«Ага, тебе придется умереть без последнего причастия, или как там это называется», – не по-христиански злорадно подумал Кольберг.
Он был прав. Мужчина не дотянул даже до приемного покоя. Как только «скорая помощь» начала тормозить, нижняя челюсть у него отвисла, изо рта хлынула кровь, и он скончался.
Кольберг все еще очень боялся умереть. Прежде чем потерять сознание, он подумал: «Как несправедливо! Меня никогда не интересовало это проклятое дело. И Гун ждет…»
– Он умрет? – спросил Скакке.
– Нет, – ответил врач. – Во всяком случае, не от этого. Но только через месяц или два он сможет поблагодарить вас.
– Поблагодарить?!
Скакке покачал головой и подошел к телефону. Он должен был срочно позвонить в несколько мест.
Полиция, полиция, картофельное пюре!
Мальмё не очень похож на шведский город во многом из-за своего расположения. Отсюда ближе до Рима, чем до северных красот, на горизонте видны огни датского берега, и если верно то, что зима тут частенько бывает мерзкая – слякотная, с пронизывающими ветрами, то верно и другое: не менее часто лето здесь стоит долгое и жаркое, в парках заливаются соловьи и запахи цветов и свежей листвы кружат голову.
Как раз таким выдался этот вечер в начале июля 1969 года. В городе к тому же было тихо, спокойно и, в общем-то, безлюдно.
Даже в большой гостинице напротив вокзала было довольно тихо. Несколько иностранцев рассчитывались с портье за жилье, швейцар, укрывшись в глубине гардеробной, безмятежно почитывал какого-то классика, а в сумраке бара виднелись фигуры двух-трех завсегдатаев, тихо переговаривавшихся между собой, и светилась белая куртка бармена.
В просторном ресторане вправо от вестибюля тоже было тихо; может, чуть шумнее. Занято всего несколько столиков, да и то молчаливыми одиночками, пианист уже ушел на перерыв. Напротив двери, ведущей в кухню, стоял официант; заложив руки за спину, он задумчиво смотрел в окно, похоже, думал о пляже, до которого не так уж и далеко.
В глубине ресторана обедала компания хорошо одетых и, очевидно, настроенных на торжественный лад людей. Стол был загроможден деликатесами, бутылками с шампанским. Но официанты тактично удалились, поскольку хозяин стола встал и начал говорить. Это был рослый, загорелый человек с сильной проседью. Говорил он тихо, хорошо поставленным голосом; чувствовалось, что это опытный оратор. Сидевшие за столом молча слушали его, и лишь один из них курил.
Через открытые окна слышались шум проносившихся мимо автомобилей и гудки маневровых паровозов с крупной сортировочной станции по ту сторону канала; в порту коротко и резко гудел копенгагенский пароход, где-то близко, на набережной, хихикала девчонка.
Вот такой была обстановка в ту среду, вечером, примерно в половине девятого. Приходится говорить «примерно», ибо никому не удалось установить точное время случившегося. С другой стороны, о том, что случилось, рассказать было довольно легко.
В гостиницу вошел какой-то человек, бросил взгляд на иностранцев, рассчитывавшихся с портье, свернул направо, прошел через узкий длинный вестибюль и двинулся по ресторану спокойно и уверенно, не очень быстрыми шагами. В нем не было ничего особенного, привлекающего к нему внимание, на него никто не смотрел, да и сам он тоже не оглядывался по сторонам.
Он прошел мимо электроорга`на и рояля, миновал столик официанта, заставленный блестящей, как зеркало, посудой, и ряд колонн, поддерживающих потолок ресторана. Так же спокойно и уверенно он направился к столу, за которым сидела компания. Говоривший стоял спиной к нему. Не доходя примерно шагов пяти до стола, человек сунул правую руку за пазуху, и одна из сидевших за столом женщин удивленно посмотрела на него; оратор повернул голову, чтобы узнать, что же привлекло ее внимание. Бросив безразличный взгляд на подошедшего, он, не прерывая своей речи, снова повернулся к столу, и в ту же секунду пришелец вынул из-за пазухи предмет серо-стального цвета с длинным стволом, тщательно прицелился и выстрелил в голову говорившего. Звук выстрела никого не напугал, он скорее был похож на мирный шлепок духового ружья в тире.
Пуля попала в левое ухо, и оратор упал ничком на стол, угодив щекой в картофельное пюре, изысканно уложенное вокруг тушеной рыбы а-ля Франц Суэл[54].
Стрелявший убрал оружие, подошел к ближайшему открытому окну, шагнул через подоконник в цветочный ящик, спрыгнул на тротуар и исчез.
Человек лет пятидесяти, сидевший за несколько столиков от компании, так и застыл, поднеся стакан виски ко рту. Перед ним лежала раскрытая книга; незадолго до этого он делал вид, что читает ее.
Тот, в кого стреляли, был еще жив.
Он пошевельнулся и сказал:
– Ой, больно.
Мертвые обычно не жалуются. Кроме того, совсем не было видно крови.
