Тропка приводит нас к реке, где я раздеваюсь и прячу одежду вместе с сачком и банкой. Отсюда наш путь лежит по старому бечевнику — в прежние времена тут шли лошадиные упряжки, тащившие баржи, но теперь бечевник совсем зарос и узенькая тропка вьется среди зарослей высокого золотарника, в гуще которого, увы, прячется крапива и колючая ежевика, так что приходится обеими руками оберегать тело от ожогов и царапин. В этой травянистой чащобе стоит невыносимая сырая духота, и Сюзи с пыхтением бредет за мной, апатично не замечая охотничьих соблазнов, таящихся по сторонам. Мне понятна ее вялость, потому что я сам обливаюсь потом, и я с сочувствием поглядываю на ее густую шерсть. Наконец мы добираемся до места, где я наметил переплыть Дунай. Вода в реке стоит низко, и сначала мы идем по длинной галечной косе. Я осторожно ступаю по камешкам, а Сюзи убегает вперед, забирается в воду и ложится, так что над поверхностью виднеется только ее голова — странный маленький треугольник на фоне речных просторов.
Когда я вхожу в воду, Сюзи подбирается к самой моей спине, тихонько повизгивая, — ей еще не доводилось переплывать Дунай, и его ширина преисполняет ее дурными предчувствиями. Я стараюсь успокоить ее и делаю несколько шагов вперед. Мне вода пока доходит только до колен, но Сюзи уже приходится плыть, и ее начинает быстро сносить течением. Поэтому я тоже пускаюсь вплавь, хотя мне тут мелковато, но теперь я двигаюсь наравне с ней, и, больше не тревожась, она трудолюбиво работает лапами рядом со мной. Собака, которая плывет рядом с хозяином, проявляет немалый ум. Многие собаки никак не могут сообразить, что плывущий человек не сохраняет вертикальной позы, в которой они привыкли его видеть, и в результате, стараясь держаться поближе к его голове, они жестоко царапают ему лапами спину.
А вот Сюзи сразу поняла, что в воде человек принимает горизонтальное положение, и она внимательно следит за тем, чтобы не подплыть ко мне сзади слишком близко. Ширина реки и быстрота течения ее нервируют, и она держится совсем рядом со мной. Потом ее тревога настолько возрастает, что она высоко поднимается из воды и оглядывается на берег, который мы только что покинули. Я опасаюсь, что она может повернуть назад, но Сюзи занимает прежнюю позицию и продолжает плыть бок о бок со мной. Вскоре возникает новая трудность: возбуждение и желание как можно скорее пересечь огромную реку в ней так сильны, что она начинает обгонять меня. Я изо всех сил стараюсь не отставать, но это мне не удается, и Сюзи вновь уплывает вперед — только для того, чтобы тут же оглянуться и поспешить назад ко мне. А повернувшись мордой к родному берегу, она в любой момент может поплыть туда, бросив меня, так как для встревоженного животного дом обладает особой притягательной силой. Да и вообще собакам, когда они плывут, трудно менять направление, а потому я испытываю значительное облегчение, уговорив ее снова повернуть в нужную сторону, и прилагаю все усилия, чтобы не отставать от нее и сразу же пресечь ее попытку плыть назад. То, что мои слова, похвалы и поощрения ей понятны и воздействуют на нее, лишний раз доказывает мне, насколько ее интеллект превосходит средний собачий уровень.
