Вид у Мартина Бека был унылый. Он уже успел подхватить свою первую весеннюю простуду и сморкался каждые пять минут. После длинной паузы он сказал:
– Если звонил Олафссон, то вполне мог изменить свой голос. К тому же, вероятнее всего, это сделал именно он. Разве я не прав?
– Олафссон родился в Стокгольме и прекрасно его знал. Разве он стал бы звонить в пожарную часть Сундбюберга? – покачал головой Кольберг.
– Нет, не стал бы, – подтвердил Гунвальд Ларссон.
Других событий во вторник, двадцать третьего апреля, практически не происходило.
В среду и четверг никаких новостей не было. В пятницу, когда все снова собрались вместе, Гунвальд Ларссон спросил:
– Как там дела у Таке?
– Скакке, – поправил его Мартин Бек и чихнул.
– Его трудно расшевелить, – заметил Кольберг.
– Лучше бы я сделал это сам, – раздраженно проворчал Гунвальд Ларссон. – Такое задание можно выполнить за один день.
– У парня было много работы, и он только вчера освободился, – словно оправдываясь, сказал Мартин Бек.
– Какой еще работы?
– Ну, мы ведь занимаемся не только телефонами-автоматами в Сундбюберге, нам хватает и других дел.
Поиски Олафссона не продвинулись ни на шаг, и не было никакой возможности их как-то ускорить. Все, что можно было разослать, уже разослали, от описаний и фотографий до отпечатков пальцев и характерных особенностей зубов.
Суббота и воскресенье у Мартина Бека прошли хуже некуда. Его мучило тревожное предчувствие, что еще немного – и дело совершенно запутается. Насморк у Бека усиливался, и словно в дополнение к этому его ожидало еще одно потрясение, личного характера. Ингрид, его дочь, объявила, что собирается уйти из дома. В общем-то, в этом не было ничего неестественного или удивительного. Скоро ей исполнится семнадцать, и она уже почти взрослая. Конечно, она имеет право жить собственной жизнью и поступать, как ей нравится. Он уже давно догадывался: скоро дочь покинет родителей, но сейчас был застигнут врасплох. Во рту у него стало сухо, голова слегка закружилась. Он беспомощно чихнул, но ничего не сказал, ибо хорошо ее знал и понимал, что она серьезно обдумала свое решение.
И, словно пытаясь его добить, жена сказала холодным и практичным тоном:
– Давайте лучше подумаем, какие вещи Ингрид нужно взять с собой. И можешь о ней не беспокоиться. Она не пропадет. Мне отлично это известно, ведь воспитывала ее я.
В общем-то, она была права.
Их тринадцатилетний сын воспринял сообщение спокойно. Он лишь пожал плечами.
– Отлично. Теперь я могу занять ее комнату. Там удобнее расположены электрические розетки.
В воскресенье после обеда Мартин Бек и Ингрид остались в кухне вдвоем. Они сидели напротив друг друга за покрытым пластиком столом, за которым по утрам в течение многих лет вместе пили какао. Внезапно она протянула руку вперед и положила ладонь на его предплечье. Несколько секунд они сидели молча. Потом она вздохнула и произнесла:
– Я знаю, что мне не следует это говорить, но все-таки скажу. Почему ты не делаешь то же, что и я? Почему ты не уходишь?
Он изумленно посмотрел на нее. Она не отвела взгляда.
– Да, но… – нерешительно начал он и осекся. Он просто не знал, что сказать.
Однако он уже знал, что будет долго помнить об этом коротком разговоре.
В понедельник, двадцать девятого, почти одновременно произошли два события.
Одно из них было не особенно примечательным. Скакке вошел в кабинет Мартина Бека и положил ему на письменный стол рапорт – аккуратный и очень подробный. Из него следовало, что в Сундбюберге есть шесть телефонов-автоматов с устаревшими табличками. Еще в двух такие таблички могли быть седьмого марта, но теперь их сняли. В Сольне телефонов-автоматов с такими табличками не оказалось. Скакке никто не поручал это выяснять, но он съездил туда по собственной инициативе.
Мартин Бек, сгорбившись, сидел за столом, постукивая пальцем по рапорту. Скакке замер в двух метрах от него, сильно напоминая собаку, стоящую на задних лапках и выпрашивающую кусочек сахара. «Наверное, нужно его похвалить, пока нет Кольберга, который сейчас войдет и снова начнет над ним насмехаться», – нерешительно подумал Мартин Бек.
Эту проблему разрешил телефонный звонок.
– Да. Бек слушает.
– С вами хочет поговорить какой-то инспектор. Я плохо разобрала, как его зовут.
– Соедините его со мной… Да, Бек слушает.
– Привет. Это Пер Монссон из Мальмё.
– Привет. Как дела?
– Нормально. Понедельник вообще день тяжелый. А у нас к тому же была заварушка из-за теннисного матча. Ну ты, наверное, знаешь, с Родезией[31]. – Монссон продолжил после длинной паузы: – Вы разыскиваете человека по имени Бертиль Олафссон, так?
– Да.
– Я нашел его.
– Там, у себя?