Пер Монссон сидел в своей холостяцкой квартире на Регементсгатан и говорил по телефону. Инспектор уголовной полиции Мальмё хоть и был женат, пять дней в неделю жил как холостяк. Только субботу и воскресенье он проводил с женой; этот порядок они установили лет десять назад, и до сих пор он устраивал их обоих.
Прижав трубку плечом к уху, он смешивал свой любимый грипенбергер[55]. Жена ходила в кино и теперь пересказывала ему содержание «Унесенных ветром». Это требовало времени, но Монссон терпеливо слушал, ибо собирался отменить ее визит на выходные дни под тем предлогом, что будет занят на работе. Что было ложью.
Часы показывали двадцать минут девятого.
Монссон весь взмок, несмотря на то что сидел в одной майке и шортах. Перед тем как подойти к телефону, он закрыл дверь на балкон, чтобы не мешал шум улицы, и, хотя вечернее солнце давно уже скрылось за крышами домов, в комнате было очень жарко.
Он помешивал свой коктейль вилкой, которую, стыдно сказать, утащил или случайно прихватил с собой в ресторане под названием «Полковник»[56]. «Можно ли случайно унести вилку?» – подумал Монссон и сказал:
– Да, да, понимаю. Это, значит, Лесли Говард… Ах нет? Кларк Гейбл?[57] А-а…
Минут через пять жена добралась до конца, Монссон подсунул ей свою нехитрую выдумку и повесил трубку.
Телефон зазвонил. Монссон подошел не сразу. Сегодня он свое уже отработал, и с него хватит. Медленно выпил коктейль и, разглядывая темнеющее вечернее небо, снял трубку.
– Слушаю.
– Привет. Это Нильссон. Ну и долго же ты разговаривал. Я уже полчаса пытаюсь к тебе пробиться.
Нильссон был криминальным ассистентом и в этот вечер дежурил в полицейском участке на Давидсхальсторг.
– Ну, – вздохнул Монссон. – Что еще там стряслось?
– В «Савое»[58] стреляли в одного из посетителей ресторана. Боюсь, тебе придется туда подъехать.
Монссон приложил пустой, но еще холодный стакан ко лбу и, покатывая его ладонью, спросил:
– Он жив?
– Не знаю, – сказал Нильссон.
– А ты не можешь послать туда Скакке?
– У него выходной. Его не поймать никак. Баклунд сейчас там, но ты ведь знаешь…
– Баклунд? О’кей, тогда я сейчас же еду.
Он набрал номер вызова такси, положил трубку на стол и стал одеваться, слушая, как записанный на пленку голос механически повторяет «ждите… ждите…», пока наконец не отозвалась дежурная.
Перед гостиницей «Савой» вкривь и вкось стояло несколько автомобилей с надписью «Полиция», два полицейских сдерживали любопытных прохожих, толпившихся у входа.
Наблюдая за этой сценой, Монссон расплатился с шофером, сунул квитанцию в карман; ему показалось, что один из полицейских действует совсем уж бесцеремонно, и он с грустью подумал, что скоро у полицейских Мальмё будет такая же скверная репутация, как и у стокгольмских коллег. Монссон тем не менее ничего не сказал и, кивнув полицейским, прошел мимо них в вестибюль. Теперь здесь было шумно, служащие гостиницы, собравшиеся отовсюду, казалось, пытались перекричать друг друга; здесь же толпились посетители. Картину дополняли полицейские. Вид у них был растерянный: они явно не привыкли к такой обстановке.
Монссон – рослый, пятидесятилетний – был одет очень легко: рубашка навыпуск, териленовые брюки, сандалеты. Достав из нагрудного кармана зубочистку, он разорвал обертку и сунул зубочистку в рот. Пожевал, оценивая ситуацию. Зубочистка была американская и отдавала ментолом, он прихватил ее на пароме «Мальмёхус», где такого рода вещи держат для пассажиров.
У двери в ресторан стоял констебль, которого звали Элофссон и который, казалось, был обескуражен меньше других. Монссон подошел к нему и спросил:
– А что, собственно, случилось?
– Кажется, в кого-то стреляли.
– Инструкции вы какие-нибудь получили?
– Никаких.
– А Баклунд чем занимается?
– Допрашивает свидетелей.
– Раненый где?
– Наверное, в больнице. – Элофссон чуть покраснел, потом сказал: – По-видимому, «скорая» успела приехать раньше полиции.
Монссон вздохнул и вошел в ресторан.
У стола, заставленного суповыми мисками, блестевшими, как серебро, официанта допрашивал Баклунд, пожилой человек в очках. Заурядной внешности. Каким-то образом ему удалось стать старшим криминальным ассистентом уголовной полиции. Баклунд держал в руках блокнот и, задавая вопросы, старательно все записывал. Монссон подошел поближе, но своего присутствия ничем не выдал.
– И в какое время это случилось?
– Примерно так полдевятого.
– Примерно?
– Ну да, точно-то я не знаю.
– Другими словами, вы не знаете, сколько было времени?
– Вот именно.
– В высшей степени странно, – сказал Баклунд. – У вас ведь есть часы, так?
– Ну, есть.
– А вон там, на стене, тоже висят часы,