Мы приближаемся к песчаному откосу, гораздо более крутому, чем на том берегу. Сюзи обогнала меня на несколько метров, и когда она делает первые шаги по суше, я замечаю, что она приметно покачивается. Эта легкая, длящаяся несколько секунд потеря равновесия, которую я сам испытывал после долгого пребывания в воде, знакома многим пловцам. Однако подходящего физиологического объяснения для нее я не нахожу. Мне довольно часто приходилось наблюдать эту реакцию у собак, но ни разу она не была столь ярко выражена, как у Сюзи в тот день. Во всяком случае, с утомлением она никак не связана — это Сюзи немедленно мне доказывает, бурно радуясь тому, что мы одолели реку. Она в восторге описывает вокруг меня быстрые восьмерки, а затем притаскивает мне палку, и мы затеваем игру — я бросаю палку, а она приносит ее назад. Когда ей надоедает это развлечение, она опрометью кидается к трясогузке, которая сидит на берегу метрах в пятидесяти от нас. Нет, Сюзи не настолько наивна, чтобы надеяться поймать эту птичку, но она прекрасно знает, что трясогузки имеют обыкновение, пролетев десяток метров, снова садиться, а потому с ними приятно поиграть в охоту.
Меня радует веселое настроение моей маленькой приятельницы, так как отсюда следует, что она и впредь будет сопровождать меня в этих плаваниях через Дунай. И я стараюсь всячески вознаградить ее за первое удачное форсирование реки, а для этого нет способа лучше, чем отправиться с ней в длинную прогулку по восхитительному речному берегу, сохраняющему какую-то первозданную дикость. Гуляя там с четвероногим другом, можно узнать много любопытного, особенно если следовать не своим, а его вкусам и наклонностям.
Сначала мы идем вверх по течению у самого края воды, затем огибаем маленькую старицу, у нижнего конца глубокую и прозрачную. Дальше она превращается в цепь крохотных озер, все более и более мелких. В подобных старицах есть что-то тропическое: крутые, в буйных зарослях берега, почти вертикально уходящие в воду, окружены настоящим ботаническим садом — высокие ивы, тополя, дубы заплетены лозами дикого винограда, напоминающими лианы; да и типичные обитатели таких мест — зимородки и иволги — принадлежат к семействам птиц, большинство которых составляют тропические виды. Вода заросла всевозможной болотной растительностью. Тропической кажется и влажная жара, повисшая над этими джунглями в миниатюре, — вынести ее с достоинством способен только нагой человек, который то и дело окунается в воду. И в заключение признаемся, что созданию тропической иллюзии в немалой степени способствуют малярийные комары и многочисленные слепни.
На широкой полосе ила, окаймляющей старицу, можно увидеть следы разных речных жителей, словно запечатленные в гипсе. Их визитные карточки, отпечатанные в засохшей глине, сохраняются нетронутыми до следующего ливня или до нового подъема воды. Кто говорит, будто в придунайских болотах уже не осталось оленей? Отпечатки копыт свидетельствуют о том, что там бродит еще немало гордых красавцев, хотя осенью уже не слышно их трубного рева — такими осторожными они стали со времени последней войны, заключительная фаза которой разыгрывалась в этих самых лесах. Лисы и олени, ондатры и более мелкие грызуны, бесчисленные кулики-перевозчики, фифи и малые зуйки украсили высохший ил прихотливыми цепочками своих следов. А если эти следы интересны для моих глаз, то насколько увлекательнее они должны быть для носа моей маленькой чау-чау! Она наслаждается пиршеством запахов, которое недоступно нам — беднягам, лишенным чутья. Следы оленей ее не интересуют, потому что Сюзи, к счастью, не охотница до крупной дичи — страсть к мышкованию заслоняет от нее все остальное.
