Он приготовил себе третий грипенбергер и начал размышлять о своем утопленнике.
Грипенбергер состоял из джина, газированного грейпфрутового сока и колотого льда. Финско-шведский кавалерийский офицер по фамилии Грипенберг научил Монссона, как нужно смешивать такой коктейль[29]. Это произошло в Вильманстранде[30], сразу после войны, когда грейпфрутовый сок еще трудно было достать, и с тех пор Монссон привык к своеобразному напитку.
Монссону приходилось расследовать много убийств, однако он не мог припомнить ничего похожего на смерть мужчины в автомобиле. Ясно, что речь идет о преднамеренном убийстве. Кроме того, убийца воспользовался орудием простым и эффективным. Округлые камни можно найти везде, а французский черный носок вряд ли способен вывести на преступника.
Мужчину в автомобиле убили одним ударом. Потом убийца засунул труп в старый автомобиль и столкнул его в воду.
Со временем, вероятно, личность жертвы установят, но Монссон предчувствовал: это не особенно встревожит убийцу.
Данное преступление, по-видимому, трудно будет раскрыть. Монссон предвидел, что расследование займет очень много времени. И вряд ли завершится поимкой виновного.
Дорис Мортенссон возвратилась домой в субботу вечером, двадцатого апреля.
В понедельник, в восемь часов утра, она стояла перед большим зеркалом в спальне, любуясь своим загаром и думая о том, как теперь ей будут завидовать коллеги. На правом бедре у нее еще оставался заметный след от любовного укуса, два таких следа также были на ее левой груди. Застегивая бюстгальтер, она решила всю следующую неделю вести себя осторожно, чтобы избежать нежелательных вопросов и вынужденных объяснений.
Раздался звонок в дверь. Она натянула платье через голову, сунула ноги в шлепанцы и пошла открывать дверь. Весь дверной проем заполнял собой гигантский блондин в твидовом костюме и коротком плаще спортивного фасона.
Он посмотрел на нее своими голубыми глазами и спросил:
– Как там в Греции?
– Замечательно.
– А вам известно, что греческая военная хунта бросила десятки тысяч людей в тюрьмы по политическим мотивам и что их пытают и убивают ежедневно? Что палачи подвешивают женщин на железные крюки к потолку и прижигают им соски электрическими паяльниками?
– Об этом как-то не думаешь, когда ярко светит солнце, а все вокруг танцуют и чувствуют себя счастливыми.
– Счастливыми?
Она оценивающе взглянула на него и подумала, что ее загар должен хорошо смотреться на фоне белого платья. Дорис сразу увидела: перед ней стоит настоящий мужчина. Большой, сильный и прямой. Возможно, он немного грубоват, но это ему только идет.
– Кто вы? – с любопытством спросила она.
– Полиция. Моя фамилия Ларссон. Седьмого марта этого года в двадцать три часа десять минут вы приняли ложный вызов по телефону. Помните?
– Да, конечно. Мы очень редко принимаем ложные вызовы. Рингвеген в Сундбюберге.
– Верно. Что сказал звонивший?
– Пожар у дома на Рингвеген, тридцать семь. Цокольный этаж.
– Кто звонил: мужчина или женщина?
– Мужчина.
– Вы точно запомнили слова?
– Да.
Он вынул из кармана несколько листков бумаги, затем шариковую ручку и сделал запись.
– Еще что-нибудь можете сообщить?
– О, конечно. Очень многое.
Мужчина, казалось, удивился. Он нахмурился и в упор посмотрел на нее своими голубыми глазами. Да, в шведках все-таки есть некое суровое обаяние. Жаль, что на ней такие отметины. Хотя, возможно, он человек без предрассудков.
– Вот как? Сообщайте.
– Во-первых, он звонил из телефона-автомата. Я слышала щелчок, когда упала монета. Возможно, он звонил из телефона-автомата в Сундбюберге.
– Почему вы так считаете?
– Ну, видите ли, там в некоторых телефонах-автоматах еще остались старые таблички с нашим прямым номером. В других местах на табличках теперь указан номер центральной диспетчерской в Стокгольме.
Мужчина кивнул и снова сделал пометку на листке бумаги.
– Я повторила адрес и спросила: «Здесь, в городе? В Сундбюберге?» Потом я собиралась спросить, как его зовут и все такое прочее.
– Но вы этого не сделали?
– Нет. Он ответил: «Да» – и повесил трубку. У меня создалось впечатление, что он спешит. Впрочем, люди, которые нам звонят и сообщают о пожаре, всегда нервничают.
– Значит, он вас перебил?
– Да. Мне даже кажется, я вообще не успела произнести слова «Сундбюберг».
– Не успела?
– Да нет, я-то его произнесла, но он на полуслове сказал: «Да» – и повесил трубку. Не думаю, что он вообще его услышал.
– А по тому же самому адресу и в то же время в Стокгольме не было пожара?
– Нет. Хотя в Стокгольме тогда же был сильный пожар. Я получила сообщение о нем из центральной диспетчерской минут через десять или двенадцать. Но тот пожар был на Шёльдгатан.
Она внимательно посмотрела на него.
– Ой, это вы спасли всех тех людей в горящем доме? – Он не ответил, и после паузы она сказала: – Да, это были вы. Я узнала вас по фотографиям. Но не представляла себе, что вы такой большой.
