– В целом правильно, хотя формулировки надо помнить четче. А можно ли испытать состояние невесомости в нашей обыденной жизни?
– Нет. Вряд ли, – ребята с сомнением качали головами.
– А я испытал. Летом сорок первого, когда со своим взводом выходил из окружения.
– Расскажите, товарищ лейтенант! Ефим Юрьевич, расскажите!
– В перерыв. Если все выполнят не менее шестидесяти процентов нормы.
К обеденному перерыву установленная цифра выполнена, и ребята рассаживаются вокруг Ефима Юрьевича.
– Шли мы по вражескому тылу две с половиной недели, только на восемнадцатый день к своим вышли. Шли с боями через глухие леса, по болотам. Спали урывками, не раздеваясь и не выпуская из рук оружия, по часу, по два, редко когда три часа кряду поспать удавалось. На себе несли раненых, оружие, боезапас. И когда вышли к своим, поставили носилки с ранеными, сняли оружие, скинули сидора и скатки, разулись, в первый раз за эти восемнадцать дней обувь сняли – такое ощущение, что воспарили. Казалось, тело ничего не весит, даже под ноги себе смотрели: не летаем ли.
Но такие уловки давали хоть и эффективный, но сиюминутный результат, на следующий день опять преобладало расхоложенное настроение – не настоящее это дело, а огородная работа.
И однажды Ефим Юрьевич привел ефрейтора, командира отделения штурмовой роты.
– Получили мы приказ взять в ночном бою сильно укрепленную, с крутыми песчаными склонами высоту 17,3, – начал рассказ ефрейтор. – Вооружение – автомат, нож, ручные гранаты. Начали тренировки, и выяснилось, что в глубоких и тесных окопах, какие были отрыты у немцев на той высоте, ножами и автоматами вести рукопашный бой очень сложно. Из автомата можно ненароком в своих попасть, нож короткий, далеко им не достанешь, а винтовку со штыком в окопе не развернешь. Тогда решили в качестве основного оружия рукопашного боя применить остро заточенную малую саперную лопату. И не ошиблись. Лопатками окапывались, когда скрытно к вражеским окопам продвигались, лопатками рубили фашистов во время штурма, ни одна фашистская голова, даже в каске, не выдержала удара нашей саперной лопатки.
Взяли мы высоту.
А меня в том бою малая саперная лопатка от верной гибели спасла. Налетел здоровенный фашист с кинжалом, а мне в тесноте от удара не уклониться и приема не применить. Закрылся тогда, прижал к груди лопатку, фашистский кинжал скользнул по ней и в сторону ушел. А я его тут же, с отмаха, лопатой по шее. И отмах в тесноте небольшой, но лопата у меня остро заточена была – кровь из него, как из зарезанного борова похлестала.
Закончил ефрейтор свой рассказ и вместе с Ефимом Юрьевичем развесил на стене плакаты с приемами рукопашного боя, где красноармейцы в темно-зеленых касках с большими красными звездами успешно отражают малыми саперными лопатами нападения врагов и в ответ поражают их теми же лопатами насмерть.
– Теперь сами видите: саперная лопатка – это такое же боевое оружие, как штык, кинжал или сабля, – подытожил Ефим Юрьевич. – Более того, она сочетает в себе качества всех их. И кроме того, дает возможность бойцу окопаться, укрыться от поражающих факторов любого оружия противника. Подчеркиваю – любого. Поэтому к работе прошу подойти со всей ответственностью и принять к сведению, что заточка малых саперных лопат – это не огородная работа, как выражаются некоторые несознательные и не понимающие сути своей работы личности, а доводка изготовленного оружия до боевого применения.
Работа сразу пошла бойчее и качественнее. Особенно усердствовали мальчишки. И, наточив лопату, какой-нибудь паренек отбегал от верстака к плакатам, размахивал ею, стараясь подражать нарисованным бойцам:
– Вот тебе! Вот тебе, гадина фашистская! Получил?! Еще получишь! На всех вас, гадов, лопаты наточим!
В общем, народ не унывал, боевой народ был.
Когда раздавался сигнал воздушной тревоги, бежали не в убежища, а на крыши. Вовке не всегда удавалось туда пробиться, старшие ребята частенько сгоняли вниз, тушить зажигалки на земле, которые они сами сбрасывали с крыш.
Но так было не всегда. Старшие ребята от лопаток уходили на заводы к станкам или в ремесленные училища, там и с зажигалками воевали. А здесь уже Вовка и его сверстники по тревоге бежали на чердак, а оттуда выбирались на крышу, на свой боевой пост. Взрослые гоняли их оттуда да рукой махнули – чуть отвернешься, а они опять здесь, через другое слуховое окно вылезли. И Миша несколько раз поднимался с Вовкой на крышу во время воздушной тревоги.
Во время бомбежки на крыше совсем иные ощущения, чем внизу, где стоишь и ждешь, когда лопатой, щипцами или багром столкнут тебе зажигалку, чтобы ты с ней расправился: засыпал ее песком или утопил в бочке с водой.
Рокот приближающегося бомбардировщика, и вот к нему примешивается свист падающей бомбы, он все резче, громче, пронзительней, и душа, подпадая под власть ему, начинает трепетать и вибрировать. И желание – быстрее бы этот проклятый звук прекратился, и хочется спрятаться. Но на кровле куда от него спрячешься?
