– Скажи, чтобы все сообщения по радио и телефонные звонки переводили сюда. На твой телефон. – Кабинет Скакке был напротив, через коридор. – А двери оставь открытыми. – И через несколько секунд с легкой иронией добавил: – Так у нас получится настоящий штаб операции.
Скакке пошел к себе и стал звонить. Через минуту за ним двинулся Монссон. Встал, прислонившись к дверному косяку и пожевывая зубочистку.
Зазвонил телефон. Скакке сделал пометку.
– У человека, стрелявшего в Пальмгрена, почти не было шансов выбраться из ресторана. Его действия до того, как он выстрелил, отдают фанатизмом, – сказал Монссон.
– Как при покушении по политическим соображениям?
– Примерно. А потом ему каким-то чудом удается уйти, и дальше он ведет себя уже не как фанатик. Он паникует.
– Поэтому ты и думаешь, что он попытается уйти из города?
– И поэтому тоже. Он входит в ресторан и стреляет, не думая о последствиях. Но потом его, как и большинство преступников, охватывает паника. Он просто-напросто боится и хочет только одного: как можно скорее оказаться подальше от этого места.
«Теория, – подумал Скакке. – К тому же слабо обоснованная». Но ничего не сказал.
– Конечно, это всего лишь так называемая теория, – продолжал Монссон. – Хороший криминалист не станет заниматься теориями. Но в данный момент я не вижу никакого другого подхода.
Ночь была трудной, поскольку ничего не случилось. На вокзале и дорогах, ведущих из города, остановили нескольких человек, по приметам похожих на преступника. Никто из них, по-видимому, отношения к этому делу не имел, но их имена на всякий случай записали.
Без двадцати час с вокзала ушел последний поезд.
Без четверти два из Лунда сообщили, что Пальмгрен жив.
В три часа оттуда пришло новое известие. Фру Пальмгрен чуть не в шоковом состоянии, и вести допрос практически нельзя. Тем не менее она сказала, что рассмотрела стрелявшего и уверена, что не знает его.
– А он, похоже, шустрый парень, этот лундский констебль, – зевая, сказал Монссон.
Сразу после четырех опять позвонили из Лунда: врачи решили пока что не оперировать Пальмгрена. Пуля вошла в голову за левым ухом, и трудно сказать, какие причинила нарушения. Общее состояние пациента для данных обстоятельств хорошее.
Общее состояние Монссона хорошим не было. Он устал, у него пересохло в горле, и он без конца ходил пить воду в туалет.
– А можно жить с пулей в голове? – спросил Скакке.
– Да. Такие случаи бывают. Иногда ткань образует оболочку вокруг пули, и человек поправляется. А если бы врачи попытались ее достать, то мог бы умереть.
Баклунд, как видно, намертво вцепился в «Савой», потому что позвонил в половине пятого и сказал, что отгородил и опечатал часть ресторана, ожидая, когда из технического отдела придут обследовать место преступления, а придут они не раньше чем через несколько часов.
– Спрашивает, не нужен ли он здесь, – сообщил Скакке, прикрывая трубку ладонью.
– Единственное место, где он, будем надеяться, нужен, – это дома, в постели своей жены, – заметил Монссон.
Скакке передал это Баклунду, слегка смягчив выражения. Потом сказал:
– Думаю, мы можем вычеркнуть из списка Бультофту[59]. Последний самолет вылетел оттуда в пять минут двенадцатого. Никого по приметам схожего с преступником на нем не было. Следующий рейс в половине седьмого, на него билеты проданы еще позавчера, и никто места не спрашивал.
– Хм, – пробормотал Монссон, – позвоню-ка я сейчас человеку, который страшно не любит, когда его будят.
– Кому? Начальнику полиции?
– Нет, тот наверняка спал не больше нас с тобой. Кстати, в девять часов из Мальмё в Копенгаген пошел маршрутный катер на подводных крыльях. Постарайся выяснить, какой именно.
Задача оказалась неожиданно трудной, и прошло полчаса, прежде чем Скакке смог доложить:
– Он называется «Бегун» и сейчас стоит в Копенгагене. Удивительно, до чего люди злятся, когда их будит телефон.
– Можешь утешать себя тем, что мне сейчас достанется куда больше, чем тебе, – сказал Монссон.
Он пошел в свой кабинет, снял трубку, набрал код Копенгагена, потом номер домашнего телефона Могенсена, инспектора уголовной полиции. Насчитал семнадцать гудков, пока в трубке послышался невнятный голос:
– Могенсен.
– Привет. Это Пер Монссон из Мальмё.
– Чтоб тебя перекосило, – выругался Могенсен. – Ты знаешь, который теперь час?
– Знаю, – ответил Монссон. – Но это важное дело, срочное.
– Провалились бы вы к дьяволу с вашими срочными делами, – с ненавистью произнес датчанин.
– Вчера у нас в Мальмё было покушение на убийство. Стрелявший мог улететь в Копенгаген. У нас есть его приметы.
Потом он изложил всю историю, и Могенсен недовольно сказал:
– Черт побери, ты думаешь, я волшебник?
– Вот именно, – ответил Монссон. – Позвони, если что найдешь.
– Пошел ты к лешему, – сказал Могенсен неожиданно на чистом шведском и бросил трубку.
Монссон потянулся и зевнул.
Позвонил Баклунд. Сказал, что место преступления оцеплено. Было восемь утра.
– До чего же он настырный, – сказал Монссон.
