Семью Свенссон знали и в комиссии по защите несовершеннолетних. Поступали жалобы на плохое обращение с детьми; насколько Кольберг мог установить, жаловался тот же сосед, который обращался в различные комиссии. Сообщалось, что детей, которым тогда было семь и пять лет, родители бросают на произвол судьбы, что дети плохо одеты и что из квартиры Свенссонов слышны детские крики. Комиссия по защите несовершеннолетних сделала проверку, первый раз в декабре шестьдесят седьмого и еще раз в мае шестьдесят восьмого. Несколько раз приходили к Свенссонам, но никаких признаков дурного обращения с детьми не заметили. В квартире, правда, было недостаточно чисто, мать производила впечатление женщины ленивой и неряшливой, отец был без работы, и материальное положение семьи очень плохое. Однако не было никаких признаков того, что детей бьют. Старшая девочка хорошо учится в школе, здорова, совершенно нормальный ребенок, только несколько застенчива и замкнута. Младший – мальчик, дома с матерью, но иногда в частном детском саду, когда у матери бывает случайная работа. Хозяйка детского сада характеризовала ребенка как живого, восприимчивого, общительного и здорового.
Комиссия по безработице выплачивала пособие семье с октября шестьдесят седьмого по апрель шестьдесят восьмого. Свенссон заявил о желании переквалифицироваться и осенью шестьдесят восьмого прошел курс обучения в механической мастерской комитета по охране труда. В январе шестьдесят девятого, то есть этого года, Свенссон устроился подсобным рабочим в ремонтные мастерские «Кокумса», в Мальмё, куда и переехал.
Комиссия по здравоохранению провела замер уровня шумов в квартире в связи с тем, что владельцы дома потребовали выселения Свенссонов. Шум от детского крика, от быстрых шагов по квартире и от текущей воды был выше нормы. Такая же картина, собственно, была и в остальных домах, но никто не обращал на это внимания.
В июне шестьдесят девятого комиссия по сдаче квартир приняла решение о праве квартировладельцев расторгнуть контракт о найме квартиры, заключенный со Свенссоном. Первого сентября семья Свенссонов была вынуждена выехать. Новой квартиры им не было рекомендовано.
Кольберг созвонился с управляющей, истинным драконом в юбке. Она очень сожалела, что была вынуждена пойти на такую меру, как выселение семьи, но на Свенссонов слишком часто жаловались. В заключение она сказала:
– Я думаю, что так было лучше для них самих. Они нам не подходили.
– Что значит не подходили? – спросил Кольберг.
– У нас иной уровень квартиросъемщиков, если вы понимаете, о чем я говорю. Мы не привыкли почти ежедневно вызывать людей из комиссии трезвости, полицию и еще бог знает кого…
– Значит, не соседи обратили внимание властей на семью Свенссон, а вы?
– Да, конечно. Когда узнаешь о беспорядках, то твой долг – выяснить, в чем тут дело. К тому же один из соседей очень охотно этим занимался.
На этом Кольберг закончил беседу, почувствовав себя почти больным от сознания своей беспомощности и от отвращения.
Неужели все так и было? По-видимому, да.
Кольберг поставил машину на Норртульсгатан, но не сразу вышел из нее. Он вынул блокнот и записал:
1967:
сент. Уволен.
окт. Пьянство (полицейский участок в Больморе).
нояб. Комиссия трезвости.
дек. Скандалы в квартире. Комиссия по защите несовершеннолетних.
1968:
янв. Скандалы в квартире (п/у Больморы).
февр. Комиссия трезвости.
март. Пьянство (п/у Больморы). Комиссия трезвости.
май. Комиссия по защите несовершеннолетних.
июнь. Требование о выселении.
июль. Решение о выселении. Шум в квартире (п/у Больморы).
авг. —
сент. Выселены.
окт. —
нояб. Развод.
дек. —
1969:
янв. Переезд в Мальмё. «Кокумс».
июль. Застрелен В. Пальмгрен.
Он просмотрел записанное и подумал, что этой мрачной таблице очень подходит заголовок: «Беда не приходит одна».
После удушающей жары на улице в подъезде ветхого дома № 23 на Норртульсгатан было удивительно прохладно. Казалось, зимняя влага и холод спрятались в стенах за отставшей штукатуркой.
Фру Свенссон жила на втором этаже, дверь с дощечкой «ЕВА СВЕНССОН», по-видимому, была входом на кухню.
Кольберг постучал. Послышались шаги, звон снимаемой цепочки, дверь приоткрылась. Кольберг показал свое удостоверение. Прежде чем дверь открылась, он услышал глубокий вздох.
Как он и предполагал, вход вел прямо на кухню. Женщина, закрывшая за ним дверь, была маленькая, худенькая, с резкими чертами лица. Волосы не причесаны и, как видно, давно не крашены: светлые, почти белые на концах, у корней они становились совсем темными. На ней было домашнее платье из полинявшей хлопчатобумажной материи, с большими темными пятнами от пота под мышками, судя по всему давно не стиранное. На ногах – матерчатые туфли неопределенного цвета. Кольберг знал, что ей двадцать девять лет, но на вид дал бы не меньше тридцати пяти.