– Да, в Мальмё. Он мертв. Мы нашли его три недели назад, но я только сегодня узнал, кто он.
– Ты уверен?
– Да, процентов на девяносто. Характерные особенности зубов верхней челюсти трупа и Олафссона совпадают.
– А остальное? Отпечатки пальцев, другие зубы и…
– Мы не нашли его нижней челюсти. И не можем проверить отпечатки пальцев. К сожалению, он слишком долго пробыл в воде.
Мартин Бек выпрямился.
– Как долго?
– Врач говорит, по меньшей мере два месяца.
– Когда вы его вытащили?
– Восьмого, в понедельник. Он сидел в машине на дне у причала. Двое ребятишек…
– Значит, седьмого марта он уже был мертв? – перебил его Мартин Бек.
– Седьмого марта? Да, конечно. Он умер за месяц до этой даты, а может, и еще раньше. Когда его видели в последний раз там, у вас?
– Третьего февраля. Он собирался уехать за границу.
– Отлично. Тогда возможно уточнить дату. Выходит, он умер между четвертым и восьмым февраля.
Мартин Бек молча сидел за столом. Он слишком хорошо понимал, что все это означает. Олафссон умер за месяц до пожара в доме на Шёльдгатан. Меландер оказался прав. Они шли по ложному следу.
Монссон больше ничего не говорил.
– Как это произошло? – спросил Мартин Бек.
– Чертовски странное дело. Его убили ударом камня, засунутого в носок, а в качестве гроба использовали старый автомобиль. В машине мы ничего не нашли. За исключением орудия убийства и двух третей Олафссона.
– Я приеду, как только смогу, – сказал Мартин Бек. – Или Кольберг. Думаю, тебе надо бы выбраться к нам.
– Это обязательно? – со вздохом спросил Монссон. Для него Северная Венеция[32] была чем-то вроде врат ада.
– Понимаешь, тут запутанная история, – начал Мартин Бек. – Хуже, чем ты можешь себе представить.
– Я представляю себе, – произнес Монссон с иронией. – До встречи.
Мартин Бек положил трубку, с отсутствующим видом посмотрел на Скакке и сказал:
– Ты неплохо поработал.
Была Вальпургиева ночь, и весна наконец-то наступила, по крайней мере в Южной Швеции. Самолет, вылетевший из Броммы[33], совершил посадку в аэропорту Бультофта в Мальмё точно по расписанию, без пяти девять утра, и из него вышла группа бизнесменов, а также бледный и потный комиссар. У Мартина Бека была простуда и ужасно болела голова. Он не любил летать, а жидкость, которую авиакомпания SAS[34] называла «кофе», вовсе не улучшила его самочувствие. Монссон, большой и плечистый, стоял у входных ворот, засунув руки в карманы плаща и с первой утренней зубочисткой во рту.
– Привет, – сказал он. – Ты выглядишь так, словно что-то ищешь.
– Да, – ответил Мартин Бек. – Где здесь туалет?
Вальпургиева ночь – это праздник, когда шведы надевают весеннюю одежду, выпивают, танцуют, едят, веселятся и начинают ждать лета. В Сконе на обочинах появляются первые цветы и распускаются листья. А на равнине коровы пережевывают молодую травку, и заканчивается весенний сев. Студенты надевают свои белые шапочки, а профсоюзные лидеры вытаскивают побитые молью красные флаги и пытаются вспомнить слова «Сынов труда»[35]. Скоро Первое мая, праздник социалистов, и во время символической демонстрации даже полиция глазеет на духовые оркестры, играющие «Интернационал». Другой работы у полиции практически нет. Ее задача проследить за тем, чтобы никто не принялся плевать на американский флаг и чтобы среди демонстрантов не было никого, кому действительно есть что сказать.
Последний день апреля – это день, когда все готовятся к чему-либо: к весне, к любви, к политическим выступлениям. Это счастливый день, особенно если он теплый и солнечный.
Мартин Бек и Монссон провели этот счастливый день, разглядывая останки Бертиля Олафссона, и дважды обследовали старый автомобиль, мрачно стоявший на полицейской стоянке. Они осмотрели камень, черный носок и слепок зубов верхней челюсти Олафссона, внимательно прочли протокол вскрытия. Разговаривали они мало, ибо комментировать здесь было, собственно, нечего. Потом Монссон спросил:
– Олафссона что-нибудь связывает с Мальмё? Конечно, кроме того, что его здесь убили?
Мартин Бек покачал головой.
– Похоже, Олафссон в основном торговал крадеными автомобилями. С наркотиками он тоже имел дело. Но главным образом занимался автомобилями, которые перекрашивал и ставил на них поддельные номера. Потом снабжал автомобили фальшивыми регистрационными сертификатами и вывозил их из страны, вероятно, для продажи за границей. По-видимому, он часто бывал в Мальмё или, по крайней мере, проезжал через город. Наверное, он периодически останавливался здесь. Странно, если у него нет здесь хотя бы нескольких знакомых.
Монссон кивнул.
– Наверняка неприятный тип, – произнес он, словно разговаривал сам с собой. – И был в плохой физической форме. Поэтому доктор неправильно определил его возраст. Жалкий мошенник.