На работе тихий и совершенно ручной Сэшеа первым подошел ко мне и предложил помириться.
— А мы с тобой и не ссорились, — дружелюбно сказал я.
В нашей нише на лестничной клетке черного хода Сэшеа сообщил мне, что вчера, решив послушаться моего совета, снова вернулся к жене. Мне не оставалось ничего другого, как его поздравить.
— Но, советуя тебе вернуться к жене, — поспешно предупредил я, — я не брал на себя никакой ответственности! И чтобы потом, если что, ты меня ни в чем не обвинял! Договорились?
— Само собой, — заверил Сэшеа.
Затем мне, конечно, пришлось выслушать его сетования на дефицит гуманизма в нашем обществе, его рассуждения об утраченных идеалах — о простом духовном общении и всеобщей любви и о том, что следует жить как-то иначе. Я, естественно, не спорил. А в заключение, без видимой связи с предыдущим, Сэшеа признал, что он один ВО ВСЕМ ЭТОМ виноват и пострадал потому, что чересчур позволил залезть себе в душу. Это дурная наследственность сказывается. И вообще пора искоренить в себе эту омерзительную славянскую готовность выворачиваться наизнанку по поводу и без… В обеденный перерыв пара шахматных партий помирила меня и с Фюрером.
Оленька позвала меня к телефону.
— Если мужской голос, скажи, что меня нет на месте! — попросил я.
— Его нет на месте, — сказала Оленька в трубку. — Что передать?.. Твой товарищ сказал, что ждет тебя де обычно, — сообщила она, положив трубку. — Ты расстроен?
— С чего ты взяла?
Оленька ничего не ответила, но ее смиренная улыбка говорила. «Глупенький, разве можно что-то утаить от любящей женщины!»
И в самом деле я был расстроен. Более чем паршивое настроение объяснялось неопределенным беспокойством. Было в этом беспокойстве нечто такое скользкое, что, с одной стороны, принимать его всерьез казалось просто смешно, а с другой — избавиться от него не удавалось, и к тому же в ощущениях прослеживалось сходство все с теми же детскими страхами…
Затем были два телефонных звонка «женскими голосами».
— Что случилось? — с ходу начала ужасаться матушка. — Где ты пропадаешь? Почему не ночуешь дома? Ты поссорился с Лорой? Я уже собралась идти объясняться в Сокольники! Скажи честно: что у вас происходит. Не скрывай! Я говорила, что такая жизнь до добра не доведёт! Материнское сердце не обманешь!
(Ну вот, и матушка туда же!)
— Ничего не случилось, — как можно убедительней сказал я.
— Дай мне честное слово!
— Честное пионерское.
— А я тебя уже два дня разыскиваю! У меня есть очень, очень хорошая новость! — Матушкин голос радостно задрожал.
— Какая новость? — спросил я.
— Нет, — категорично заявила матушка, — это пи в коем случае не телефонный разговор!.. Ты должен немедленно приехать, и тогда я тебе все расскажу! Это такое!.. Я даже не мечтала о таком счастье! Я эти два дня хожу просто сама не своя…
— Не знаю, смогу ли сегодня…
— Нет, никаких отговорок! Приезжай! Это очень, очень хорошая новость!
— Ладно, вечером буду… — пообещал я. После матушки позвонила Жанка.
— Привет, братик! — услышал я.
И сразу качнулся и поплыл раскачивать пространство тяжелый, медленный шар маятника, и я не понимал, внутри ли меня происходит это качание, или же я сам превратился в маятник, или же мир стал маятник и закачался — влево-вправо, влево-вправо. И немедленно — воспроизведение той же магической картины: лифт, «LOVE», говорящее яблоко у моих губ — я снова ощутил себя в плену этого сочетания…
— Как наш ДОГОВОР? — первым делом спросила Жанка.
— Какой договор?.. Ах, тот… Ну, в порядке…
— Что-то у тебя голос не очень уверенный.
— Уверенный, уверенный!.. Расскажи-ка лучше мне о своих вчерашних похождениях!
— Это ужасно смешная история.
— У тебя все ужасно смешное!
— Нет, правда!
— Ладно, — буркнул я. — Вечером расскажешь.
— А мы встретимся? — обрадовалась Жанка.
Этот ее искренний возглас наполнил меня таким счастьем, что под перекрестными взглядами Оленьки и Сэшеа я заерзал на своем стуле, словно пойманный на месте преступления.
До конца рабочего дня матушка звонила с напоминаниями еще не раз. «Что за новость? Должно быть, — решил я, — что-то импортное достала».
После работы, встретившись с Жанкой, я отправился вместе с ней к родителям на «Пионерскую». Но дороге Жанка рассказала мне свою версию происшедшего вчера.
— Последнее время Саша просто с ума сошел от любви ко мне. Честное слово! Не смейся! Он признался, что ради меня бросил семью и что вообще, кроме меня, ему ничего в жизни не нужно, поэтому мы с ним должны начать новую жизнь, в которой не будет места лжи и ограниченности…
— И замкнутости, — вставил я.
— Да, он именно гак говорил… Он просил меня встретиться с ним и обещал пойти со мной, куда я только захочу… В пятницу я согласилась и сказала, что хочу в «Лиру», а он сказал, что мое желание для него закон. Вот!
— А дома наврала, что пошла с тобой в библиотеку…
— Я ведь думала, что ты меня пригласишь…
— Ну и как провели вечерок?
