Кейт привела Питера к одному из столов. Он был завален бумагами, а вместо клавиатуры перед монитором демонстративно красовалась старая пишущая машинка «Смит-Корона» сороковых годов. Черная, с золотыми буквами и тонкой, словно нить, золотой окантовкой, машинка блестела глубоким блеском, который достигается только благодаря постоянной и тщательной полировке на протяжении долгого времени.
– Ого! – восхищенно произнес Питер. – Вы только посмотрите на нее. Она сияет.
– Ты ему понравишься, – заключила Кейт. – С другой стороны, ему нравятся все, кто не называет эту машинку устаревшим барахлом.
– Это не барахло, а антиквариат. Нет, не просто антиквариат, это…
– Произведение искусства, – резко произнес кто-то у них за спиной.
Питер обернулся. После всех историй о Мэле Аренсе, он рассчитывал увидеть мужчину постарше. Но этому парню с копной светлых волос, который уже протягивал ему руку для знакомства, не могло быть больше тридцати.
– Мэл, – произнесла Кэтрин, – это Питер Паркер, тот фотограф, о котором я тебе говорила пару недель назад.
– Так это ты тот парень, который продолжает снабжать газету фотографиями Человека-Паука, – произнес Аренс, – хорошо. Очень хорошо. Не то что остальные неудачники. – Он повернулся к Кейт. – Возьми стул.
Пока они заимствовали стулья у соседних пустых столов, Питер осматривался.
– Почему ты продолжаешь сидеть здесь? – спросил он. – Ты же сотрудничаешь с нами уже довольно долго.
– Около года, да, – Аренс засмеялся. – Но мне нравится ощущение этого места, царящее здесь чувство неуверенности. Видит Бог, это чувство повсюду присутствует в моей работе. По крайней мере, этот офис погружает меня в знакомую атмосферу. Садитесь уже.
Они сели.
– Это прекрасная пишущая машинка, – восхитился Питер.
– Это благородный инструмент, – согласился Аренс, наградив Кейт еще одним недобрым взглядом. – И если в этом несправедливом мире осталось еще хоть немного справедливости, я смогу и дальше писать свои сюжеты на хорошей плотной бумаге, а не на этой мерзости. – Он снисходительно махнул рукой в сторону монитора, безмолвно стоящего на углу стола.
– Почему ты его хотя бы не включишь? – поинтересовалась Кейт. – У нас в системе установлены очень хорошие предохранители мониторов.
– У меня нет никакого желания облучаться этой штукой, – возразил Аренс, – просто потому, что кто-то счел, что мне так будет удобнее. А мне это абсолютно неудобно, но неважно. Я не хочу снова погружаться в этот спор.
С любовью похлопав машинку по корпусу, он повернулся к Питеру.
– На этой машинке я напечатал первый репортаж, который мне удалось опубликовать, – произнес он. – Она принадлежала моему отцу. И чтобы отобрать, вам придется вырвать ее из моих холодных мертвых пальцев.
Питер мысленно улыбнулся. Если это и была пресловутая эксцентричность Аренса, то она, по крайней мере, выражалась в довольно милой форме. А если учесть все слухи о нем, Мэл заработал право быть эксцентричным. Многие в редакции называли его старомодным газетчиком в молодом теле. Очень умен, говорили они, хорошо пишет, всегда укладывается в сроки, всегда знает, как лучше расставить акценты, и знает, какие фотографии ему нужны. Настоящий подарок для фотографа: всегда подскажет, как сделать именно тот снимок, который необходим данной статье.
– Кэтрин рассказала тебе, над чем я работаю? – поинтересовался Аренс.
– В общих чертах.
– Я как раз привела его, чтобы ты рассказал детали, – пояснила Кейт, – ты что-то говорил необходимости фотографа.
Аренс рассмеялся.
– Ага. И я готов поспорить, что замешанные в этом люди как раз предоставят мне возможность сделать отличные фото. Послезавтра ночью.
Кейт изогнула бровь.
– Так скоро? Полагаю, ты уже написал завещание?
– Если ты рассчитываешь, что я оставлю тебе свою коллекцию фарфора, то можешь не надеяться. Ты жадина, ты знаешь об этом?
– Если речь идет о «Мейсене», это уже давно ни для кого не секрет, – ответила Кейт, поднимаясь на ноги. – Оставлю вас двоих пообщаться. – Она кивнула Питеру и направилась к лифту.
Питер и Мэл откинулись на спинки стульев и взглянули друг на друга. Паркер прекрасно понимал, что Аренс оценивает его, изучает, практически заносит в мысленную картотеку. Он улыбнулся и наградил его собственным пристальным взглядом.
Спустя несколько секунд интенсивного изучения, которые ощущались скорее как несколько минут, Аренс, наконец, кивнул.
– Я видел фотографии из Космического центра Кеннеди, – сказал он. – Весьма впечатляюще. У тебя талант к работе на высоте.
Питер улыбнулся.
– Что-то в этом роде. Высота никогда меня не пугала.
– Что ж, на этот раз нам предстоит погружение на самое дно, – произнес Аренс. Он потянулся к ящику стола и достал оттуда ириску. – Хочешь?
– Нет, спасибо.
Аренс усмехнулся, медленно развернул конфетку, затем закинул ноги на стол, едва не задев Питера.
