– Здравствуйте, – любезно произнес Гунвальд Ларссон. – Очень хорошо, что вы сумели прийти.
– Здравствуйте, – нерешительно ответил Кристианссон.
– Привет! – нахально отозвался Квант.
– Это вы, кажется, должны были проверить пассажиров автобуса у аэровокзала, так? – вздохнул Гунвальд Ларссон, глядя на него.
– Да, – сказал Кристианссон. И задумался. А потом добавил: – Но мы опоздали.
– Не успели, – поправил его Квант.
– Я в курсе, – сказал Гунвальд Ларссон. – Я знаю и то, что ваша машина стояла на Каролинской дороге, когда вы получили приказ. Оттуда до аэровокзала две, максимум три минуты езды. Какая у вас машина?
– «Плимут», – поежился Кристианссон.
– Карась проходит два километра в час, – заметил Гунвальд Ларссон. – Это самая медлительная рыба в мире. Тем не менее он преодолел бы это расстояние быстрее вас. – Он сделал паузу, а затем взревел: – Почему, черт вас побери, вы опоздали?
– Нам пришлось разбираться с одним делом, – еле выговорил Квант.
– Карась, наверное, и то сумел бы придумать что-нибудь получше, – уже спокойно произнес Ларссон. – Ну так что там у вас вышло?
– Нас… нас обругали, – прошептал Кристианссон.
– Оскорбление при исполнении служебных обязанностей, – категорически заявил Квант.
– И как это случилось?
– Велосипедист, проезжавший мимо, крикнул нам ругательные слова, – по-прежнему не сдавался Квант, в то время как Кристианссон стоял молча и казался все более испуганным.
– И это помешало вам выполнить только что полученное задание?
– Сам начальник управления полиции в официальном выступлении сказал, что за любое оскорбление служащего, особенно служащего в форменной одежде, следует привлекать к ответственности. Полицейский – это не какой-нибудь там шут гороховый.
– Разве? – удивился Гунвальд Ларссон. Оба патрульных непонимающе уставились на него. Он пожал плечами и продолжил: – Разумеется, деятель, которого вы упомянули, весьма известен своими выступлениями, но я сомневаюсь, что даже он мог спороть такую глупость. Ну так как же вас обругали?
– Полиция, полиция, картофельное рыло, – ответил Квант.
– И вы считаете это оскорблением?
– Безусловно, – сказал Квант.
Гунвальд Ларссон взглядом инквизитора посмотрел на Кристианссона, и тот, переступив с ноги на ногу, пробормотал:
– Ну да, и я так думаю.
– Да, – заявил Квант, – даже если о Сив кто-нибудь…
– Кто это Сив? Тоже автобус?
– Моя жена, – сказал Квант.
Гунвальд Ларссон растопырил пальцы и опустил свои громадные кисти рук на крышку стола.
– Значит, дело было так. Ваша машина стояла на Каролинской дороге. Вы только что получили задание. В это время мимо проехал велосипедист и крикнул вам: «Полиция, полиция, картофельное рыло!» Вам пришлось разбираться с ним, и поэтому вы упустили автобус.
– Именно так, – подтвердил Квант.
– Да, – вздохнул Кристианссон.
Ларссон долго смотрел на них, потом тихо спросил:
– А это правда?
Оба патрульных молчали. Квант начал что-то подозревать, и вид у него был настороженный. Кристианссон одной рукой нервно теребил кобуру пистолета, другой вытирал фуражкой пот со лба.
Гунвальд Ларссон выжидал, и глубокая тишина медленно вкралась в комнату. Потом он вдруг сжал кулаки и грохнул ими по столу так, что все задрожало.
– Ложь! – загремел он. – Каждое слово ложь, и вы это прекрасно знаете. Вы остановились у киоска с сосисками. Один из вас стоял возле машины и ел сосиску. Мимо вас – это верно – проехал велосипедист, и кто-то вам что-то крикнул. Но крикнул не велосипедист, а его сынишка, который сидел сзади на багажнике. И крикнул он не «полиция, полиция, картофельное рыло», а «полиция, полиция, картофельное пюре», поскольку ему всего три года и он еще не научился говорить как следует.
Гунвальд Ларссон оборвал свою речь. У Кристианссона и Кванта лица стали багровыми. Наконец Кристианссон пробормотал:
– И откуда вы все это знаете?
Ларссон переводил уничтожающий взгляд с одного на другого.
– Ну так кто из вас жрал сосиски?
– Не я, – отозвался Кристианссон.
– Скотина трусливая, – сквозь зубы прошипел Квант.
– А теперь я скажу, откуда я это знаю, – сухо сказал Ларссон. – Велосипедист был возмущен тем, что два хама в полицейской форме целых четверть часа орали на него за то, что трехлетний несмышленыш что-то там сказал. Он позвонил и пожаловался, и правильно сделал. Тем более что у него есть свидетели. Кстати, а пюре к сосискам было?
Кристианссон с мрачным видом кивнул головой.
Квант попытался занять последнюю оборонительную позицию:
– Легко ослышаться и ошибиться, когда у тебя набит рот и ты…
Подняв руку, Гунвальд Ларссон остановил его излияния. Потом вынул записную книжку, достал из внутреннего кармана ручку и написал крупными буквами:
УБИРАЙТЕСЬ К ЧЕРТУ!
