Попрощался с тетей Мариной и пошел в аварийную службу.
Диспетчер на телефоне, она же мастер смены, самый молодой мастер в аварийке, шестнадцатилетняя Зоя. В диспетчерской кутерьма. Сантехники и электрики отчитываются за выполненные заявки, получают новые. И все шумят, скандалят, требуют материал. Нет среди них мужчин – все мужчины на фронте, город защищают, а спасают и восстанавливают его женщины и подростки.
– Поищите сами, что ж, я за вас буду по развалинам ползать, краны да провода искать, – огрызается уставшая от их назойливости Зоя.
– Я электрик, а не снабженец, – заартачился очкастый паренек и голову набок склонил, и подбородок вверх поднял.
– А я тебе снабженец?! – уперлась ладонями в край стола и подалась к нему всем телом Зоя. И твердо, отчеканивая каждое слово: – Найди материал, восстанови проводку и подай напряжение в квартиры по всему стояку. Все. Всем – все. У печки согрелись, чаю попили, заявки получили – быстро по заявкам.
Те без обид и пререканий, быстренько, чтобы не выстуживать диспетчерскую – самим же потом в ней греться – выскочили на улицу. Зоя встала, плотнее прижала за ними дверь, подоткнула под низ двери свернутую валиком мешковину. Подбросила дров в буржуйку.
– Горластые, – посочувствовал ей Миша.
– Они ребята и девчонки хорошие, безотказные. Но тяжело им, все время на морозе, материалов постоянно не хватает. Пусть покричат, надо же им пар как-то выпустить, – и предложила: – Давай, пока спокойно, чаю попьем.
– Попьем. Но можно я сначала позвоню?
– Звони.
По телефону никто не ответил. Зоя налила ему и себе в кружку кипятку, в каждую накапала из пузырька по несколько ароматных, пахнущих смородиной капелек.
– В прошлую смену сантехники водопровод в аптеке восстанавливали, быстро справились. Заведующая аптекой премировала их за хорошую работу, дала каждому по флакончику настойки смородиновых почек, а один, говорит, мастеру за оперативность передайте, – похвалилась удачей Зоя. И мечту высказала: – Вот прогоним фашистов, тогда настоящего чаю попьем с ситным и хлебушка досыта наедимся.
Миша достал из своей торбы серый сухарь, обмакнул кончик в кружку и аккуратненько сгрыз теплую, увлажненную часть его.
В Дзержинский район Зоя перебралась летом, а до лета жила на Петроградской стороне. В прошлую зиму работала штукатуром-маляром, но не столько она штукатурила и красила, сколько вместе с комсомольским бытовым отрядом ходила по квартирам, искала, кому нужна помощь.
Зайдут в иную квартиру, а там холод, грязь, вши и обреченно смирившийся перед смертью человек под одеялами и всяким тряпьем лежит, последнего своего часа дожидается. Во всем обличье его – обреченность, страх смерти и взгляд, голодный и блестящий, из глубоких глазниц, и мольба во взгляде. Не дайте умереть! Спасите!
Поговорят с ним, наколют дров, протопят печку, помоют полы, самого человека вымоют и белье его от вшей кипятком прожарят. За это время одна из них или вдвоем сходят карточки отоварят и горячий обед из столовой принесут. Глядишь, пришел человек в себя, ожил и зашевелился, и воля к жизни у него появилась. Ведь в первую очередь умирали те, кто слабел духом.
Некоторых, кто похуже себя чувствовал, в баню под руки водили и даже на санках возили, а была острая нужда и возможность, в стационар устраивали – и поднимали человека.
И не только взрослых находили в квартирах, но одиноких маленьких детей. Папы их известно где – на фронте, а мамы – у кого на улице от обстрела или бомбежки погибли, у кого на работу ушли и не вернулись, а у иных вот они, рядом мертвые лежат. Детей отогревали, отмывали, стригли, подкармливали и в детские дома устраивали.
И подростков беспризорных собирали, определяли кого в ремесленное училище, а кого и непосредственно на предприятия, где места были – куда принимали, туда и совали.
Работы было много. Сами истощенные и обессилевшие от голода, Зоя и ее товарищи, по двенадцать часов в сутки ходили по промерзшим, обледенелым, загаженным лестницам. Шли и на первый этаж, и на последний, и на мансарду, искали, кому нужна помощь. И таких, кого они подняли, отогрели и спасли, было немало – многие тысячи.
Допил чай, снова позвонил. О! Повезло! Ответили сразу. Опять Владимир Семенович.
– Здравствуйте. Вам Костя привет просил передать.
– Котя, ты?
– Да, я.
– Знаешь на Кирочной дом с высокой аркой? Недалеко от проспекта Чернышевского, высокая такая арка, на несколько этажей…
– Да, знаю.
– Сможешь там быть через полчаса?
– Смогу.
– Подъедем с Борисычем. Все. До встречи.
Машина запоздала минут на пятнадцать. Миша вышел из арки, задняя дверца открылась, и он тотчас оказался на сиденье в объятиях Валерия Борисовича. Едва успел протянуть сидевшему за рулем Владимиру Семеновичу руку, чтобы и с ним поздороваться.
– Ну, здравствуй, Мишенька! Как дела? Как здоровье? Цел? Не сильно голодный? Сейчас накормим, потерпи немного.
Валерий Борисович был рад, обнимал и тискал Мишу. Миша потерпел немного, сколько мог, а потом стал уклоняться от объятий.
