как я без дела шатаюсь, сам бы ко мне в ученики просился, умолял бы, чтоб я тебя взял».
Опять позвонил, долго ждал ответа и уже трубку собрался класть, как на другом конце ответил Владимир Семенович. Миша хотел доложить бодро и четко, но горло перехватило, и голос осел:
– Володя…
– Да, слушаю.
– Володя… Это Костя говорит… племянник…
– Котя! Ну, как ты? Жив-здоров? Где сейчас? Когда пришел? С Борисычем созванивался?
– Нет. Ни с кем. Только вчера от тетки вернулся.
– От какой тетки?
– Что возле Дибунов.
– Ну и как тетушка поживает? Дорогу у нее не замело?
– Нормально прошел, ни разу не споткнулся.
Поговорили они иносказаниями.
– Хорошо. Отлично! – Пауза, прерываемая междометиями: «Так-так-так, пум-пум-пум». Значит, Владимир Семенович решал какую-то сложную задачу. – Котя, в запарке мы сейчас, в полной. Как только увижу Борисыча, сразу же ему скажу, что ты здесь. И оставлю для него в кабинете записку, если разминемся. Позвони часа через два. Нет, лучше через три. Впрочем, начинай через два часа дозваниваться. Может, кого из нас раньше застанешь. А я с Борисычем обкидаю ситуацию, решим, где и как с тобой встретиться. Ну, как ты? Как настроение?
– Нормуль.
– Отлично. Тогда ждем звонка. А сейчас, извини, бежать надо. Я только на минутку, за документами заскочил, ты меня, можно сказать, случайно в кабинете зацепил.