– А я Богородице молюсь.
– Это само собой, – покровительственно говорил Николай. – Молиться надо Господу, Богородице, а вот потом и святителю Николаю. Знаешь, что его день в году дважды? Есть Николай зимний, а есть и летний. Потому как летом, а именно в мае, мощи его купцы перенесли из Турции в Италию, в город Бари.
– Умный ты у меня, – она тыкала его кулачком и смеялась.
– Да погоди ты, я серьезно. Пусть будет Николай, согласна?
– Согласна, согласна, – она прижималась к нему и вздыхала. – Страшно, конечно, а все равно не боюсь. Я первая, что ли? Вот только нам приготовить все надо и подумать, как разместиться.
– Уже все придумал, – солидно отвечал Николай. – Кроватку его рядом поставим. А когда тебе с ним надо, я на сундуке устроюсь, уже примеривался.
– Ну и как? Бока-то не болят?
– Еще как удобно. Только вот все же матрац бы купить, а то бока-то, действительно…
И он тоже улыбался и радовался, что Надежда переносит беременность спокойно, и не то, что капризничает, а находится даже в каком-то особом состоянии, которое, наверное, мужчинам никогда не понять.
Он думал о матери своей, она родила двоих. Тоже жили в одной комнате при кирпичном заводе в Рузаевке-то. И ничего, все выросли, все на ноги встали.
Помнил Николай и каким отец вернулся с войны – полуживой. Ранение было тяжелое, потом контузия. От ноги одна кость осталась. Могли вообще ногу отрезать, но мама его лечила, выхаживала. И выходила.
Теперь черед Нади рожать. Первенец будет. А если и вправду дочка? Ну, пусть будет дочка, потом и сына родит.
Хорошо, если бы у них в семье было бы три сына…
Он улыбался, одергивал себя, говоря себе: «Ишь, размечтался. Первенца надо, а я уже о троих…»
И Надежда думала о своем ребеночке, он пока в ней и должен вот-вот появиться на свет. Ох, скорей бы, скорей. Уже и ждать устала.
Все шло своим чередом. И вот однажды, когда она совсем не думала о своем маленьком, он вдруг толкнулся так сильно, что у нее дух занялся.
Она схватилась за живот и согнулась, сильно вскрикнув.
Подруга, работавшая рядом, из-за грохота, неумолчно стоявшего в цехе, не услышала вскриков Надежды. Да и некогда было зыркать по сторонам – зазеваешься, может и палец оттяпать.
Но через минуту-другую все же увидела, что Надежда стоит согнувшись.
Выключила станок, подошла к подруге.
– Надя?
Надежда и ответить не смогла.
По лицу, искаженному болью, подруга все поняла и повела Надежду к выходу из цеха.
Остановила проезжавший мимо автокар, усадила подругу.
– Ну, надо же. Ну что мы за дуры? – причитала она. – Ну, почему до последней минуты тянем? И я так же рожала. Терпи, Надька, сейчас…
Автокаром правила пожилая женщина, и ей не надо было объяснять, что происходит.
Вырулила на свежий воздух, прикидывая, откуда сейчас можно побыстрее позвонить. Решила, что всего надежней из заводоуправления, там, может, и свободная машина найдется.
А Надежда только и успевала повторять:
«Богородице Дево, радуйся, Благодатная Мария… Богородице Дево, радуйся, Благодатная Мария…»
Свободной машины, конечно, не нашлось.
Дозвониться до роддома тоже сразу не смогли. Позвонили в «скорую».
«Богородице Дево, радуйся…» – других слов Надежда произносить уже не могла. В заводоуправлении ее уложили на диван. В комнате, где, кажется, помещался профком или какой-то отдел, переполошились. Надежда уже не понимала, где находится.
«Богородице Дево…» – шептали ее губы.
Кто бранил Надежду, кто «скорую», а кто в испуге просто убежал.
«Скорая» приехала минут через тридцать.
– В какой роддом везти? – спросил врач. – Где ее наблюдали?
Связно ответить Надежда уже не могла, а только повторяла:
«Богородице… Богородице…»
Привезли в родильное отделение больницы, успели положить на стол.
Надежда старалась не кричать, только стонала и облизывала горячие губы.
…Николай узнал лишь после работы, что Надежда родила. Помчался в больницу, но там уже все двери были закрыты. Выяснить, как чувствует себя Надежда Советкина и кого она родила, оказалось не так-то просто.
Все же он нашел дверь в родильном отделении, к которой подошла дежурная сестра. Ей оказалась немолодая женщина с усталым и недовольным лицом.
– Ну, что вы, папаша, в самом деле. Читать, что ли, не умеете? Объявление при входе, там часы приема указаны.
– Да я только с работы, – умоляюще и просительно сказал Николай. – Хоть узнать, кто родился-то…
Женщина сжалилась, ушла. Довольно долго ее не было, и Николай подумал, что сестра вообще не вернется. Но вот послышались шаги, дверь приоткрылась.
– Жена ваша спит, родила она мальчика. Завтра приедете в обед или лучше к пяти. А теперь идите, нам ведь тоже надо хоть немного отдохнуть, мы не железные.
– Ну да, конечно, – он робко улыбнулся и поклонился женщине. – Спасибо вам.
– Идите, идите, папаша.
