Работа работой, а тут своя жизнь идет.
Разговоры о жизни, планы на будущее. Конечно, большинство девчат говорили и про учебу, и про замужество. Главное, надо хорошую специальность приобрести – не на все же время оставаться в рабочих.
– А мне и рабочей хорошо, – говорила Надежда. – Вот в цех перевелась, разве работа плохая? И платят неплохо.
– Да ты чего, Надежда? – возражала соседка по комнате, Валентина. – Ну разве это дело, сетки-то эти навивать? Трудно и скучно.
– И не трудно, и не скучно, – отвечала Надежда. – Я к работе привычная.
– Вот-вот, на таких, как ты, воду и возят. Вроде ты шустрая, а главное не понимаешь. Чего на танцы не ходишь?
Валя охорашивалась перед зеркалом, налаживая прическу, модную в то время «бабетку» – волосы укладывались копной наверх. А ребята называли такую прическу «вшивый домик».
Платья стали шить укороченными – «мини», по длине выше колен.
– Ты, подруга, вот какая модная, – сказала Надя, рассматривая Валентину. – А туфли-то у тебя какие! Поди, весь аванс истратила.
– Аванс! Каблук 12 сантиметров, разве на него аванса хватит?
– Ба, Валька! Да как на таком ходить-то? Да еще танцевать?
– К «гвоздикам» привыкать надо. Мы теперь городские, а не недотепы деревенские. В клуб собрались – там концерт бесплатно. Говорят, хороший. Идем?
Девчата ушли, а Надя осталась одна.
Сидеть в комнате она не стала, а направилась к остановке электрички – на ней путь до центра Самары самый короткий. Она еще не решила, куда пойдет, и от вокзала пошла по улице мимо какого-то небольшого завода, старых особняков, над которыми нависали кроны ясеней и лип.
День был солнечный, теплый, и она шла, радуясь и этому воскресному дню, и этим старым деревьям, от которых падала тень на тротуары.
Вот ей стали попадаться бабушки в платочках – по двое, по трое. Они о чем-то между собой переговаривались. Надя поняла, что это народ идет на службу. На перекрестке повернула влево и увидела голубые купола собора.
«Господи, да вот же куда мне надо, – радостно подумала Надежда и убыстрила шаг. – Как сюда приехала, так еще в церкви-то и не была. А она какая распрекрасная».
И довольная тем, что она в платке и не в модном коротком платье, а в своем выходном, сатиновом, светло-зеленом, с пояском и рукавами-фонариками, она, трижды перекрестившись, вошла в собор.
Денег у нее в сумочке было немного, но хватило на свечи и на поминание родных.
Первым о здравии в записочке она написала имя мамы, потом братьев и сестер. Написала и за упокой имя отца, а потом пошла туда, к алтарю, где с левой стороны от иконостаса перед иконой Божией Матери висел ряд лампад.
Надежда сразу поняла, что эта икона особо чтимая, раз столько перед ней лампад и по бокам ее оградка. Чтобы приложиться к ней, надо подняться по мраморным ступенькам.
Она зажгла свою свечку от других, горящих на медном подсвечнике, перекрестилась и с бьющимся сердцем поднялась по ступенькам к иконе.
В памяти у нее сразу же встала та, другая икона, перед которой стояли в Смоленске в Успенском соборе.
Эта икона Богородицы находилась под стеклом, в золоченом резном окладе и была небольшой по размеру. Когда Надежда приблизилась к ней, она увидела чистый и скорбный лик. К щеке Ее приник Богомладенец.
Сердце окатила волна того чувства, которое она не могла выразить словами и которое переживала лишь вот в такие мгновения, когда прикладывалась к иконе.
«Богородице Дево, радуйся, благодатная Мария», – вспомнила она начальные слова молитвы, которой учила ее мама.
На амвон вышел диакон. Подняв правую руку с лентой, которой был перепоясан, он возгласил:
– Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно, и во веки веков!
С хоров, как из поднебесной, донеслось протяженное:
– Аминь!
Началась литургия.
Надежда молилась вместе со всеми – народу в храме было довольно много.
И когда из Царских врат на солею вышел священник в белом, с серебряными нитями, облачении, с белой серебряной бородкой и усами, с колечками белых волос из-под клобука, Надежде показалось, что она уже видела и давно знает этого священника.
Он перекрестил молящихся и легкими, неспешными шагами вернулся в алтарь.
Служба пролетела быстро, и когда началось причастие, Надежда пожалела, что не исповедалась и не готовилась к принятию Святых Христовых Тайн.
Ей показалось, что священник посмотрел на нее с ожиданием: дескать, что же ты, милая, не идешь к Чаше?
Она опустила глаза и склонила голову, твердо решив для себя, что в следующую субботу обязательно подготовится к причастию и придет сюда, к этому священнику, на исповедь.
Прошел отпуст. Надо было подойти к кресту, поцеловать его. Надя оказалась около священника одной из первых.
Она увидела его голубые глаза, чистое лицо и улыбку. Волосы его были светлые, легкие и наверняка шелковистые – так свободно и волнисто они опускались на плечи священника.
– А какую проповедь хорошую сегодня сказал отец Иоанн, – услышала Надежда, когда выходила из храма.