– У вас, наверное, хорошая память.
– Как только я узнала, что вызов был ложным, то сразу постаралась запомнить этот разговор. Полиция потом обычно интересуется такими вещами. Я имею в виду местную полицию. Однако на сей раз меня ни о чем не расспрашивали.
Мужчина насупился. Ему шло такое выражение лица. Она чуть выставила вперед правое бедро и согнула колено, оторвав при этом пятку от пола. У нее красивые ноги, к тому же сейчас они загорелые.
– Еще что-нибудь помните? О звонившем.
– Он был не швед.
– Иностранец?
Он еще сильнее нахмурился и уставился на нее. Жаль, что она надела шлепанцы. У нее красивые ступни, и она знала об этом. А ступни могут быть красивыми.
– Да. У него был довольно заметный акцент.
– Какой именно акцент?
– Он не был немцем или финном, – сказала она, – и наверняка не норвежцем или датчанином.
– Откуда вам это известно?
– Я знаю, как говорят финны, и… я встречалась одно время с немецким парнем.
– Вы хотите сказать, звонивший плохо говорил по-шведски?
– Вовсе нет. Я поняла все, что он сказал, и говорил он гладко и очень быстро. – Она подумала о том, что сейчас наверняка выглядит привлекательно. – Он был не испанцем. И не англичанином.
– Американец? – предположил мужчина.
– Наверняка нет.
– Откуда у вас такая уверенность?
– Среди моих знакомых здесь, в Стокгольме, есть много иностранцев, – сказала она. – И потом, я по крайней мере дважды в год езжу на юг. Я знаю, что англичане или американцы просто не способны научиться говорить по-шведски. Возможно, тот человек был француз. Может быть, итальянец. Но вероятнее всего, француз.
– А почему вы так решили?
– Ну, он, например, сказал «пожаг».
– Пожаг?
– Ну да, вместо «пожар», и «тгидцать» вместо «тридцать».
Он заглянул в свои записи и сказал:
– Давайте уточним. Итак, он сказал: «Пожар в доме на Рингвеген, тридцать семь».
– Нет. «Пожар у дома на Рингвеген, тридцать семь. Цокольный этаж». Причем он сказал «пожаг» вместо «пожар» и «тгидцать» вместо «тридцать». Мне почудился французский акцент…
– С французским парнем вы тоже встречались?
– Ну… У меня есть несколько друзей среди французов.
– А как он произнес «да»?
– С очень долгим «а», как жители Сконе.
– Нам, наверное, придется встретиться с вами еще раз, – сказал он. – Я вами просто восхищен.
– Может быть, вы хотите…
– Я говорю о вашей памяти. До свидания.
– Разве Олафссон говорит по-шведски с сильным акцентом и произносит «пожаг» вместо «пожар» и «тгидцать» вместо «тридцать», да к тому же путает предлоги? – спросил Гунвальд Ларссон, когда на следующий день все они собрались вместе в управлении на Кунгсхольмсгатан.
Присутствующие с любопытством посмотрели на него.
– И «цокольный этаж» вместо «первый этаж»?
Ему никто не ответил, и Гунвальд Ларссон молча сел. Потом он повернулся к Мартину Беку:
– А этот парень, Шаке, который сейчас на Вестберга-алле…
– Скакке.
– Ну да. Ему можно дать задание?
– Смотря какое.
– Он в состоянии обойти все телефоны-автоматы в Сундбюберге?
– Ты мог бы поручить это местной полиции.
– Ни за что. Нет, туда нужно послать этого парня. Пусть возьмет с собой карту города и отметит на ней все телефоны-автоматы с устаревшими табличками, на которых указан номер пожарной части в Сундбюберге.
– Ты можешь объяснить, зачем это нужно?
Гунвальд Ларссон объяснил.
Мартин Бек задумчиво потер подбородок.
– Слишком загадочно, – сказал Рённ.
– Что загадочно? – спросил Хаммар, входя в кабинет. Вслед за ним с грохотом ввалился Кольберг.
– Всё, – мрачно сказал Рённ.
– Гунвальд, на тебя пришел рапорт о превышении служебных полномочий, – сообщил Хаммар, взмахнув перед Ларссоном листом бумаги.
– От кого?
– От старшего криминального ассистента Ульхольма из Сольны. Ему сообщили, что ты занимался большевистской пропагандой среди местных пожарных. Причем в это время ты находился при исполнении служебных обязанностей.
– А, Ульхольм, – протянул Гунвальд Ларссон. – Это уже не впервые.
– В прошлый раз обвинение было такое же?
– Нет. В тот раз я нецензурно выразился в полицейском участке округа Клара, чем нанес урон репутации полиции.
– На меня он тоже жаловался, – сказал Рённ. – Прошлой осенью, после убийства в автобусе. Я не назвал свое имя и звание, когда пытался допросить умирающего свидетеля в Каролинской больнице. Хотя Ульхольм знал, что тот перед смертью пришел в сознание только на тридцать секунд.
– Ну ладно. Как там идут дела? – поинтересовался как бы между прочим Хаммар, окинув взглядом присутствующих.
Ему никто не ответил, и через несколько секунд Хаммар вышел, чтобы продолжить свои бесконечные совещания с прокурорами, старшими комиссарами и другим начальством, которое непрерывно интересовалось тем, как идут дела. Ему приходилось многое выдерживать.