Вырвал листок и протянул его через стол. Кристианссон взял бумагу, посмотрел на нее, побагровел еще сильнее и передал Кванту.
– Я не в силах выговорить это, – произнес Гунвальд Ларссон.
Кристианссон и Квант, взяв письменное указание с собой, удалились.
Обо всем этом Мартин Бек ничего не знал. Он сидел в своем рабочем кабинете в управлении полиции на Вестберга-алле, и занимали его совсем другие проблемы. Отставив стул подальше, он вытянул ноги и водрузил их на выдвинутый нижний ящик письменного стола, покусывая мундштук только что прикуренной «Флориды», и, засунув руки глубоко в карманы брюк, смотрел в окно.
Он думал.
Поскольку Мартин Бек руководил государственной комиссией по расследованию убийств, можно было предположить, что он размышляет над убийством в Сёдере, случившимся неделю назад и до сих пор не раскрытым. Или думает о неопознанном женском трупе, выловленном вчера в Риддарфьорде. Однако это было не так.
Он не мог придумать, чем кормить гостей, которых пригласил к себе домой.
В конце мая Мартин Бек получил двухкомнатную квартиру на Чёпмангатан и уехал от семьи. Они с Ингой прожили вместе восемнадцать лет, но брак распался давным-давно, и уже в январе, когда его дочь Ингрид собрала вещички и перебралась к своей подруге, они с женой договорились о разводе. Сначала она была против, но, когда вопрос о квартире был решен, ей оставалось только согласиться. Рольфу было всего четырнадцать лет, и Мартин Бек чувствовал, что она рада остаться вдвоем с сыном.
Квартира была удобная и уютная, и когда он наконец расставил те немногие вещи, которые перевез из своего с Ингой дома в мрачноватом пригородном районе Багармуссен, и купил то, чего не хватало, он в припадке удали пригласил трех своих лучших друзей на ужин. Поскольку его высшим достижением в кулинарном искусстве были вареные яйца и чай, приходилось признать, что он поступил по меньшей мере опрометчиво, теперь он понимал это. Он попытался вспомнить, чем угощала гостей Инга, но в памяти всплыли только нечеткие картины вкусных и сытных блюд, способы приготовления которых, как и составные части, были ему совершенно неведомы.
Мартин Бек закурил новую сигарету и с тоской подумал о морском языке а-ля Валевска и телячьем филе «Оскар»[62]. А что уж говорить о кёр-де-филе «Провансаль»! Кроме того, было еще одно обстоятельство: он не учел, каким аппетитом обладают его будущие гости.
Леннарт Кольберг, его ближайший помощник, не только любил поесть, но и был знатоком кулинарных тонкостей, в чем Мартин Бек имел не один случай убедиться, когда решался пойти вместе с ним пообедать. Да и само бренное тело Кольберга свидетельствовало об усиленном интересе к прелестям накрытого стола, и даже ножевое ранение в живот, полученное год назад, не лишило его этой особенности. У Гун Кольберг не было габаритов ее мужа, но по аппетиту она ему не уступала. И Оса Турелль, которая теперь стала их коллегой, поскольку ее после окончания полицейской школы определили в полицию нравов, была истым Гаргантюа.
Он хорошо помнил, какой маленькой и тщедушной была она полтора года назад, когда ее жениха, младшего помощника Мартина Бека, в автобусе застрелил массовый убийца. Теперь все самое страшное позади, аппетит к ней вернулся и даже усилился. По-видимому, у нее великолепный обмен веществ.
Мартин Бек сначала хотел попросить Осу прийти пораньше, чтобы помочь ему, но потом отбросил эту идею.
Чей-то увесистый кулак стукнул в дверь, она отворилась, и в кабинет вошел Кольберг.
– Над чем задумался? – спросил он, усаживаясь в кресло для посетителей, которое опасно крякнуло под тяжестью его тела.
Никто не мог подумать, но Кольберг знал воровских приемов больше и умел отделать человека по всем правилам науки лучше, чем, может статься, кто другой во всей полиции.
Мартин Бек снял ноги с ящика и вместе со стулом подвинулся ближе к столу. Прежде чем ответить, тщательно затушил недокуренную сигарету.
– Об этом убийстве топором в Юртхагене, – соврал он. – Нового ничего нет?
– Ты видел протокол вскрытия? Там сказано, что парень умер уже от первого удара. У него на редкость тонкие кости черепа.
– Да, видел.
– Посмотрим, что скажет его жена. В больнице вчера сообщили, что она пока в невменяемом состоянии. Может быть, она его и убила, кто знает. – Он встал, подошел к окну и открыл его.
– Закрой, – попросил Мартин Бек.
Кольберг закрыл окно.
– И как ты это выносишь, – жалобно сказал он. – Здесь ведь жарко, как в печке.
– Уж пусть меня лучше зажарят, чем задушат, – философски заметил Мартин Бек.
Здание Южного управления примыкало к Эссингеледен[63], и когда машин на улице становилось больше, как, например, теперь, во время отпусков, особенно сильно чувствовалось, насколько воздух насыщен выхлопными газами.
– Пеняй на себя, – бросил Кольберг и побрел к двери. – Постарайся, во всяком случае, дожить до вечера. Ты ведь сказал – в семь часов, да?