Но запах ондатры — совсем другое дело! Держа нос у самой земли и косо вытянув хвост, она выслеживает этого грызуна до самой его норы, которая после понижения уровня Дуная оказалась над водой. Сюзи сует нос в отверстие, жадно вдыхая упоительный запах дичи, и даже начинает разрывать нору — занятие это совершенно безнадежно, но я не вмешиваюсь, чтобы не портить ей удовольствия. Я лежу, распластавшись на животе в мелкой теплой водичке, подставляя спину палящему солнцу, и вовсе не тороплюсь идти дальше. Наконец Сюзи поворачивает в мою сторону облепленную землей морду. Виляя хвостом и тяжело дыша, она идет ко мне и с глубоким вздохом ложится в воду рядом. Так мы лежим около часа, а потом Сюзи встает и просит, чтобы мы пошли дальше. Мы продолжаем путь вдоль почти уже совсем сухой старицы, обходим пригорок и оказываемся у очередного озерца, над которым, не подозревая о нашем приближении — ветер дует в нашу сторону, — сидит огромная ондатра, превосходящая самые смелые мечты Сюзи, гигантская богоподобная крыса, крыса неслыханной величины. Сюзи застывает как статуя, и я тоже. Затем медленно, точно хамелеон, шаг за шагом она начинает подкрадываться к сказочному зверю. Ей удается подобраться к крысе на удивление близко — пройдена уже половина расстояния, которое нас разделяет. И ведь всегда есть шанс, что ошеломленная неожиданностью крыса прыгнет в полувысохшее озерцо, из которого нет выхода. Нора же ее, вероятно, находится там, куда вода доходила прежде, в нескольких метрах от того места, где она сидит. Но я недооценил этой крысы. Внезапно она замечает собаку и молнией бросается вверх по склону, а Сюзи мчится за ней. Она настолько сообразительна, что не пробует догнать крысу, а старается отрезать ее от норы. И в этот миг Сюзи издает страстный вопль, какой лишь очень редко вырывается из собачьей груди. Возможно, не растрать она энергии на этот вопль, ей удалось бы схватить крысу, потому что их разделяет всего полтора метра, когда та исчезает в спасительной норе.
Полагая, что Сюзи примется разрывать вход в нору, я ложусь в теплую грязь, но маленькая чау-чау только с вожделением обнюхивает его, а потом разочарованно отворачивается и присоединяется ко мне. Как и я, она чувствует, что день достиг своей кульминации: поет иволга, квакают лягушки, а огромные стрекозы, сухо треща крыльями, гоняются за терзающими нас слепнями. Доброй охоты им! Мы продолжаем лежать так до вечера, и я предаюсь такому бездумному покою, что со мной не сравнится ни одно животное, разве что крокодил. Сюзи это надоедает, и за неимением лучшего занятия она начинает преследовать лягушек, которые, обманутые нашей долгой неподвижностью, возобновили свой концерт. Сюзи подкрадывается к ближайшей лягушке и испытывает на этой новой добыче свой «мышиный» прыжок. Но ее лапы с плеском опускаются в воду, а лягушка, целая и невредимая, ныряет в глубину. Смигивая брызги с глаз, Сюзи осматривается — куда же делась лягушка? Она видит ее — во всяком случае ей так кажется — на середине озерка, где шишки водной мяты несовершенному собачьему зрению, возможно, представляются лягушачьей головой. Сюзи осматривает подозрительный предмет, наклоняя голову сначала налево, потом направо, а затем медленно, очень-очень медленно входит в воду, плывет к растению и кусает его. Оглянувшись со страдальческим видом, чтобы проверить, не смеюсь ли я над ее глупой ошибкой, она поворачивает, плывет к берегу и ложится рядом со мной. Я спрашиваю: «Пошли домой?», и Сюзи вскакивает, отвечая «да» всеми средствами, какие только есть в ее распоряжении. Мы пробираемся сквозь джунгли прямо к Дунаю. Мы далеко ушли от Альтенберга вверх по реке, но течение несет нас со скоростью девятнадцать километров в час. Сюзи больше не проявляет никакого страха перед этим широким водным пространством и неторопливо плывет рядом со мной, позволяя течению нести себя. Мы выбираемся на берег возле того места, где я спрятал одежду, и я торопливо орудую сачком, собирая вкусный ужин для моих рыбок. Затем мы, довольные и счастливые, возвращаемся в сумерках по той же тропе. На мышином лугу Сюзи на этот раз ждет удача: она ловит подряд трех жирных полевок, компенсируя свое фиаско с ондатрой и лягушкой.