Ударит бомба – заколышется земля, задрожат стены у дома, задребезжат стекла в рамах, и дом шатается. Наверху, на кровле эти колебания, особенно ночью, в отсвете колышущихся по небу лучей прожекторов, ощущаются такими огромными, что кажется, дом уже раскачивается, как метроном, и вот-вот рухнет. Поначалу все новички приседали и хватались за выступы кровли, некоторые даже ложились и прижимались животами к железу – боялись упасть. Но вскоре привыкли и обращали на эти раскачивания внимания не больше, чем старый моряк на качку при свежем ветре.
Однако узнал о Мишиных дежурствах Валерий Борисович и категорически запретил – за не свое дело не берись, чужого стада не паси.
Говорил Миша Валерию Борисовичу и о Вовке. Как обычно, Валерий Борисович расспросил обо всех подробностях про него, записал полностью фамилию, имя, отчество, адрес, кто родители и где находятся. Но, как Миша видел, Вовка по-прежнему оставался в Ленинграде.
Может быть, не подошел по каким-то данным, возможно, из-за сестры – не захотели последним ребенком в семье рисковать.
Старшую Вовкину сестру, девятиклассницу Валентину или, правильнее будет сказать, десятиклассницу, потому что в сорок первом она уже перешла в десятый класс, в начале войны пригласили в райком комсомола на беседу. Вскоре она сказала, что уезжает на оборонные работы.
А в ноябре пришла к ним домой Нина, Валентинина одноклассница и ближайшая ее подруга, оборванная и измученная пережитым и усталостью. Рассказала, что им – ей, Валентине и другим девчонкам, которых пригласили в райком для беседы, – объявили: для выполнения ответственного задания командования на временно оккупированной врагом территории нужны морально стойкие девушки с привлекательной внешностью.
После недолгого обучения, в основном немецкому языку, их вывели за линию фронта, чтобы они заводили знакомства с фашистскими офицерами и получали от них нужную нашему командованию информацию.
Не прошло и месяца, как начались провалы. Девчонок арестовывали одну за другой, пытали и расстреливали. А четверых, в их числе Валентину, согнав на площадь жителей поселка, повесили для назидания и устрашения.
Из всей группы Нина одна уцелела, просто чудом. Укрыли и помогли переправиться через линию фронта местные жители и подпольщики.
Больше ничего не сказала. На просьбу рассказать поподробнее, только головой покачала:
– Такое там было… такое… вспоминать не хочется. Страшно. В другой раз… может быть… если смогу…
Недели две спустя зашла еще раз, попрощаться – уезжает в эвакуацию в Ярославскую область.
Перед Новым годом Вовкиного отца перевели из Ленинграда в другую часть, потому что он совсем отощал, уже еле ходил и опухать начал от голода. Из того, что в полковой столовой давали, ел самую малость, нес еду домой жене и сыну. И ругал его командир полка, и уговаривал, но запретить не мог. Впрочем, такое происходило не только с Вовкиным отцом, но и со многими военными, чьи семьи жили в блокадном Ленинграде.
Остался Вовка вдвоем с матерью. Может быть, и в этом причина, почему в разведку не взяли. А скорее всего, оставили его в городе помогать контрразведчикам. Потому что стал Вовка больше времени проводить на улицах с ребятами. Впрочем, он всегда был компанейским парнем, но сейчас у Миши глаз опытный, и он быстро отметил – играет Вовка со своими дружками в основном вблизи мостов, оборонных объектов, воинских частей и в таком месте, что их не очень-то заметно, зато им не только дороги и тропинки видны, но и скрытые пути подхода к объекту. Вряд ли это случайно.
А однажды, не застав дома, в чужом дворе нашел их, Вовку с компанией. Тоже играли. Но стоило появиться у дома прихрамывавшему человеку с палочкой, в военной форме без знаков различия и с вещмешком за плечами, как один из Вовкиных друзей прошептал:
– Носатый.
Вовка ему даже не головой, а одними глазами кивнул, и тот тихо и неприметно исчез. Появился так же тихо и незаметно, как исчез, и опять молча переглянулся с Вовкой и кивнул. А когда «носатый» вышел из дома, Вовка сказал:
– Миш, мы сейчас в другое место пойдем играть. Тебе туда нельзя. Ты не обижайся.
Обидеться Миша не обиделся, вдруг и на самом деле это вражеский агент, заподозрит ребят, его здесь запомнит, а там, за линией фронта, опознает. Зачем это нужно? Поэтому лучше, чтоб не запомнил, а еще лучше – не видел. Но все-таки, если по-честному, царапнула его отставка по самолюбию.
А у Дергачевых всегда есть вода. Много воды и водогрей дровяной, можно даже в ванну почти до половины воды набрать и помыться. Папа их, дядя Ваня, погиб под Красным Селом. Старшая дочь Вера, ей уже девятнадцать, боец МПВО, и у нее жених есть, краснофлотец с крейсера «Киров», наводчик второй башни главного калибра Валентин Сергеевич Васильев.
В квартире у них, в ванной под потолком установлен огромный бак, Валентин где-то раздобыл и со своими товарищами-краснофлотцами затащил, в квартиру и укрепил под потолком в ванной. Теперь, как только дают воду, они первым делом заполняют бак и поэтому всегда с водой. И на питье, и на мытье хватает.