– Что такое, Мишенька? – удивился Валерий Борисович.
– Спина болит.
– Застудил? Ударился?
– Ударили.
– Кто? Как произошло?
– Фашисты.
И Миша подробно рассказал о происшедшем возле танкодрома-приманки.
Валерий Борисович, услышав, что Мишу после побоев тошнило, тронул Владимира Семеновича за плечо:
– Володя, в ближайшие дни организуй врача, а будет необходимость – комиссию. Пусть хорошенько обследуют. Обязательно.
– Какие проблемы? Организуем.
– Продолжай.
Миша по непонятному для себя внутреннему требованию опустил ситуацию в лесу, когда явилась ему мама. Рассказал о ночлеге у знакомых Эркки, о ночевке в стогу, опять же опустив понятно какие подробности: об оружии – за это попадет, и о прикладывании к фляжке – к делу не относится. Подробно рассказал о переходе линии фронта по тропе и вкратце о том, с кем встречался на этой стороне и у кого остановился.
Подъехали к большим железным воротам. На каждой створке по звезде, видимо, по красной, но сейчас, впотьмах, при очень скудном свете запурженной луны они были темными, почти черными. У ворот два красноармейца в тулупах. Рядом с воротами помещение КПП. Значит, воинская часть. Здесь Миша еще не был.
Не доехав метров пятнадцать до ворот, Владимир Семенович остановил машину и прошел на КПП, откуда вскоре вышел с командиром. Тот подозвал солдат, сделал им какое-то, не слышное из машины, наставление и жестом дал указание открыть ворота.
– Порядок, – Владимир Семенович сел за руль.
– Пригнись, – Валерий Борисович склонил Мишу головой к сиденью и прикрыл собой сверху от ненужных взглядов.
И только въехала машина в ствол ворот, один из солдат вжикнул фонариком-жучком.
– Убрать фонарь! Под трибунал захотел?! В штрафную роту?! – рявкнул Владимир Семенович да так, что и у Миши холодок по коже пробежал.
Солдат с перепугу выронил фонарик и сначала вытянулся по стойке «смирно», а потом честь отдал. Когда машина прошла, подобрал фонарик и удивленно сказал напарнику:
– Ездят с бабами в баньке попариться, да еще злые, как собаки. А чего злиться? Дело житейское и командирская банька у нас, что надо, не зря ж и генералы приезжают. Чего злиться? – Затворил ворота, запер на задвижку и искренне попенял: – На бабу ему жалко посмотреть.
– Володя, ты их четко проинструктировал насчет фонариков и прочего? – спросил Валерий Борисович.
– Да. Я – дежурного по КПП, а он – бойцов. Четко инструктировал, я слышал.
– Тогда свяжись с Яблоковым, с Виктором Борисовичем, пусть с этим воином разберутся. Дурак он или провокатор. И в любом случае, поговорят с ним так, чтобы впредь ему неповадно было приказы нарушать.
Машина остановилась. Владимир Семенович вышел из машины. Хлопнула, судя по звуку, большая входная дверь. Тишина минуту, две. Опять хлопнула дверь. Скрипучие по морозу шаги. Владимир Семенович открыл дверцу машины:
– Порядок.
Только после этого доклада Валерий Борисович освободил Мишу, позволил ему выпрямиться.
Короткими коридорами подошли к тамбуру, а через него вошли в небольшую, на четырех человек, уютную баньку, обшитую деревом. Расположились в комнате отдыха с двумя столами и кожаным диваном со сложенными в изголовье матрасом, подушками, простынями и одеялом. За ней предбанник с раздевалкой и дальше мыльное отделение с четырьмя лавками и парилка.
Владимир Семенович размотал бинт, осмотрел рану. Посмотрел и Валерий Борисович.
– Зашить бы, быстрее затянется.
– Время прошло, теперь сама заживет.
– Ты так думаешь?
– Заживет, – заверил Владимир Семенович. – Бинт поменяем сейчас или после бани?
– Можно сейчас, можно после бани. Можно и сейчас, и после бани. Ты как? – поинтересовался Валерий Борисович мнением Миши.
– После бани, – ему совсем не хотелось дважды терпеть перевязку.
– Володя, организуй стол. А мы пока закончим разговор.
Миша заканчивал рассказ о рейде, Валерий Борисович слушал, уточнял, делал в записной книжке пометки, иногда возвращался к уже рассказанному в машине, сравнивал, просил Мишу сделать собственные выводы или предположения по тому или иному факту.
Владимир Семенович организовывал стол и тоже вслушивался. А когда речь пошла о встрече с Николаем Иосифовичем Тинусом, даже сервировку приостановил и все приговаривал:
– Талант… Талант… Так найти тему разговора и развить… Талант! Правда, Валер-Борисыч? – пригласил он в соучастники восхищения подполковника.
– Без сомнений, – согласился с ним Валерий Борисович.
– Да чего там. Подумаешь, – скромничал Миша, однако приятно ему было слышать такие слова.
Владимир Семенович достал из шкафчика, сокрытого обшивкой, посуду, разложил по тарелкам небольшой кусочек колбасы, несколько пластиков копченого и грамм триста соленого сала, серый хлеб, пачку печенья, особо любимое Мишей какао со сгущенкой, плитку шоколада без обертки, горсть конфет. И на финал торжественно поднял, продемонстрировал бутылку трофейного бананового ликера.