— Обыкновенно. Саша угостил меня коктейлем. Мы танцевали. Потом он проводил меня домой и все огорчался, что еще не весна и что он не может полюбоваться мной в синем плаще и синих чулочках…
— Идиот! — не выдержал я.
— Нет, не идиот, — возразила Жанка. — Но, конечно, странный. Говорил, что питает исключительное уважение ко всей нашей семье, к ее укладу, глубоко чтит моих родителей и чрезвычайно тепло относится к Лоре и тебе.
— А ты говоришь, не идиот… Ладно, ближе к делу! Что же случилось вчера?
— Он снопа просил о свидании. Я согласилась выйти, но только для того, чтобы (после нашего с тобой ДОГОВОРА) объяснить ему, что мы с ним больше не будем встречаться… Мне прямо жаль его сделалось, когда я увидела, как он ждет — только что не подпрыгивает от счастья!.. Подбежал, сияя, словно нашел сто рублей, и, не давая мне вставить слова, снова заговорил о своей любви и о том, как он видит нашу будущую жизнь.
— Интересно.
— Мы должны были стать настоящими друзьями, ничего друг от друга не таить, обо всем друг другу рассказывать и, конечно, никогда друг друга не предавать. Он говорил, что мы будем духовно развиваться, вместе наслаждаться великими музыкальными и литературными произведениями… А он, Саша, станет со временем великим поэтом или музыкантом, и все свое творчество посвятит мне. А когда я почувствую, что достигла физической зрелости, мы с ним будем наслаждаться и физически, и он меня всему научит, потому что этому обязательно нужно учиться, что это — целое искусство…
— Да, он все детально предусмотрел… — кивнул я. — И что же ты?
— Я сказала, что с этим искусством тоже немного знакома, и поинтересовалась, видел ли он порнографические фильмы. Он замялся. Было видно, что не видел. «А я смотрела», — сказала я. Он как-то сразу захрип и сказал, что не верит, и если я смотрела, то должна рассказать, тогда, мол, он поверит…
— Надо же, какой недоверчивый!
— Да, ему очень хотелось поговорить на эту тему. Но я сказала, что если перескажу ему хотя бы один эпизод, то боюсь, он меня изнасилует! — засмеялась Жанка
— Разговорилась — рассердился я. — Давай покороче. Тоже мне секс-террористка!
— Я могу вообще не рассказывать, — обиделась Жанка. — Но он, честное слово, прямо-таки ужасно захрип. Он настаивал, что если я смотрела, то мы непременно должны это обсудить как вид искусства. Тогда я заявила, что это очень неприлично и что, вообще, мы не будем больше встречаться, потому, что я теперь принадлежу другому человеку…
Мы переезжали Москву-реку по метромосту, и кривые, ярко освещенные набережные разворачивались под нами, поспешно вытягиваясь из темных, боковых арок соседнего Бородинского моста, словно синеватая сабельная сталь из ножен.
— Смотри! — сказал я Жанке.
— Чудесно — согласилась она.
— А ты хотела бы гам жить — спросил я, показывая па украшенные колоннадой лоджии огромных мансард, венчающих величественный дом сталинской готики.
— Конечно! — воскликнула Жанка.
— А не будешь, — тут же охладил я ее, — если все-таки выбрала меня. Мы влетели в черный туннель. Жанка неожиданно сильно расстроилась.
Она не понимала таких шуток.
— Ну-ну, сестренка, — усмехнулся я. — Нам-то, кажется, грех жаловаться на жизнь, а?..
Она не ответила.
— Ладно, — сжалился я, — всё у тебя еще будет, всё!..
— Так что же Сэшеа? — спросил я.
— Очень разозлился… Сказал, что не верит ни одному моему слову. Требовал, чтобы я сказала, как зовут этого другого. А когда я отказалась, заявил, что я весьма опытная кокетка, что он это понял, когда я прижималась к нему во время танцев в «Лире» (я и не думала к нему прижиматься!), и, наконец, что если мы сейчас поцелуемся, нам обоим будет очень хорошо, это он обещает… По его словам, я только о том и мечтала… Я уже хотела назвать твое имя, чтобы он отвязался со своими поцелуями, как появился Валерий. Он подошел к нам, стукнул Сашу, и тот уже ко мне не приставал… Вот и всё Ужасно смешно получилось.
— Действительно, — сказал я.
Сломанная челюсть Сэшеа уже не вызывала у меня никакого сочувствия. Теперь меня интересовало другое.
— И куда же ты потом с Валерием пошла? В каком направлении?
— Ни в каком… Он просто отвел меня домой… Валерий сказал, что отвечает за меня перед тобой, потому что вы с ним друзья, и что не допустит, чтобы около меня вертелись всякие там…
— Интересно.
— А я сказала, что мы с тобой и без него прекрасно разберемся в наших отношениях.
— Прямо так и сказала?
— Конечно… А зачем нам третьи?
— А он?
— Сказал, что это правильно, но что в любом случае я могу на него рассчитывать… Советовал, чтобы мы с тобой были поосторожнее. Если маман что-то проведает, поднимется большой шум.
— А что она может, проведать? — заинтересовался я.
— Мало ли, — уклончиво ответила Жанка. — Она только того и ждет!.. Если хоть что-то проведает, — повторила она, — тебе и правда несдобровать! Ты им очень мешаешь. Маман вообще ищет способ тебя заранее «нейтрализовать»… Но ты не должен ничего бояться, — успокоила она меня, — ведь у тебя есть я. Маман зря старается.