И он пошел, не очень-то соображая, куда идет.
«Мальчик, – думал он, став каким-то расслабленным и умиротворенным. Напряжение прошло, он чувствовал себя слабым, как после тяжелой и долгой работы. – Сын… Николай…»
Дома его ждали. Отец обнял, усадил за стол.
– Ты чего? Будто и не рад?
– Да как не рад… Просто странно немного…
– Что странно?
– Ну, что теперь я отец… И что сын у меня.
– Вот как ночью он даст дрозда, сразу поймешь, что такое отцом быть, – и Макар Киреевич налил по рюмочке. – Ну, с первенцем, что ли?
– С первенцем, – он выпил механически, есть не стал. Спать тоже не хотелось, и он долго лежал то с закрытыми глазами, то с открытыми, дожидаясь утра.
Отпросившись с работы, он приехал к родильному отделению. Там к двери подошла уже другая сестра, но сказала те же самые слова, которые он слышал вчера.
Пришлось дожидаться обеденного времени, и вот, наконец, он увидел ее в окне. Она помахала ему рукой, а потом показала белый кулечек, из которого выглядывало круглое сморщенное личико величиной с блюдце.
Это и был его сын.
…Когда ее выписали из больницы и он шел, неся сына на руках, хотелось обнять Надежду, сказать какие-то особенные слова, которые выразили бы те чувства, которые он переживал впервые.
Но слов таких не нашлось, и он спросил ее, когда ехали домой:
– Как себя чувствуешь?
Ей хотелось рассказать, как она боялась, что роды начнутся по пути в больницу; как ей было больно – почти до потери сознания – и как потом обрушилось на нее такое же огромное чувство радости, даже ликования, когда увидела она сына; и как слезы умиления брызнули из глаз; и как она пережила еще что-то такое, что и сама не поняла до конца, а только чувствовала сердцем. Но вместо всего этого она, улыбнувшись ему, ответила:
– Все слава Богу.
Он улыбнулся ей, тоже радостно, и сказал:
– А я-то узнал уже после смены. Думаю: как же она до больницы добралась? Кто помог?
Он стал говорить еще о каких-то подробностях, которые теперь не имели никакого значения. Но по его тону, по голосу, по выражению лица она поняла все, что он перечувствовал. И в то же время она знала, что ему никогда не понять, что пережила она, как не понять этого никогда никакому мужчине. Можно лишь догадываться, каково это – родить человека.
Но никакой обиды или превосходства у нее не было. Ее радовало, что он рядом, что доволен, может, даже счастлив, как и она.
И потому Надежда повторила:
– Все слава Богу.
Второго сына, Володю, она родила через год, а третьего, Михаила, через три года.
Вот и получилось, что подарила она Николаю трех сыновей – трех богатырей, как любил говорить Макар Киреевич.
Богатыри-то они, конечно, богатыри, а всех накорми, одень-обуй.
С завода она уволилась и поступила в детский садик-ясли.
Вот тут-то и почувствовала, что нашла свою работу.
Дело в том, что она открыла для себя, что больше всего на свете любит детей. Конечно, свои ближе, и хорошо, что они рядом, но и другие не чужие.
Была она и сторожем, и прачкой, и няней-санитаркой.
В садике как: кем ни работаешь, а все равно с детишками. А потом мало ли что случается, – кто-то заболел, у кого-то срочные дела – и требуется подмена.
В садике знали, что, если обратиться к Надежде, она никогда не откажет.
Вот и дети стали вокруг нее клубиться – как цыплята вокруг наседки.
Она не понимала, как это можно не любить детей или все общение с ними сводить к одергиваниям, а то и к крику.
Ну да, кто же не устает на работе? Но вот когда мамаши приходят за детьми, одевают их, особенно зимой, как не заметить раздражение, а то и злобу, с какой какая-нибудь мамаша собирает ребенка. Тот крепится, пыхтит и, наконец, прибегает к самому верному оружию самозащиты – реву.
Вот тут-то мамаша вконец выходит из себя, того гляди и ударит малыша. Надежда быстро приходит на помощь, в два счета все уладит.
Это бы все ничего, но с годами стала она замечать, как изменяются мамаши, в особенности молодые.
Вот пошлет такая мамаша за ребенком то мужа, то кого-то из родителей своих. Беда, если у нее никого из родни рядом нет – один муж. Придет раз, два, три, а потом исчезнет. Опустеет садик, а один-два, а то и три ребенка остаются одинешеньки. Куда их девать?
Ну, успокоить можно, а к себе забрать, если там сами в одной комнате всемером живут?
Когда им дали отдельную комнату, разместиться уже можно было получше. А потом и квартиры дождались – двухкомнатной, со всеми удобствами.
Мальчишки подрастали послушными и работящими: заботы Надежды сводились к тому, чтобы они были сыты и одеты, как следует. Что же касается воспитания, то тут главные заботы взял на себя Николай.
Николай обучил детей краткой молитве, с которой они должны были начинать свой день: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, буди милостив мне, грешному».
А вот вечером, перед ужином, на молитву становились все вместе.
Если выпадал праздник, Николай обязательно объяснял детям его смысл. Молились, а утром все вместе шли на станцию, садились в электричку и ехали в храм святых апостолов Петра и Павла.