– Он всегда хорошо говорит, – отозвалась вторая женщина.
«Отец Иоанн, надо запомнить. Маме напишу, какой здесь хороший священник. Вот она обрадуется».
Она проходила мимо столика, где стояли чашечки с запивкой для причастников, и тут бабушка с полным, добрым и тоже как будто давно знакомым лицом опустила руку в мешочек и вынула оттуда просфорку.
– На-ко, милая, – сказала она Надежде. – С праздником.
– И вас тоже, – радостно отозвалась Надежда, а сама тут же подумала, что не знает, какой сегодня праздник.
Стыдно. И спросить-то неудобно. Скажут: вот дура, в храм пришла, а сама и не знает ничего…
В притворе храма, на доске, висели несколько объявлений, в том числе и о днях и времени служб.
Надя узнала, что сегодня Рождество Предтечи и Крестителя Господня Иоанна, а на следующей неделе будет праздник апостолов Петра и Павла, престольный праздник этого храма.
И она решила, что теперь будет ходить в церковь если не каждое воскресенье, то по большим праздникам – обязательно.
Когда вернулась в общежитие, в комнате была одна Маруся Савченко – подружка с завода.
– А ты что не на танцах? – спросила Надежда.
– На концерт ходила. Знаешь, Надька, вот там самодеятельность выступала – хор, танцы! Особенно хор понравился. Правда, песни не совсем те.
– Как не те?
– Ну, мало наших. Много про партию и про Ленина. Знаешь, может нам с тобой тоже в хор записаться?
– Да кто нас возьмет, – Надежда засмеялась. – Голоса-то – что у тебя, что у меня – слабые.
– Дело не в том, что слабые. Для хора главное слух иметь и правильно петь. Это ведь для души полезно.
– Для души? – и Надежда подумала: а не рассказать ли Марусе, где она сегодня была?
И Надежда решилась.
– Что твоя самодеятельность, Маруся. Вот знаешь, где поют так, что сердце обмирает?
– Знаю, – Маруся смотрит подруге прямо в глаза. – В церкви.
– Ага, – Надежда радостно взяла ладони Маруси в свои. – Я сегодня в соборе была. Сегодня ведь праздник – Иоанна Крестителя…
– Да ты что?
– А ничего. Только смотри, никому не слова. А то как узнают, что я верующая, так с завода и попрут.
– Да я никому не скажу, потому как и я крещеная. И в церковь с мамой ходила. У нас в семье все верующие.
– И у нас. Мама, знаешь, как молилась, когда мы у немцев в лагере были…
– В лагере? Что же ты ничего мне раньше не говорила? Прямо в настоящем концлагере?
– В настоящем. А не говорила потому, что мы с тобой еще мало знакомы. Получше познакомимся, и ты мне о себе расскажешь.
– Да я с удовольствием, Надюшка. Знаешь, давай в следующее воскресение в церковь вместе пойдем.
– Только никому не болтать. А то наши свистушки, вроде Вальки, по всему заводу разнесут.
– Да она неплохая, – возразила Маруся. – Только вот очень замуж хочет. Оттого и ест кое-как, лишь бы получше одеться.
– Мужа не на танцах искать надо, – сказала Надежда.
– А где?
– Знала бы, сказала. А вообще, мама говорила, что об этом думать много не надо. Господь все Сам управит.
– Как не думать, Надюшка, ты что? Мы с тобой не молодые разве да собой не пригожие?
Они рассмеялись, Маруся пошла на кухню ставить чайник, а Надежда достала из тумбочки батон, карамельки, плавленые сырки. Еще оказалась баночка килек в томатном соусе, и они знатно поужинали.
Завод из «почтового ящика» переименовали в «машиностроительный», но ничего в работе не изменилось.
Характер такой у Надежды – всякое дело она исполняла с охотой и всюду находила для себя что-то интересное.
Навивала металлические сетки, потом была клепальщицей, пружинщицей. Операции выполняла как будто бы простые, но каждая из них требовала внимания и сноровки.
Освоить каждое новое дело, куда ее ставили, для нее труда особого не составляло, потому что умом Надежда вышла смекалистой, а руки были расторопными и быстрыми.
В каждой бригаде, где она трудилась, это сразу же подмечали, потому и разряды ей повышали, и к некоторым советским праздникам, в особенности на 8 марта, она стала получать почетные грамоты.
Приятно, конечно, но все же задумывалась Надежда о том, как жить дальше.
Многие подруги повыходили замуж, ушли из общежития. А ей что же? Где он, ее суженый? Или его вообще нету?
«Может, я невеста такая, слишком уж разборчивая? Тот не эдакий, этот не такой… Да особо никто и не сватался, так, лишь бы погулять…»
Она вздыхала и принималась за дело, успокаивая себя тем, что Господь все Сам управит.
Однажды, в воскресенье, ходили с Марусей в кино. Фильм смотрели хороший, про войну. Там у парня с девушкой любовь такая сильная, а его убивают.
Надя плакала, и Маруся тоже.
Шли домой, обсуждали фильм.
Маруся говорит:
– Брат мой двоюродный Коля Советкин, службу в армии заканчивает. Домой скоро возвращается. Вот, посмотри, фотку прислал.