– Что дальше будем делать? – спросил Скакке.
– Ничего. Ждать.
Без двадцати девять позвонили по личному телефону Монссона. Он взял трубку, с минуту или около того слушал, прекратил разговор, не сказав ни «спасибо», ни «до свидания», и крикнул Скакке:
– Звони в Стокгольм. Прямо сейчас.
– А что сказать?
Монссон взглянул на часы.
– Звонил Могенсен. Он говорит, что швед, назвавший себя Бенгтом Стенссоном, этой ночью купил билет из Копенгагена в Стокгольм и торчал в аэропорту Каструп несколько часов. Наконец он сел в самолет SAS[60], который вылетел в семь двадцать пять. Самолет должен был приземлиться в Арланде максимум десять минут назад. У этого парня все приметы, кажется, совпадают. Надо, чтобы автобус, который повезет пассажиров в город, остановили у аэровокзала и этого человека взяли.
Скакке набросился на телефон.
– Все, – через минуту сказал он, еле переводя дух. – Стокгольм этим займется.
– С кем ты говорил?
– С Гунвальдом Ларссоном.
Через полчаса зазвонил телефон Скакке. Он рванул трубку, выслушал то, что ему сказали, и остался сидеть с трубкой в руках.
– Упустили, – сказал он.
– Вот как? – лаконично заметил Монссон, а про себя подумал: «А ведь у них там было двадцать минут в запасе».
Эти же слова прозвучали в Стокгольме, в управлении полиции на Кунгсхольмсгатан.
– Упустили! – Красная, потная физиономия Эйнара Рённа показалась в дверях кабинета Гунвальда Ларссона.
– Кого? – отсутствующим тоном спросил Ларссон.
Он думал совсем о другом: о трех необычайно дерзких ограблениях в метро прошлой ночью. И двух изнасилованиях. И шестнадцати драках. Что вы хотите – это Стокгольм. Хоть ни одного убийства за ночь, и то слава богу. Сколько совершено краж и взломов – он не знал. И сколько наркоманов, контрабандистов, хулиганов и пьяниц взяла полиция – тоже не знал. Или сколько в чем-то виновных (кто больше, кто меньше) людей избито полицейскими в машинах и участках. Вероятно, бесчисленное множество. Его это не касалось, он занимался своим делом. Гунвальд Ларссон был старшим криминальным ассистентом уголовной полиции.
– Этот автобус до аэровокзала.
– Ну и что с ним? Упустили?
– Патруль, который должен был проверить пассажиров, опоздал. Когда он прибыл на место, пассажиры уже разошлись, а автобус ушел.
Ларссон сумел наконец отключиться от своих размышлений и пристально посмотрел на Рённа:
– Что? Да ведь этого не может быть!
– К сожалению, может, – сказал Рённ. – Они туда просто не успели.
Гунвальд Ларссон принял просьбу Скакке по чистой случайности и считал проверку автобуса простейшим из повседневных дел.
– Но ведь я, черт возьми, – сердито нахмурился он, – тут же позвонил в Сольну, и дежурный сказал, что у них есть радиофицированный патруль на Каролинской дороге. Оттуда до аэровокзала максимум три минуты езды. А у них было не меньше двадцати в запасе. Что случилось?
– По дороге к ним кто-то пристал, и им пришлось разбираться. А когда они после этого приехали на место, автобус уже ушел.
– Значит, им пришлось разбираться?
Рённ надел очки и заглянул в записку, которую держал в руках.
– Да, именно так. А автобус назывался «Беата».
– «Беата»? Какой же это кретин стал давать имена автобусам?
– Ну не я же, – спокойно ответил Рённ.
– А этих болванов из патруля как-нибудь звали?
– Вероятно. Но я не знаю.
– Выясни. Коли уж у автобусов есть имена, то должны же они, черт возьми, быть и у полицейских. Хотя им, собственно, хватило бы одних номеров.
– Или символов.
– Символов?
– Ну да. Как у ребятишек в детском саду, знаешь. Птичка, грибок, муха, собачка или еще что-нибудь.
– Я никогда не бывал в детском саду, – холодно бросил Ларссон. – Займись-ка патрульными. Этот Монссон из Мальмё помрет со смеху, если мы не найдем пристойного объяснения.
– Выяснил, – сообщил Рённ, вернувшись минут через десять. – Автомашина номер три из полицейского участка в Сольне. Экипаж – Карл Кристианссон и Курт Квант.
Гунвальд Ларссон вздрогнул:
– Что? Я так и знал. Эти два идиота просто преследуют меня. Вдобавок оба они из Сконе[61]. Скажи, чтоб их немедленно доставили сюда. С этим надо разобраться.
Кристианссону и Кванту было что объяснять. Запутанная история. Кроме того, они до смерти боялись Гунвальда Ларссона и сумели оттянуть визит на Кунгсхольмсгатан почти на два часа. Это было ошибкой, ибо Ларссон тем временем успел провести, и весьма успешно, собственное дознание.
Во всяком случае, они наконец стояли в его кабинете, оба в аккуратных мундирах, держа фуражки в руках. Широкоплечие, светловолосые, по метр восемьдесят шесть каждый, они оцепенело смотрели на Гунвальда Ларссона блекло-голубыми глазами. Про себя они дивились тому, что именно Ларссон – исключение из неписаного, но действующего правила, по которому полицейский не критикует действия коллеги и не свидетельствует против него.