– Итак, русские, – произнес он. – Знаю, это прозвучит смешно, но у них настоящий талант к организованной преступности. И они независимы. Американская версия мафии всегда имела связи, пусть и весьма отдаленные, со старой Коза нострой с Сицилии и юга Италии. Традиции, старые привычки. Но русские? Нет. Когда начались реформы, наступили glasnost и perestroika, когда рухнул Железный занавес, они осознали, что Запад – это как раз то место, где они хотели бы жить.
Уже несколько лет русские целыми семьями переезжают в США. В том числе преступными семьями. Одно из их любимых прикрытий, – Аренс горько рассмеялся, – это преследование по религиозным мотивам. Очень деликатная тема. И очень мощный аргумент. Большинству чиновников не хватает твердости, чтобы отказать во въезде. Многие из них называют себя евреями. И некоторые действительно являются евреями, но далеко не все. Таким образом они могут получить прямое убежище в Штатах или иммиграционный статус через Израиль. Или Германию. У немцев очень либеральные законы о предоставлении убежища.
– И опять же, – заметил Питер, – преследование по религиозным мотивам. Они просто не могут им отказать.
– Именно, – подтвердил Аренс. – Но так или иначе, большие банды разорвали все связи с родиной и начали перебираться сюда. Вряд ли нужно говорить, – он кашлянул, – что некоторые группировки, уже закрепившиеся здесь, не особо рады подобному вторжению. Периодически случаются войны за территорию. И в последнее время это происходит все чаще и чаще. Прошлой ночью, например.
– Эти фотографии, – произнес Питер, достав из конверта еще одну стопку снимков и протянув их Мэлу.
– Именно, – удовлетворенно сказал Аренс. Он внимательно изучил каждую фотографию, отдельно остановившись на снимке автомата. – Так-так-так. Это «Калашников», АК-47. Это определяется по форме дула. Помимо всего прочего.
– Полицейский, с которым я разговаривал на месте преступления, сказал, что это оружие армейского образца.
– Не просто армейского, – поправил его Аренс, – оно в настоящий момент состоит на вооружении российской армии. Все, кто думает, что что-то знают об армейском оружии в руках у мафии, говорят про АК-47. – Питер попытался сдержать улыбку. Аренс вполне мог сказать то же самое Человеку-Пауку прошлой ночью. – В конце концов, советский режим раздавал их государствам-сателлитам и… эм… борцам за свободу, словно коробки конфет.
Однако это, – Аренс постучал по фото, – совсем другое дело. Это передовые технологии, а они никогда не отдавали на экспорт то, чем продолжали пользоваться сами. Танки поставлялись в самой базовой комплектации, самолеты снабжались менее мощным вооружением и оборудованием похуже, и так далее и тому подобное. Русские называли это «обезьянья модель».
АК-74, конечно, нельзя назвать произведением искусства. По крайней мере, с западной точки зрения. Журнал Guns&Ammo вряд ли придет от него в восторг. Ни безгильзовых патронов, ни патронов со стреловидными поражающими элементами, ни впечатляющей скорострельности. Однако со своей основной задачей справляется весьма неплохо, а большее советских военных и не волновало никогда. Однако вот какая забавная фигня…
– Нет серийных номеров.
– Именно. Этот автомат никогда не использовался в войсках. Он попал в руки налетчиков прямо с завода… и что-то я не заметил на них российской формы. Сейчас подобно всем остальным производителям в странах бывшего Советского Союза, русская военная промышленность, когда основной потребитель ее продукции практически остановил закупки, отчаянно нуждается в твердой валюте. Полагаю, этот автомат, как и вся остальная партия, был куплен по бартеру. Подобный метод расчета позволяет не оставлять никаких следов – ни бумажных, ни электронных.
– А что насчет мошенничества с сертификатами конечного пользователя? – спросил Питер. – Ты совершенно легально продаешь оружие покупателю, а он уже договорился передать всю партию третьим лицам? В конце концов, предполагается, что подделка сертификатов занимает третье место по популярности в мире после денег и паспортов. – Аренс удивленно изогнул брови, и Питер с невинным видом пожал плечами. – Эй, я фоторепортер, – сказал он и широко улыбнулся. – И я уже кучу лет читаю Фредерика Форсайта.
Улыбка Аренса поблекла. Он кивнул и продолжил просматривать фотографии.
– В любом случае, – уже более серьезно продолжил Питер, – в последнее время я только и слышу о русских делишках. Эта история с ОХИК.
– Да. Грязный бизнес. Вся это такое глубокое ведро с грязной водой, и я сомневаюсь, что власти уже добрались до дна. С этой конторой связано больше мошенничеств и скандалов, чем с… а, не важно. И у меня есть подозрения: то, что федералы не смогли вовремя обнаружить, уже перевели на другие холдинговые компании.
– Скорее всего. Предполагалось закрытие головной компании. Федералы собирались провести большой аудит ее деятельности.
– Единственный способ провести аудит подобной компании – это вскрыть ее двери с помощью тарана и отряда спецназа в три часа утра, – уверенно заявил Аренс. – Все документы, которые необходимо было уничтожить, уже давно превратились в конфетти. Правительство, власти, даже налоговое управление – они никогда не найдут необходимые доказательства. Это безнадежно. Пустая трата времени и ресурсов. Нельзя давать организациям наподобие ОХИК время замести следы. И они всего лишь верхушка айсберга.