– Полиция… – неуверенно произнесла она. – Что еще случилось? Если вы ищете Бертиля, то его здесь нет.
– Да, – сказал Кольберг, – знаю. Я хочу только поговорить с вами, если можно. Разрешите войти?
Женщина кивнула и подошла к кухонному столу, стоявшему у окна. На цветастой пластмассовой скатерти лежал иллюстрированный журнал и недоеденный бутерброд, сигарета с фильтром дымилась на голубом в цветах блюдце, полном окурков. Вокруг стола стояли три стула, она села, взяла сигарету с блюдца и указала посетителю на стул напротив.
– Садитесь.
Кольберг сел и взглянул в окно, выходившее на задний двор, единственным украшением которого были веревки для выбивания ковров и мусорные ящики.
– О чем вы хотите поговорить? – дерзко спросила Ева Свенссон. – Долго вам оставаться здесь нельзя, мне нужно забрать Томаса с игровой площадки.
– Томас – это младший? – спросил Кольберг.
– Да, ему шесть. Я обычно оставляю его на детской площадке за Школой экономики[91], пока хожу за покупками и убираюсь.
– У вас есть еще ребенок?
– Да, Урсула. Она в летнем лагере. На Детском острове[92].
– Давно вы здесь живете?
– С апреля. – Она докурила сигарету до самого фильтра. – Но я останусь здесь только на лето. Хозяйка не любит детей. А потом черт знает, куда нам деваться.
– Вы работаете?
Женщина бросила дымящийся фильтр на блюдце.
– Да, работаю на хозяйку квартиры. За то, что живу здесь, я убираю, готовлю, хожу в магазин, стираю и ухаживаю за ней. Она старая и не может сама спускаться с лестницы, я ей помогаю, когда она хочет выйти.
Кольберг указал на дверь, противоположную входной.
– Вы там живете?
– Да.
Кольберг встал и открыл дверь. Комната была метров пятнадцать. Окно выходило на тот же мрачный двор. Вдоль стен стояли две кровати, под одной из них была низкая выдвижная кровать. Комод, два стула, маленький колченогий стол и коврик из лоскутов завершали меблировку.
– Комната небольшая, – произнесла за его спиной Ева Свенссон. – Но нам разрешают находиться на кухне сколько угодно, а дети могут играть во дворе.
Кольберг вернулся к кухонному столу. Взглянул на женщину, выводившую пальцем какие-то рисунки на пластмассовой скатерти, и сказал:
– Мне бы хотелось, чтобы вы рассказали, как вам с мужем жилось в последние годы. Я знаю, что вы в разводе, но как вы жили до развода? Он долго был безработным, да?
– Да, его уволили почти два года тому назад. Не то чтобы он был в чем виноват, просто уволили всех работавших на этой фабрике. Она, наверное, себя не оправдывала. И он не мог найти работу, ее просто не было. То есть настоящей работы. Раньше-то он хорошо получал. Он был конторщиком, но образования у него не было, и все места, на которые он пытался устроиться, доставались тем, у кого было образование.
– Сколько он там работал, пока ее не закрыли?
– Двенадцать лет. А до этого работал на другой фабрике с тем же шефом. Директор Пальмгрен. Может быть, он и не был шефом, но фирма принадлежала ему. Бертиль работал на складе и водил автокар. Потом его перевели в контору.
– Как давно вы женаты?
– Мы поженились на Троицын день в пятьдесят девятом году.
Она откусила кусочек, посмотрела на бутерброд, поднялась, подошла к помойному ведру и выбросила.
– Так что мы были женаты восемь с половиной лет.
– А когда вы переехали в Больмору?
Женщина стояла у раковины и ковыряла в зубах мизинцем.
– Осенью шестьдесят шестого. До той поры мы жили на Вестманнагатан. В служебной квартире, дом принадлежал также директору Пальмгрену. Потом он стал ремонтировать этот дом, перестраивать квартиры в конторские помещения, и мы переехали в его новый дом. Квартира была гораздо лучше, но очень далеко от города, и платить за нее нужно было очень много. Когда Бертиля уволили, я думала, что мы переедем, но не пришлось. Во всяком случае, переехали гораздо позже и по другим причинам.
– По каким?
– Бертиль пил и вообще, – уклончиво сказала женщина. – А нижний сосед жаловался, что мы очень шумим. Но мы шумели не больше, чем остальные жильцы дома. Стены такие тонкие, что было слышно, как плачут дети, лают собаки, слышно было граммофон на несколько этажей ниже нас. Мы думали, на пианино занимается сосед, а оказалось, что это на целых три этажа выше. Детям мы дома играть не разрешали. А осенью нас выселили.
– Он много пил?
– Да, иногда.
– А как он вел себя пьяный? Был агрессивен?
Она ответила не сразу. Отошла и села.
– Иногда он был зол. Зол из-за того, что лишился работы, зол на общество и вообще. Я уставала от его разговоров об этом каждый раз, когда он выпивал пару рюмок.
– Говорят, в вашей квартире бывали скандалы.